Проiкт: Порушайнiки могiл

одеваться.

Но Мойша не успел уйти. Послышался лай собак и на кладбище выбежал десяток овчарок в сопровождении фашистских женщин-офицеров.

 — Претьявить дакумент! — раздалась команда какой-то женщины из офицеров. Она

говорила на ломаном русском, но украинцы неплохо это поняли.

 — А вi хто? — испуганно спросил Петро.

 — Хто! Хто! — передразнила его другая. — Це мi, полiцаi.

 — Та ну! — храбрился пьяный Степан. — Тогда я з украiнего розщука...

Через три часа осквернители очнулись. Полностью разколбашенные, они были на какой-то базе, вероятно недалеко от Львова. Абсолютно голые, они были прикованы к кафельным стенам. При этом они стояли на коленях. Все вчетвером — сторож Мойша тоже был здесь. Вонь стояла неимоверная — наверное, когда-то здесь был туалет. Дверь открылась, и вошли четыре немецкие женщины-офицера. Ниже пояса из одежды на них были только хромовые сапожки. Не говоря ни слова, они прижались к лицам пленных своими ощетинившимися лобками.

 — О я! Я! — застонала женщина, которой лизал Степан. Впрочем, остальные делали то же самое. — Зер гут!

От её стонов Степан начал возбуждаться. Он уже готов был подумать, что ничего страшного не произойдет. Но тут же получил ногой по яйцам и возбудившемуся члену. Причем получил не легонько, как в реслинге, а чисто конкретно. Почти до потери пульса.

 — Стоять, сфолочь! Нет возпуштаца! Найн! — визгливо заорала женщина, давшая Степану по яйцам.

Потом она нагнулась над его лицом и плюнула два раза, стараясь попасть в глаза. За мат в её адрес, Степан получил ещё раз сапожком по яйцам и два раза в живот. Подруга той женщины (а ей облизывал племянник Степана) попросила её подождать. Она подошла к Степану и тоже нагнулась над его лицом. Затем она засунула два пальца в рот и, поиздавав рвотно рычащие звуки, блеванула прямо на рожу украинского некрофила.

Потом женщины сняли сапоги и заставили пленных облизывать их потные ступни. Петро от этого стало нехорошо, но любая задержка каралась одним ударом по яйцам. Степан это уже понял и не матерился. Тем более, что это было не самое страшное. Потом женщины надели сапоги и заставили пленных вылизывать их ноги уже в сапогах.

После офицеры вышли. Через четверть часа они вошли, уже одетые. Теперь их было человек пятнадцать. Одна из них, наиболее злобная, держала в руке какой-то листок. Затем стала читать:

 — Фи есть наш пленники. Зтесь фи путете пока путете нам полезтны. После этоко места фы отпрафитес ф концентрационный лакерь. Фам понятна? Ферштейн?

Пленники молчали.

 — Панятна, я спрашифаю? — она перешла на крик.

Не дожидаясь ответа, остальные подбежали к мужчинам и стали бить их по лицам. Били до тех пор, пока те не подтвердили, что им понятно. Тогда главная продолжила:

 — Кажтый тень фи бутете облизыфат нам всё, что ми фам сказайт. Кроми токо: у нас нет тля фас никакой еты и питья. Поэтому бутете есть то, что ми фас застафим — все то, что вытаст фам наши организм. Это панятна? Пака всё. И помните — лючше фам бить полезным нам.

Честно говоря, пленные не поняли насчет еды. Не поняли пока. В течение последующих трёх часов они исправно лизали разнообразные влагалища офицеров. Потом все ушли, и пленники могли поговорить. Правда, сказал лишь Мойша:

 — Ну, усё, хлопцi — тiперь нам каюк...

Через час в камеру зашла одна из офицеров.

 — Кто хочет пить? — спросила она. Все молчали, тогда она указала на Миколу. — Ты, мальшик.

Приспустив штаны и трусы, она подошла к Миколе.

 — Открой сфой рот, — сказала она.

