Возвращение

Колька провел в колонии весь срок — от звонка до звонка. Долгожданная свобода снится ему почти каждую ночь. Едет в машине по чистому полю, кругом стеной сжимает дорогу озимая рожь... и вовсе не машина, а зоновский конь плетётся с Колькой в возке — полный душистого хлеба в коробке, похожей на сейф, который он вскрыл на обувной фабрике в кассе перед зарплатой.

Буханки хлеба превращаются в пачки червонцев: Колька спешно суёт их за пазуху, в карманы штанов и бежит, бежит задыхаясь. Ноги, как ватные не держат его, и он на четвереньках старается забраться дальше в рожь. И вот его почти не видно, вдруг тяжёлая ментовская рука хватает его за волос — приподнимая голову.

 — Ты чо орёшь? — слышит он хриплый голос соседа по нарам. — всё шлюхи снятся — добавил сосед.

 — нет, нет — бормочет Колька, обрадовавшись, что всё происходило во сне.

Мысли вяло вступали в действительность. Сегодня он будет дома — свобода! Колька окончательно проснулся. Вспомнил дорогу от лагеря к дому. До станции пешком километров пять — шесть по тайге. Погода стояла ещё сравнительно тёплая — хотя перевалил за середину ноябрь. Вспомнилась подруга — розовощёкая с выпирающей — словно два горба — грудью и тонкими, как у скаковой лошадки, ножками. Добрая по натуре женщина, на три года старше Кольки, нравилась ему. Она не интересовалась его делами и всегда рада встретить и обласкать его своими горячими губами при встрече после разлуки, когда он пропадал с дружками. И он надолго зависал у неё. Бывало неделями после удачного «дела» Колька не выходил из квартиры. Анна, так звали его любовницу, снабжала продуктами и коньяком, своего сильного и смелого друга готовясь к бурной, любовной ночи. Он спал всегда голый, растянувшись во весь рост на спине — без одеяла. И его тело манило её, как только она заходила в квартиру.

Поставив сумки у порога, на ходу скидывала одежду и садилась верхом на его грудь лицом к его достоинству. Руками, обнимая и поигрывая его ягодицами, она нежно целовала пупок и вылизывала дорожку к «главному действующему лицу» — его головке. Колька не сопротивлялся. Он целовал её худые ляжки, — гладил, почти у самого носа, кису и ждал, когда Анька заглотит его ещё вялый член. Так в приятных воспоминаниях, как камень, твёрдым пенисом он не заметил, что наступило утро. Он встал с торчавшим в трусах концом — без ласк. (Редко, но бывало, что он покупал тюремную «машку», ему он давал в беззубый рот и драл его в раздолбаную жопу. Чаще дрочил своими руками, в таких случаях, и не один раз, за четыре года заключения). Сдерживал он себя надеждой, что Анька ждет, и приготовила много разных приёмов для страстной любви.

Она писала в последнем письме к нему с воли, что вся дрожит и тоскует по его яичкам, сладкой и нежной головке. И при виде порнухи по телику она с воем кончает и ждет, не дождётся, когда испробует на вкус стрелявшую ей в рот сперму из его малыша. Уж как год секс раскрылся вместе с перестройкой, и люди с жадностью занимались им, почти открыто, навёрстывая упущенные сладости в дни совкового правления коммунистов. Везде выставлялись на показ картины с голыми и возбуждёнными половыми органами в позах, от которых млели души любви.

Вышел Колька за ворота колонии ровно в 10 часов утра. Солнышко приятно ослепляло глаза, утренний ветерок встречал свежестью и холодком, обдувая лицо и руки. По разбитой дороге с рюкзаком за плечами, широкими шагами он вдавливал глину ботинками. Шёл быстро. На душе его было весело и празднично. Колька широко улыбался, радуясь жизни, приказывая себе завязать с воровством. Денег у него было достаточно закопанных под березой в центральном парке города Н-ска. Думал он хватит им с Анькой долго и безбедно пожить, наслаждаясь в постели. В вокзале народа не было. Расписание гласило, что первый поезд на Н-ск будет вечером — в 23 часа.

