Дюрер

Это был маленький магазинчик в районе Шаболовки, надо еще было идти какими-то плохо запоминающи-мися, утомительными, пыльными дворами; назывался он то ли «Золотой лотос», то ли «Третий путь», не помню уже. Семь корявых ступеней вниз, и вы попадали в полутемный подвал, вытянутый, длинный, слов-но вагон дальнего следования; с одним мутноватым оконцем в углу. Помещение было разделено на две половины самодельным прилавком, на котором были свалены книги. Впрочем, книги занимали здесь почти все пространство — они лежали неровными рядами на полках, на подоконниках, на полу. Пахло книжной пылью, сыростью, резко — индийскими благовониями, типографской краской. В углу бормотало радио, включенное всегда на грани слышимости. За прилавком обычно сидела чудовищных размеров толстуха, которая всегда казалась полусонной. Как выяснилось впоследствии, это было обманчивое впечатление, — когда один посетителей попытался, уволочь книженцию об астральных мирах и их обитателях, тетка с пу-гающим проворством выхватила книгу из его рук, чтобы потом снова погрузиться в свое обычное состоя-ние. Иногда ее замещал бодрый мужичок, похожий на провинциального учителя физкультуры.

Посетители были предоставлены сами себе. Можно было бродить вдоль прилавка, разглядывая книги, исперещенные древними символами и портретами учителей разных мастей и бюджета, странноватые журналы, жутковатые талисманы, амулеты, руны, листовки с приглашени-ем на курсы огнехождения, левитации и ясновидения.

Тогда я носила очки a-la Джон Леннон, черные платья по щиколотку, фенечки и браслеты до локтя, темно-каштановые волосы по пояс, серьги с подвесками и еще не знала, что астрология — это лженаука. Потому довольно часто наведывалась в лавочку.

Лето, скорее всего — июль, полдень; немного душно, помню ехали поливальные машины, и на краю неба нехотя собирались тучи. Я зашла в лавку, чтобы прикупить недос-тающий том «Магических растений», книгу Агриппы и сборник работ о розенкрейцерах, в прошлый раз мне не хватило на них денег. В лавке был привычный полумрак, а через некоторое время и вовсе стемнело, — похоже, начиналась гроза.

Толстуха, кряхтя, вышла на пару минут и вернулась со связкой све-чей, которые она принялась зажигать и расставлять по углам. Поймав мой удивленный взгляд, она буркнула: «Электричества нет». Книга о розенкрейцерах никак не находилась. Я тихо прошептала заклинание на поиск потерянной вещи. Стремительно темнело. Взяв свечу, я отправилась в дальний угол, чтобы поискать книгу там. Тогда, в неверном свете свечи, я разглядела стоящего в углу человека с раскрытой книгой в руках. Это был изящный юноша, лет восемнадцати, с копной вьющихся волос цвета меда, распущенных по плечам. Одет он был в кожаные штаны со шнуровкой, такую же куртку, но вместо ожидаемой в таких случаях майки с какими-нибудь Napalm Death или Anaphema в пафосных позах, была белая рубашка. Во всем облике чув-ствовалось нечто средневековое:

Очевидно, я по обыкновению всех близоруких людей, подошла слишком близко, и он поднял голову и пристально посмотрел на меня. У него были спокойные серые гла-за, очень бледное лицо, характерное для людей этой масти, нос с небольшой горбинкой. Крупный, словно с нажимом нарисованный, рот, был странно, нехорошо яркий, красный. «Наверное, таких брали в Гитлер Югенд», подумала я.

Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Внезапно ветер дохнул в приоткрытую дверь, быстро застучал по железным подоконникам дождь, запахло прибитой пылью, дождем, свежестью.

Словно по наитию, я приподняла первую страницу книги, которую он держал в руках, и поняла, что это та самая книга о розенкрейцерах.

Через некоторое время оторопь прошла, и отошла в сторону, заметив блестевшее тусклым золотом имя Агриппы Нотиннсгеймского на темно-синем фолианте, в лавку зашло не-сколько человек, дождь прошел, свечи потушили.

