Предбрачный ритуал. Часть 2

Икенти дернул Асенат утром пройти мимо ворот дома родителей Рунихера. Девушка не хотела признаваться даже самой себе, что выбрала этот путь, надеясь и одновременно опасаясь посмотреть на рабыню, купленную ее жениху. И демон-охранитель запретного «вознаградил» Асенат сполна — она увидела высокую нубийку, в ранний час метущую во дворе. Рабыня была совершенно обнажена, не считая узкого кожаного пояса на бедрах, ее темная кожа казалась матовой, а острые по форме небольшие груди колебались в такт движениям руки с метлой. Рассмотреть ее лицо, не подходя ближе и не обнаружив себя, Асенат не могла, поэтому девушка зашагала дальше, в сторону храма, на очередной урок.

В этот раз, Асенат оказалась не первой из утренних учениц. Жрец встретил ее в домике у стены храма, сидя на скамейке с поникшим мужским корнем. Судя по довольному виду девушки, которую Асенат встретила на пути в домик, она числилась в примерных ученицах.

— Приступай. Посмотрим, чему ты научилась, — сказал жрец, приглашающим жестом чуть шире разведя ноги. Асенат опустилась на колени между ними и приступила. Но пробудить мужской стержень к жизни не получалось. То ли потому, что Асенат плохо старалась, то ли потому, что отвлекалась на мысли о том, что этот же стержень перед этим побывал во рту другой ученицы, и у той все получилось. У самой Асенат от этой мысли получаться начинало хуже, что не замедлило сказаться на ходе урока. Жрец снова схватил ее за волосы, принимаясь насаживать глубже на свой корень. От испуга и боли в раздраженном горле Асенат разом позабыла все полученные на прошлом уроке советы — вместо того, чтобы расслабить горло, вырывалась и пыталась перехватить руку жреца своей.

— Бестолочь! Быстро открыла рот.

Девушка уже знала — чем больше будет сопротивляться, тем дольше и глубже жрец ее накажет. Поэтому открыла рот, взяв в него головку и одновременно, по наитию, обхватив ствол рукой, задвигала ей. Жрецу понравилось — во всяком случае он не стал ругать ее за хитрость, а вместо этого продолжил урок, велев выпустить изо рта головку и взять в него мешочки. Оба мешочка одновременно, ожидаемо, у Асенат не поместились, и посетовав в очередной раз, какая она бестолочь, жрец позволил ей заняться ими поочередно. Стержень его к этому времени все-таки начал увеличиваться в размерах.

Занятие казалось Асенат бесконечным. Колени затекли, а камушек под одним из них делал урок почти пыткой. Она старалась изо всех сил, мечтая о том, чтобы встать и отдышаться. Язык и губы онемели, а горло периодически сдавливало болью. Жрец не забыл о самом слабом месте в ее умениях и периодически, стараясь застать девушку врасплох, хватал за шею или волосы, проталкивая свой стержень в горло и удерживая в таком положении.

Мужской корень во рту внезапно дернулся, тут же пальцы жреца вцепились в затылок, и Асенат почувствовала, как в горло брызнула горячая струя.

Семя попало ей в верхнее горло, да так неудачно, что Асенат, вырываясь, расчихалась, прочищая саднящую носоглотку. Капли полетели во все стороны, и отдышавшись, девушка с ужасом увидела, что заляпано даже ожерелье на груди жреца.

— Убирайся, — полным ярости голосом сказал жрец.

Асенат торопливо двинулась к выходу.

— Сначала убери все, что напачкала! — остановил ее разъяренный крик. — Неуклюжее отродье Сета!

Но стыд и гнев заставили Асенат выбежать прочь из домика, а затем прочь из храма, так и не убрав за собой.

Девушка бежала, на бегу стирая с лица капли семени, слюней и слез. Что она наделала? Ведь завтра новое занятие. Жрец ее убьет. Задушит своим стержнем, просунув глубоко в горло, и будет смотреть с мстительным удовлетворением, как она умирает, задыхаясь. Или откажется с ней заниматься и ославит на весь город бестолочью и неумехой. О браке с Рунихера придется забыть...

— Эй, куда это ты так несешься? — спросил бородатый, худой нубиец, на которого расстроенная девушка натолкнулась, торопливо пробираясь в рыночной сутолоке.

