Барин и Юля. Часть 1: Барин

У Женьки Преснякова возникла проблема — шеф Василь Васильевич позвал его в баню, а Женька уклонился. Сказал, что у него астма, и от пара он задыхается. На самом деле Женька боялся, что мужчины — прихлебатели патрона — увидят его маленький член и засмеют.

Василь Васильевич был самым крупным в округе фермером, знался даже с губернатором, слыл крутым мужиком и жестким руководителем.

— Хочешь работать, так почитай меня и исполняй мои просьбы, — велел он шоферу, то есть Женьке, развалясь на заднем сиденье своего джипа в расстегнутой дубленке, тиская в руке дорогущий смартфон. — Я не всякого в баню зову, а коли зову, значит, доверие оказываю. Я к тебе с душой, и ты откройся передо мной до конца. Для меня водитель, это моя тень, мое второе я, вон, как напарник твой Генка. Он со мной — в огонь и в воду. А ты сразу: «астма». Молодой еще, чтобы задыхаться.

Фермер посмотрел через окно на бегущие поля и подумал: все, что близко стремительно бежит, а все, что далеко, как, кажется, стоит на месте. Почему это так?

Женька нервно сжал баранку, сиротливо сьежился над ней. С вечера он выпил пива, теперь стекла изнутри потели, и он боялся, что хозяин накажет его. Бросить бы к черту эту работу, да платит бизнесмен хорошо и регулярно, хотя и спрашивает строго.

Новый водитель патрону не нравился: сам себе на уме, ни поддакнуть, ни разгуляться. Такого надо бы погнать в шею, да рулит, в общем сносно, машины любит, и матери Женьки, бывшей своей возлюбленной, он пообещал присмотреть за сынком.

«Платит хорошо и регулярно», снова уже с какой-то злостью подумал Женька и круто и запоздало обвильнул колдобину.

Пассажира резко качнуло, но на этот раз он не возмутился.

Женька вздохнул, сильнее сжал руль, и дал себе слово работать не смотря ни на что, и к лету отложить денег на свадьбу и на поездку к морю, он своей невесте обещал Крым.

При воспоминании о Юле сердце жениха облилось нежностью, и воспаленные закрылки его ноздрей овеял весенний ветер.

Ему казалось, что свою Юльку он даже не любит, а словно бы болеет ею. Ведь невозможно же так любить, до остановки сердца.

— В этой посадке, что справа, я как — то, по молодости, мотоцикл нашел, — вздохнул фермер. — Без ключа правда, но с полным баком. Самоходом докатил до дома. Помню, бегу изо всех сил, от страха не оглядываюсь, боюсь, что за мной гонятся. А радость такая, что словно крылья выросли. Очень я тогда о мотоцикле мечтал.

Женька нечаянно налетел взглядом на глаза шефа в зеркале под лобовым стеклом, увел свой взор влево на боковое стекло. Оно показывало, что сзади трасса с редкими нитями снежных переносов была пуста.

— Вернули мотоцикл хозяину?

— Зачем? Я выждал сезон да и распродал его по запчастям. Да и что это за хозяин такой, что имущество разбрасывает по посадкам.

Да уж, хватка на то, что плохо лежит, у Васильевича всегда была бульдожья. Земли заграбастал, мелких фермеров подмял под себя. Жил барином в особняке, похожем на дворец, а вернее, на корабль. Срочную служил на флоте, участвовал в войне Кампучии против Сомали. Вернулся со службы с медалью, жирными лычками старшины и психологией захватчика.

Кобелем был в молодости — всех девок в округе перетрахал, таким же кобелем оставался и в старости — весь штат ИТР на его сельхозпредприятии состоял из статных, смазливых девок, которых хозяин сношал как хотел, считая их наложницами в своем гареме.

Жену загнал под плинтус, она и пикнуть не смела.

Был Василий Васильевич еще крепок телом и духом, и, казалось, нет той силы, которая сокрушит его. Однако имел все таки одну слабость — по праздникам любил выпить и по мужицки — расхристано растянуть аккордеон, который привез со службы: «Раскинулось мое широко!» Он пускал слезу, вспоминал боевых корешей, сдвигая на затылок своей лысой головы мятую бескозырку. И куда только девалась его основательность, властность и приобретенный барский лоск.