Я собрала выбранные книги, расплатилась и вышла на улицу, щурясь от солнца. Положив на землю рюкзак, я стала запихивать в него свои покупки, а когда поднялась, чтобы одеть его — я увидела давешнего молодого человека. Он стоял, прислонившись к дереву напротив входа в магазин, скучающим, и даже несколько отстранено надменным взглядом скользнул по мне. «ОК», подума-ла я, «стало быть, он кого-то ждет» и, почувствовав укол разочарования, собиралась было, включить Mike Oldfield-a в плеере, когда вдруг, услышала: « Я ждал именно Вас». Он протянул мне руку, с агатовым пер-стнем на безымянном пальце: «Владимир».

Так я познакомилась с Володей Хауге.

***

Володя происходил из семьи обрусевших немцев. Немецкий он учил в школе, дома уже никто не разговаривал на родном языке. О принадлежности к великой нации напоминали имена, фамилия, черты лица и страсть к готике. Ему действительно было 18 лет. Мне тогда исполнилось 24 года.

Мы много гуляли, я выбирала свои любимые маршруты — Гоголев-ский бульвар, Остоженка, Пречистенка, Чистые пруды. Беседовали мы о свойствах растений и трав, о бли-зящемся Иване Купала, о кольце Нибелунгов, и музыке его любимого Вагнера, о германских мифах, о раз-ных системах гадания.: Он особенно интересовался картами Таро и умел гадать по руке, часто, играя, лас-ково хватал мою кисть, ловко выворачивая ее ладонью вверх, жадно разглядывая ее. Я всегда вырывала свою ладонь. Что-то меня останавливало, не хотелось, чтобы он «смотрел» на меня. Он молчал, усмехался.

Как-то во время особенно долгой беседы о солярных знаках разных народов /не обошлось, разумеется, и без его национального солярного знака/, я, устав слушать о свастиках, солнцеворотах и звезде Магов, перестала улавливать смысл, и, как это часто бывает, «отключилась» и улы-баясь, смотрела, на его проникновенное тонкое лицо, созерцала — как он выговаривает слова своим непри-лично чувственным ртом, потом вдруг задумывается — чуть прищуривая серые глаза, резко, по-птичьи — взглядывает на меня, проводит пальцем по губам и продолжает:

Потом такие состояния стали посещать меня все чаще — очевидно, уже тогда меня начинала утомлять столь характерная для эзотерики вульгарная «плоскостность» и, попро-сту говоря, скука.

Возможно, из-за этого, вкупе с гипнозом его красоты, я не обратила внимание на некоторые странности в поведении Владимира. Сейчас, ретроспективно, я вспоминаю, что он, входя в церковь, никогда не приближался к алтарю, а лишь покупал свечи и выходил. Не крестился, не брал святой воды, и очень напрягся, когда я предложила ему креститься. Я же непостижимым образом сочетала тогда христианство /крещение я приняла в 19/ и занятия астрологией, не видя в этом противоречия.

***

Лето. Нежные лиловые сумерки. Жар от нагретого за день асфальта. Мы бредем в них, словно в синем киселе, очарованные, сонные и разморенные близостью друг друга. Он опять о чем-то рассказывает мне, кажется, сказку о золотоволосой Лорелее. В какой-то момент останавли-ваемся, мгновение молчим, смотря друг другу в глаза, по безмолвной команде — сливаемся в поцелуе.

Сколько раз мы целовались: От его губ пахло черешней, рот боль-шой, нежный, почти женский, охотно внимавший мне. Его хотелось целовать бесконечно, и еще этот запах — больше я его не ощущала ни от кого: Мы бродили томные и разомлевшие, с искусанными опухшими гу-бами, в лиловых летних сумерках.: Уединиться нам было пока негде. Ох, этот квартирный вопрос!

Часто мы проводили целые вечера на скамейках Гоголевского буль-вара. Я садилась, а он ложился головой мне на колени, я читала маленькую книжечку сонетов Шекспира, время от времени зачитывая понравившиеся строки вслух, Володя задумчиво смотрел в вечереещее небо, вздыхал, поворачивался и прижимался лицом к моему животу. Потом край небо розовел, и мы, обнявшись, шли к метро, притихшие, прислушивались к крикам стрижей где-то высоко, далеко:.

Был душный июльский вечер. Довольно поздно, часов, может, около одиннадцати. Я сидела на первой лавке от метро на ...