Портрет баронессы Зиммерштадт

Дэймон жёстко. — Делай, что говорят, а то за две гинеи я найду другого пидора.

— Тогда хотя бы разденься догола, — сказал натурщик. — Я буду на тебя смотреть и дрочить.

— Ничего, и так встанет.

Доктор пошевелился в своём кресле.

— А он, пожалуй, дело говорит, — прошептал он. — Тебе следует раздеться, Деймон, чтобы я мог всё время видеть твои гениталии.

Художник помедлил, потом отложил палитру и кисть.

— Ладно, — сказал он, обращаясь к Джимми. — Так и быть, если это поможет делу.

— Поможет, не сомневайся.

Дэймон начал раздеваться. Джимми дрочил, не сводя с него заблестевших глаз.

— Видишь, он уже встаёт...

Голый художник, взяв кисть, наклонился к его члену, чтобы получше рассмотреть.

— Одно родимое пятно на левой мошонке, ещё два — на пенисе... — пробормотал он, смешивая на палитре краски.

Джимми вдруг всем телом подался вперёд и коснулся концом пениса его рта. Дэймон отпрянул, а натурщик расхохотался.

— Мой жеребец почувствовал вкус твоих губ, — закричал он, — значит, дело у нас пойдёт! Я буду дрочить и мечтать, как он входит в твой рот. Смотри, как он сейчас набухнет.

— Ты мерзавец, — пробурчал художник, отплёвываясь. — Если бы мне не надо было нынче же вечером закончить картину, я бы тебя отодрал ремнём.

Он вернулся к холсту и начал накладывать краски на прежнее изображение гениталий. Нодли даже привстал, вглядываясь в пенис, болтавшийся между его ног.

С пенисом ничего не происходило.

Работа шла быстро. Дэймон переходил от портрета к натурщику, несколько секунд изучал его напрягшийся орган, потом возвращался к портрету. Нодли уже не сидел, а стоял возле картины, переводя взгляд с изображения на гениталии Дэймона. Иногда он посматривал и на Джимми, вздыбленный пенис которого ему был отлично видел.

— Терпи, терпи, не брызгай, — говорил художник. — Я ещё не закончил, поэтому должен видеть твоего жеребца во всей красе...

— Не могу, — взвыл вдруг Джимми. — Я представил, как я засовываю его тебе в рот... Я сейчас кончу...

— А ты не представляй.

— Не могу... Я завожу его тебе по самые яйца...

Из пениса вдруг исторглись белые брызги, заливая грудь и живот Джимми. Он шумно задышал и откинулся на софе, переводя дыхание. Обмяк и его член.

— Всё в порядке, — сказал Дэймон, — я тоже кончил. Осталось всего несколько мазков.

Через пару минут он отошёл от холста, разглядывая своё творение.

— Очень похоже, — одобрил доктор.

— Этот член вышел у меня, пожалуй, лучше, чем мой собственный, — сказал художник. — Теперь остаётся ждать. Если в течение ближайшей пары недель ничего не произойдёт, значит, я свободен от этой чёртовой напасти.

— Хорошо бы записать адресок этого субъекта, — заметил доктор. — А то, возможно, нам придётся его разыскивать...

Дэймон подошёл к Джимми, который в эту минуту раскуривал от свечки огрызок сигары.

— Получай свои деньги, — сказал он, — только скажи мне, где тебя найти в случае чего.

— А зачем меня искать? — спросил Джимми, протягивая, однако, руку за монетами. — Ты же не интересуешься мужчинами.

Художник сжал монеты в кулаке.

— Очень ты мне понравился, — соврал он. — Имеешь шанс стать моим постоянным натурщиком. Буду платить хорошо.

— Придёшь вечером на набережную Наяд и спросишь у первого попавшегося парня, где найти Джимми Свейла. Тебе скажут.

Получив монеты, он оделся и ушёл. Художник тоже хотел было одеться, но Нодли попросил его пока остаться голым.

— Наш эксперимент не закончен, — напомнил он. — Я останусь у тебя на всю ночь, чтобы наблюдать за твоими гениталиями, а для этого я должен их видеть.

— Как скажете, док, — ответил Дэймон.

Он подтащил второе кресло поближе к портрету и уселся. В соседнем кресле сидел Нодли, разглядывая голую баронессу Зиммерштадт с мужским членом между ногами. Время от времени он бросал взгляд на член Дэймона.

Художник курил и тоже смотрел на портрет. За окном сгустилась ночь. Слышно было, как в прихожей идут стенные часы.

— А ведь ещё совсем недавно я был без ума от этой дамочки, — сказал Дэймон, выдохнув дым.

— Любовь иногда проходит очень быстро, — отозвался Нодли.

Дэймон в сомнении покачал головой.

— Я её действительно любил. И то, что любовь исчезла внезапно, в одну ночь, я приписываю к череде этих чёртовых событий, которые меня постигли.

Часы в прихожей пробили одиннадцать. Ничего не происходило. Дэймон сидел, развалившись, и держался рукой за член, как будто в самом деле боялся, что тот отлипнет от него.

Гулко прозвенел ещё один удар: часы отмерили половину двенадцатого.

Внезапно огоньки свечей метнулись, как будто налетел сквозняк. В следующую минуту они выровнялись, и тут раздался шлёпающий звук, долетевший откуда-то из прихожей. И художник, и Нодли вздрогнули.

— Вы ничего не слышали, док?

— Слышал, — ответил Нодли. — Очень похоже на...

Он недоговорил, потому что шлёпающий звук раздался снова, причём он исходил уже из прихожей, а из комнаты, где находились мужчины.

— Мой член на своём месте, — несколько взвинченно произнёс художник.