Асенат шарахнулась в сторону и молча зашагала дальше. Добравшись до дома, она умылась, также молча ушла к себе в комнату и там улеглась на постель. Бабушка заглянула было и велела:

— Вставай, помоги мне с циновками.

Но когда Асенат не двинулась, против обыкновения не схватила тростниковую палку, которой регулярно охаживала внучку за строптивость и лень. Вместо этого бабушка ушла во двор плести циновки с помощью старой рабыни, а Асенат осталась лежать, бездумно следя за букашкой, ползущей вдоль пробивавшегося в щелку луча Ра. Кажется, она успела задремать от усталости и избытка чувств и встряхнулась, лишь услышав бабушкины причитания со двора. Пора идти помогать, иначе точно спине не избежать встречи с тростниковой палкой. Но тут Асенат разобрала, что вместо привычных проклятий со двора доносится:

— О милосердная Исида! Бесценно благословение твое!

В своих речах бабушка часто поминала Сета и его отродий, а вот упоминание Исиды и ее благословения было крайне редким. Как и неподдельная радость в голосе и звуки, похожие на всхлипы, раздавшиеся следом. Девушка вскочила с постели.

Во дворе бабушка, причитая, обнимала какого-то мужчину.

— Твой отец вернулся, — сообщил дед, пожевав губы пустыми челюстями. — Я говорил, что он успеет.

Асенат вспыхнула от неожиданности, изумления, облегчения, злости... Целая буря чувств взметнулась внутри.

Бабушка, наконец, отпустила своего сына, позволив выпрямиться худому, бородатому, сильно загорелому мужчине, тому самому, которого на рынке Асенат приняла за нубийца.

Он посмотрел на Асенат, но девушка всем своим видом постаралась показать, что бросаться к нему на шею не собирается.

— Пойди сюда, Рет, — позвал дедушка, и тот, повернувшись, подошел. Старший мужчина дома потянул младшего на циновку, усесться рядом с собой, а потом ладонью провел по лицу и плечу сына.

— Сколько вас вернулось?

— Один.

— Боги были милостивы к тебе.

— Я просила Исиду о твоем возвращении день и ночь, — вклинилась в разговор бабушка.

На весь оставшийся день она намертво вцепилась в своего сына, повсюду следуя за ним по пятам и непрерывно рассказывая. О том, как крокодилы сожрали мать и брата Асенат, о том, какие похороны и гробницы и где им устроили, о том, сколько это стоило. О дедушкиной глазной болезни, о том, что бесстыжий начальник верфи прогнал его, хотя дедушка еще мог работать, о том, сколько раз она ходила ругаться и жаловаться главному корабелу. О продаже дедушкиного раба, о тете Банафрит, ее муже и их детях... Асенат уже казалось, бабушка никогда не замолчит. А отец слушал (или делал вид, что слушает) и продолжал заниматься своими делами: совершил омовение, переоделся, вместо странного чужеземного рванья надев оставленные в доме много разливов Нила назад передник и схенти, поел. Он не сбрил бороду, и теперь, в традиционном египетском одеянии с этой бородой выглядел странно. Растрепанная, не заплетенная в косички, к тому же росшая на лице, а не подвязанная к подбородку веревками, борода выглядела дико, как у аморейских пастухов. Часть волос в ней была седая.

Старая рабыня и бабушка хлопотали вокруг вернувшегося, принося то воду, то одежду, то еду. Бабушка, наконец, перешла к рассказу о выборе жениха для Асенат, о готовящейся церемонии заключения брачного договора, об обучении Асенат в храме и необходимых жертвоприношениях.

Приученная почитать и не перебивать старших Асенат молчала, но все больше закипала внутри себя. Злилась на бабушку за ее назойливость и говорливость. Злилась на дедушку, за то, что не пытался бабушку одернуть и остановить. На этого странного человека, который не помнил Асенат и в упор не видел (она его, впрочем, тоже), и который, несмотря на худобу, вел себя спокойно и равнодушно, будто нажравшийся до отвала подручный Сета — гиппопотам. А еще Асенат злилась на саму себя за то, что ее все это злит.

На закате, видимо, прослышав о возвращении родственника, явился дядя Кахотеб, первым делом ...