Жизнь
Сижу я в метро, вид, вроде, и не потрепанный, скалюсь (нарочно я скалюсь, вдруг заметит кто — и я ему гадость сделаю, а я обожаю делать гадости, особенно что по мелочи или как бы случайно, этого и заприметить нельзя, и сказать ничего). Отворачиваются люди-то. Чувствуют, что я не здешний. Как же «не здешний» — говорю — с Луны свалился али с реторты какой-то? Может, и так, что, говорю, загадывать — Бог все знает, а нам-то что с того? Когда поднимаюсь, скольжу рукой по перилам, один раз в блевотине измазался — матерился нарочито очень громко. Тут у меня и повод есть.
Светка — она с соседнего дома, с дитятей гуляет своей частенько. Благочинный вид делает, а я ведь знаю, что блядь, и все вы бляди: хоть махни рукой, соскреби, так сказать, кожуру — сразу призывно чрево завопит, а я этот вопль ой как люблю. Я сигарету во рту жую, Гельдерлина в руках держу. Сынка еейново незаметно призываю, хлопаю, значит, развлекаюсь — хохочу. Она тоже хороша — благочинность отпускать никак не хочет, а я все намеками, все хохотками. Впиться хочется в еейную плоть. Воткнуть в белое мясо зубы. Хоть и желтые, а что умеют. Боюсь. Знайте, что боюсь, что я только в выражениях это знойных описываю, а сам и мухи не трону. Хочется, однако. Кому это хочется? Ха-ха. Так и захохотал посредь разговора.
Все они понимают про себя, особливо в России. Светкины ляжки еложу, мну, кусаю, значит, и слюной их покрываю, а она все ахает, что муж у нее и пр. Бляди надо себя обязательно оправдать, по-другому и не бывает. Вставляю, титьки ее мацаю, я дергаюсь, кряхчу, значит — и при этом вот удовольствие особенное испытываю, при кряхтении. Скажешь кому — да что можно сказать? порно рассказы Все, что есть у меня, прячу. И тутова, когда заголимся, тоже не все говоришь, да и ничего не говоришь, дергаешься только или пыхтишь.
Видал я одного такого — умирал он, значит, и хотел будто слова какие-то важные сказать, а получалось только «о», «ооо». И задергался так перед самой смертью, будто бы кончает, зубки осклабил, будто всю боль хотел показать свою и презрение. Не показал, пощадил его Бог — умер, значит.
Я так и продолжаю, поразило меня это тогда. Дергаюсь, и сперма выплескивается толчками, будто из родника или прыщ выдавливаю. Огромное тело, потное. Все можно давить и мять. Хорошо-о.
Кажется вам, будто я чудовище какое? Нет, наболело. Я ведь как все, такой же. Наболело только. Гнойник у меня был, на ноге, и, кажется, я и сам гнойником стал. Окружение, если по ученому говорить, мой гнойник зашило. А только меньше его не стало. И не станет.
Сладостно тлеть и разлагаться, а больше всего боюсь я боли и страдания. Страдаю-то я много, не под стать им. Слышал давеча разговор, лет семьдесят мужикам, диалектические материалисты, значит. А я знай хохочу. В морду им двинуть надо за ихнюю ученость. Ничего-то они не понимают в русской душе.
Душа, значит. Да кто в этом что смыслит? Так говорю и хохочу.
На свободу хочу. С французского я переводил. Томик у меня был, да не один. Сблизиться хочу с ними, обливаю спермой их, опять же, хохочу. Видел бы кто — да никто не видит. Бог один.
Подождите, вот каламбур. Мелочи просит у подъезда, грязная вся, отребье, значит, а я пощадил, поманил, загнул ее, трусы пожеванные стянул, вставил. Хорошо. На этих самых перилах. Бабка проходила, причитала, а я хохотал, и я ей показываю — вставай рядом, мол, а она постеснялась. Жир дергается, дрожит — так и до пика недалеко. Охи, опять же. Я знай мять и дышать ее смрадом. Трупный запах, так говорю, мне приятнее духов. Духи скрывать хотят только, ложь одна и суета. Расхлябисто. Дрожит. Кончил — и прогнал, так тебе, говорю, вон пошла. А она скалится, старуха чертова, все-то понимает.
Кто же так живет, что это за жизнь? Не пойму.
Последние рассказы автора
Читать дальше →
Читать дальше →
Читать дальше →
Читать дальше →