Он подошёл к комоду, стоявшему в углу, выдвинул ящик и извлёк из него кинжал с восемнадцатидюймовым лезвием.

Поднялся и Нодли, оглядываясь. Судя по звукам, прыгающая тварь находилась где-то в полумраке за портретом.

— Вон оно! — закричал Дэймон, показывая кинжалом куда-то слева от себя.

Нодли сразу узнал гениталии натурщика. Только это были настоящие гениталии, а не изображённые на портрете, хотя и очень походили на них.

Дэймон в ужасе пятился, выставив перед собой кинжал; налетел на кресло, перевалился через подлокотник и плашмя грохнулся на пол. Кинжал выпал из его рук.

Встать художник не успел: тварь подпрыгнула и шлёпнулась прямо на его лицо. Поворочалась на нём, перевернулась и, слегка подскочив, вздыбленным пенисом уткнулась прямо в губы. Не было сомнений, что она пыталась ввести пенис в рот. Дэймон дёргал головой, пытаясь стряхнуть с себя волосатое чудовище, но оно держалось на нём и постоянно двигалось, видимо устраиваясь удобнее.

— Док, снимите его с меня, — сдавленно выкрикнул художник.

Для того, чтобы это сказать, ему пришлось раскрыть рот, и в ту же минуту пенис вонзился в него. Дэймон издал утробный звук, захрипел и схватился за тварь обеими руками, но та уже начала дёргаться, с каждым содроганием всё глубже погружая пенис в горло.

Нодли, весь дрожа, схватил упавший кинжал. Однако на укол острым концом тварь никак не отреагировала, продолжая дёргаться на несчастном Дэймоне. Тот покраснел, глаза его округлились, он прерывисто дышал, пытаясь набрать в грудь воздуху, но тварь не давала дышать не только ртом, но и носом, закрыв ноздри своей мошонкой.

Нодли нанёс ещё один удар. Потом ещё один. Кинжал был не в состоянии пробить кожу на мошонке! Она слегка поддавалась, но отталкивала от себя лезвие, как будто была сделана из сверхпрочной резины.

— Дэймон, кусай его, грызи пенис! — закричал Нодли, отчаявшись заколоть тварь.

Задыхающийся художник издал невнятный мычащий звук. Доктор без слов понял его: перегрызть пенис было невозможно. Тварь насиловала Дэймона в рот, не обращая внимание на все старания избавиться от неё. Оставалось ждать, пока она разрешится семенем и обмякнет. Но когда это случится? К тому времени художник может быть задушен...

Блуждающий взгляд Нодли остановился на портрете. Между ним и ожившим членом должна быть какая-то связь. Укол иглой, нанесённый изображению, отзывался болью на настоящий гениталиях. Нодли подскочил к холсту. В этот момент член начал исторгать сперму; Дэймон захлёбывался в ней, дёргаясь в конвульсиях. Нодли ударил по холсту кинжалом и пропорол его насквозь. Обернувшись, он покрылся ледяным потом: с сатанинской тварью ничего не случилось! Она продолжала дёргаться, заливая спермой горло художника!

Тогда Нодли схватил подсвечник и поднёс к портрету горящие свечи. Холст запылал. Но и это не произвело действия на демоническое существо. Сделав своё чёрное дело, оно отпало от головы Дэймона и зашлёпало в темноту. Его обмякший пенис болтался из стороны в сторону.

Нодли с подсвечником кинулся за ним, но тот успел скрыться за сундуком. Осветив все углы, доктор убедился, что тварь пропала бесследно.

Пламя с портрета перекинулось на гардины. Нодли, понимая, что надо уходить, взял племянника под мышки и выволок в прихожую. Дэймон не проявлял признаков жизни. Его лицо, перепачканное спермой, быстро бледнело. Нодли спустился вниз за кучером и привратником, те вынесли художника из дома и уложили на сиденье кареты.

Через десять минут карета остановилась у дверей больницы. Попытки врачей спасти молодого человека ни к чему не привели.

На следующий день в Аддисберге только и говорили, что о сенсационном происшествии, случившемся ночью. О нём трезвонили газеты, толковали на рынках и в кабаках. Но касалось оно не Дэймона Росса, а некоего Джимми Свейла, бездомного гомосексуалиста тридцати лет. Незадолго до полуночи он в одиночестве сидел на скамейке близ набережной Наяд. Внезапно его охватило пламя. Оно было таким сильным, что Свейл сгорел за считанные минуты. Самое странное, что деревянная скамейка осталась практически цела, в то время как тело превратилось в пепел. Причину возникновения такого сильного огня установить не удалось. Нашёлся, впрочем, свидетель, приятель Свейла, который утверждал, что в тот вечер у Джимми исчезли половые органы. Этот приятель будто бы собственными глазами видел, как эти органы, передвигаясь прыжками, подскочили к Свейлу и припечатались к своему законному месту в паху, после чего вспыхнули необычайно сильным огнём. Вслед за гениталиями сгорело и всё тело Свейла. Но этот приятель был конченым наркоманом и к его свидетельству отнеслись как к бредням обкурившегося опиума.

Бульварная скамейка, на которой сидел Свейл, превратилась в место паломничества любопытных аддисбергцев. Досужая публика разглядывала чёрный силуэт на ней и высказывала самые фантастические предположения.

Гораздо меньше интереса вызвал пожар, случившийся в ту ночь на Гончарной улице. Газеты сообщили, что в нём погиб известный художник Дэймон Росс, задохнувшийся в дыму. Сопоставить это событие с происшествием на набережной Наяд никому и в голову не пришло. Нодли же благоразумно хранил молчание.