Поручение

плотно к моему лону. Затем она начала плавно приподниматься и опускаться. Матушка Доминика двигалась и подпрыгивала на моём хозяйстве. Она нежно и пронзительно стонала. Я тоже сопел и мычал от удовольствия, удерживая её за упругие бёдра. Наконец она закричала и в моей голове всё помутилось, тело пронзила блаженная судорога. Доминика слезла с меня и куда-то убежала из кельи. Моё хозяйство начало опадать и я тяжело дышал. Не давая ему окончательно увянуть, сразу несколько женских рук подхватили его и начали мять и стимулировать. Затем одна из послушниц наклонилась и вобрала его себе в рот. Девичьи губы сомкнулись мёртвой хваткой и оно снова возвысилось так же как и раньше. Другая девица уселась мне на грудь и приникла к моему лицу животом. Она обняла меня за голову и прижала мой рот к своей, ух, страшно даже сказать, щели!

— Продвигай свой язык — прозвучал надо мной страстный девичий шёпот, и я повиновался. Я продвигался по влажной пещерке вперёд, покуда не встретился с твёрдой и упругой плотью. Девица тут же застонала:

— Ну же, давай, поработай!

И я вновь повиновался. Меня опять захватила предательская сладкая истома. Она лилась и лилась как тягучий мёд из ульев папаши Эрмина и теперь мои губы были явно недостойны припадать к усыпанной перстнями длани его преподобия. Я уже не говорю про свой язык, наверное щипцы в пыточной комнате сами собой начали лязгать и переворачиваться. Но шаловливые девчата меня не отпускали. Одна засунула моё хозяйство к себе в рот казалось навечно. Она двигалась, работая языком без устали и помогала себе руками, захватив в плен мою мошонку. Мой же язык, презрев все щипцы мировой инквизиции, трудился во влажной и уютной пещерке другой девицы. Ненасытные девчонки! Ай-яй-яй! И я работал и двигался, пытаясь угодить сразу обеим. И точно — фонтаны, ни дать ни взять! Но всему хорошему или плохому, это ещё как посмотреть, приходит свой конец. Бурное и мучительно-страстное, желанно-сладостное возбуждение, усиливаясь, переросло в мощный взрыв, девчата громко и протяжно, словно в церковном хоре застонали, почти запели, и я замычал, проглатывая вязкую жидкость, излившуюся из плоти моей напарницы. Ну как тут ещё раз не помянуть про нектар из ульев Эрмина!

... Наутро я стоял в апартаментах матушки Доминики.

— Как тебе спалось, сын мой? — заботливо спросила она, снова облачённая в белые одежды и сохраняя строгость на лице.

— Хорошо, матушка — смиренно отвечал я.

— Снилось ли тебе что-нибудь?

— Нет матушка, я спал как убитый — в моём ответе звучала неуверенность и я чувствовал, что опять предательски краснею.

— Ну раз ты отдохнул, то отправляйся в путь, твоя лошадь ждёт тебя внизу во дворе — ну а это — она вложила мне в руку свиток поменьше — отдашь его преподобию.

И тут она погладила меня по щеке и уже шёпотом добавила:

— Скоро увидимся, надеюсь.

И я покраснел уже полностью. Оказавшись во дворе я еле доплёлся до лошади и с трудом забрался в седло. Всё тело ныло и хотелсь спать. Я засунул свиток за пазуху и отправился в обратный путь. Я вернулся к вечерней молитве и поплёлся в покои его преподобия. Он был явно занят и изучал какие-то бумаги. Увидев меня со свитком, он молча пальцем указал на стол, а затем махнул рукой — мол не мешай. Я молча оставил на столе свиток и перстень и удалился.

Три дня я усердно молился. Мне было стыдно и я готов был провалиться в преисподнюю, хотя греховные мысли назойливо так и лезли в мою голову. Я старался никому не попадаться на глаза. Мне казалось, что все смотрят мне вслед и тычут пальцем, мол, вот он, падший в плотский грех, у-ууу! На чевёртый день мысли о греховном прелюбодействе начали отступать и на душе стало легче.

Меня нашёл посыльный служка, когда я подстригал кусты.

— Тебя призывает его преподобие — сказал он.

— Зачем? — спросил я и смутное беспокойство зашевелилось где-то в глубине души.

— Иди и узнаешь — ответил он и, поклонившись, ушёл.

Отец Эрмин сидел за столом и скрипел пером. Когда я появился, он поднял голову и вперил в меня свой тяжёлый взгляд. Я почувствовал, как от страха затряслись даже пятки.

— Ты отвезёшь послание матушке Доминике — замогильным голосом произнёс он — дорога тебе известна — он опять склонился над папирусом и продолжил писать.

— Ваше преподобие, а можно мне не ехать туда? — взмолился я — может быть послание передаст другой послушник? — и уже шёпотом добавил — ко мне пытались там приставать и у меня зародились сомнения...

Вообще-то зря я это сказал. Он поднял голову и выражение его лица приобрело черты самого Мефистофеля. Он медленно встал и навис надо мной соборной башней.

— Как смеешь ты, сопливый смерд, подвергать сомнению незыблемые догмы святой инквизиции и своей вонючей ересью пытаться осквернить абсолютную святость стен обители матушки Доминики!

Он приблизил своё лицо к моему и дышал на меня чесноком.

— Я только хотел сказать... Я-я не хотел оскорбить... — мои губы затряслись и я замолчал.

Отец Эрмин вновь просверлил меня жёлчным взглядом. Затем его тяжёлый кулак с грохотом опустился на стол, и все предметы и принадлежности на нём со звоном подпрыгнули. Тяжёлый крест на стене за его спиной покачнулся. И тут я понял — придётся ехать...

ARHIMED