Орал свои песни так неистово, что сторожевые собаки во дворе его особняка начинали выть на разные голоса, словно разделяя нелегкую участь хозяина, познавшего тяготы войны.

— Ты, давай, сгоняй в Зимовеньку, привези ко мне ветврача моего Раису, — велел фермер водителю, имея ввиду соседнее село, выходя из машины у своего дома. И зло, со щелчком подмигнул маленьким, замыленным, глазом в красной сетке вен.

На трассе Женька включил фары — стремительно вечерело — не смотря на то, что дорогу недавно прочистили грейдером, машина вилюжила в снежных наносах, в салоне все еще пахло Василием Васильевичем, его кожаными ботинками и вечным перегаром.

У дома Раисы Женька посигналил. Она тут же выбежала, в наброшенной на плечи фуфайке, в резиновых галошах. Обегая машину спереди, через яркий свет фар, кидала взгляды в салон, пытаясь разглядеть, кто там. Высокая тень простоволосой женщины росла на заборе, освещенном машиной.

Женька опустил стекло со своей стороны, резко пахнуло холодным ветром: — Поехали. Зовет, — коротко кинул он в круглое, белое лицо Раисы с густой черной монобровью.

Он думал, что женщина тут же сядет в салон, но она попросила минутку «на собраться».

Однако, эта минутка продлилась никак не менее получаса.

Водителю пришлось заглушить мотор. Он ждал, нервно листая немногочисленные, доступные радиостанции, и про себя тихонечко матерился.

Ночевать у Василия Васильевича Раиса не могла, следовательно выходило так, что обратно домой должен будет ее везти он, то есть Женька.

Наконец она выбежала, буксуя в снегу, пошла на машину. Села рядом с водителем на пассажирское сиденье. Теперь Раиса была в легком коротком лисьем полушубке и черных, с отворотами, ботфортах на высоком каблуке.

Губы женщины были ярко накрашены, парень это скорее почувствовал, нежели увидел, от нее, почти неуловимо, пахло трепетными духами.

«И к чему такой марафет»? — Невольно пожал плечами гонец, запуская двигатель.

Попутчице было за 35 лет, Женька даже не мог сказать, красивая она или нет. Такие женщины ему казались уже старухами, он на них особо не обращал внимания.

— Совещание у вас будет, — коротко осведомил гонец Раису, сосредоточенно глядя на дорогу.

— Ох, да знаем мы эти «совещания»! — Азартно хохотнула Раиса и аккуратно подтерла пальчиком уголок своих губ. — Ебаться захотел.

Всю ночь на мне проездит. А у нас завтра выбраковка стада. В шесть утра уж на ферме надо быть.

У Женьки мурашки пробежали по спине от этих слов, он невольно стиснул руль.

Он никогда не видел Раису такой: наряженной и беспутно откровенной.

— Надоел, старый боров, — жаловалась женщина. — А мне молоденького тельца страсть как хочется!

Она глубоко и искренне с присвистом вздохнула, положила руку на его бедро.

Тот невольно вздрогнул, убрал ногу. Раиса прыснула:

— А твоей Юльке повезло. Ты красивенький, и рос без отца. А такие всегда мужья хорошие. Это я верно знаю.

Дорогу неспешно перешел старый волк с опущенной головой, с такой большой, как будто он толкал эту голову, как санки, перед собой, по снегу. На поле остановился, стоя боком, угрюмо посмотрел на машину. Его тяжелый прямой хвост висел вертикально, как палка.

Глаза хищника блеснули, как бриллианты, когда его взгляд скрестился с лучом фар.

— Давай, задави его! — Взвизгнула Раиса, ударила носком своего сапожка по ноге водителя, стоящей на педали газа, и энергично поддела локотком руку парня.

Машина резко вильнула, вздыбив целый веер снега на обочине. Снег пеленой пошел на поле, Женька едва выровнял джип в движении. Он даже испугаться не успел.

— Ну вы и дура! — Честно сказал он попутчине. Та всхлипнула, то ли от плача, то ли от смеха. В салоне что-то часто — часто тикало.

У ворот особняка прохаживался Василий Васильевич в бежевой дубленке с белой опушкой, энергично охватывая свою спину своими же руками. На Раису он словно бы и не обратил внимания. Сузил глаза на водителя:

— Поезжай в сельмаг,...