В вагоне все спали — его купе, под номером 2, приоткрыто. Лучи тусклой лампочки даже не выходили из пространства купе. Николай — стараясь не греметь дверью — раскрывая проход шире, ступил внутрь. На нижней полке лежал человек под простыней, спиной к проходу, чуть покачиваясь в такт перестука колёс вагона. Обустроив место на смежной полке, Колька стал раздеваться.

Днем он сходил в баню, и на нём была новая одежда купленная в рядом стоявшем с баней магазине. Старую, тюремную, он оставил в бане. В предчувствии чистой постели ему захотелось по старой привычке спать нагишом. Прикрыв по пояс себя простынкой, он блаженствовал. Мысли медленно затухали, вдруг он услышал шорох и возню при вставании своего соседа. Колька повернул — на шум — голову. Открыв глаза, он обомлел — в полумраке выделялась крупная женская фигура в голом виде. Груди свисали до самого пупа, живот как бочка выпирал из неё над столиком у его головы. Замерло дыхание — член — как штык воткнулся в простыню — руки самопроизвольно потянулись к её сиськам свисающими над ним крупными сосками вперёд. Она что — то искала в корзине прикрепленной к стене над его полкой.

Его губы с жадностью впились в крупный сосок правой груди. Женщина вскрикнула. Руки Кольки обнимали толстую попу — он не понимал, что делает — сидя продолжал ласкать кису, своим ртом. Сложившись в калачик, он языком нашёл клитор, женщина тихо стонала и, помогая своему неожиданному счастью, поставила левую ногу на край полки, откидываясь на зад. Не сопротивляясь, она садилась на стол, поднимая ноги на его плечи. Колька впился, как пиявка, в губки вульвы, проникая языком все глубже и глубже в горячую нежность, макушкой упираясь в живот. Не помня себя, он вскочил на ноги и в полулежащую, с пышными формами, даму ввёл своего малыша по самые яйца, с размаху, благо вагина была вся сырая и расслабленная от оральных ласк. Баба ревела навзрыд от наступившего оргазма. Она даже не чувствовала боль от врезавшей в её ягодицу железной ложки, лежавшей всё время у самого края. Застонал, весь, напрягаясь, сконцентрировавшись — до последней клетки — в головке малыша Колька. Они раздвинулись. Ложка больно давила на ягодицу. Женщина с трудом, ни говоря, ни слова слазила на пол. В дверь тихо стучали.

 — Да — отозвался Колька, заворачиваясь простыней, потянулся к защёлке. Партнерша уже лежала под простынёю. В дверь просунулась голова проводницы:

«Что случилось, кто плакал?» — поинтересовалась — лет под двадцать от роду, с красивым лицом, в железнодорожной форме — девица.

 — Стукнулась головой, так больно-о. — привставая на локте, женщина жаловалась проводнице.

 — Осторожней надо — проводница прикрыла дверь. Николай встал и закрыл ее наглухо, повернув ключ.

Подошёл к соседке и молча, взяв за голову, стал её усаживать на постели. Её объёмистое тело колыхалось сидя на круглых ягодицах. Колька вплотную приблизил свой сморщенный член к лицу партнёрши, как бы предлагая взять его в рот. Она, поняв, его намерения на одну руку положила полупустые яйца — второй взялась за Колькину худую попу, прижимая к себе, стала, нежно ласкать языком и заглатывать в рот собравшийся в пружинку маленький и немощный пенис. Волос щекотал ей нос, щёки и подбородок, она стала хватать губами пенис — вытягивая его во всю длину, но член не хотел твердеть. Так прошло минут двадцать, пышная баба стала уже сопеть. Истома застилала её глаза, но пестику всё ни почем — отвык от своего непосредственного дела. За годы, проведенные в изоляции от женщин, член и яйца отвыкли быстро готовиться к повторной работе.

Женщина стала пытаться заглатывать Колькины яйца вместе с малышом, но ей не удавалось, и она обсасывала только яйца. Колька совсем без эмоций: — даже противно. Толстуха мычит, сильнее впивается в яйца зубами, прикусывая корень и не обращая на упругость члена, заёрзала, заизвивалась притопывая ногами в стиле какого-то танца,...