Тот не открывал. Тогда она больно ударила его по лицу и зажала ему нос.

 — Нi, нi надо! Дядку, кажi ей! — закричал Микола.

 — Ты що, сука фашiстска, моiво племiнника! — закричал на неё Степан.

Но женщина воспользовалась тем, что рот у мальчика оказался открыт, и пустила туда струю желтой жидкости. Она не отпускала его нос. Микола захлебывался и не глотал, но часть мочи все-таки попала в его желудок, тогда как остальная растеклась по его голому телу. Когда полицайша отпустила его нос, из него пошла кровь.

 — У, сука! — только и сказал Степан.

Женщина ушла, дав напоследок Миколе по яйцам ногой. Но вслед за ней сразу же вошла вторая.

 — Тут гофорят, что ты, мразь, — и она указала на Степана. — Очень хочишь кушат. Почти готофо.

Она проделала незамысловатую операцию со своими штанами и села на лицо Степана. От усталости он не мог ничего поделать и под тяжестью её попки, опустил свой зад на засеренный пол, где ещё не высохла блевота. А женщина резко просунула пальцы в рот Степану и дернула его нижнюю челюсть. От боли Степан взвыл, а офицерша, закатив глаза, выпустила ему в рот длинную черную какашку. Степан выплюнул говно, но женщина, удивив всех, не стала его бить. Она лишь сказала:

 — Ничеко, ничеко. Когта есть захочешь, бутешь Бока молить, чтоп у меня запора не пыло...

Вытерев попку о подбородок мужчины, она одела штаны и ушла.

Капли росы заискрили волшебными каменьями в первых лучах восходящего солнца. Где-то неподалеку засвиристел жаворонок. Он пел гимн новому дню. По мере того, как солнце поднималось выше и выше, температура воздуха повышалась. Вот уже и роса высохла и перестала искрить на солнце. Но под солнцем лежали два детских трупа, извлеченные из разрытых могил.

В это время труп девочки пошевелился. Или мне это показалось? Да нет, вот она открыла глаза и шевельнула рукой. Труп мальчика тоже стал подавать признаки жизни. Как странно. Вот они оба встали на ноги, стыдливо прикрывая интимные места, и, широко открыв глаза, смотрят друг на друга.

 — Сара, мы умерли?

 — Наверное, — ответила девочка. — Где это мы? Похоже на кладбище.

 — Да точно. Вот наши могилы. А это ещё что, — и он показал на обглоданный труп.

 — Какая гадость.

 — Наверное, мы в Раю, — сказал Абрам, убирая руки от своего члена. — Пойдем отсюда, здесь нам никто не запретит любить друг друга.

Да, читатель. Если ты это прочитал до конца, то я рад. Но, надеюсь, что ты прочитаешь и это окончание, дабы у тебя не сложилось неправильного мнения обо мне и о моем творчестве. В первую очередь это относиться к тем, для кого этот мой рассказ будет первым.

Так вот, я, в своем творчестве стараюсь не стоять на месте. Всегда хочется написать что-то новое (а к этому надо стремиться и в жизни). Так, что вот это — тоже нечто новое.

Это было во-первых. Во-вторых, у кого-то может сложиться впечатление, что я националист. Нет, это не совсем верно. Я, в куда большей степени расист, чем националист. Кстати, мысли о том, что я украинец/еврей/фашист тоже можете смело отбросить. Просто украинский язык мне нравиться из-за того, что там много прикольных и смачных слов.

И, наконец, в-третьих, если кого-то из украинцев оскорбит то, как я безграмотно (ну, скорее всего) употребил тут их речь, то с меня спрос невелик. Все эти слова я знаю по анекдотам и по рекламе, что видел, когда отдыхал в Крыму.

Не знаю, будет ли Вам интересно, но проект «Осквернители могил» замышлялся на самом деле, причем в настоящее время. Первой была осквернена статуя ныряльщицы в Нескучном Саду. У меня имеются фотографии этого действа, но я не знаю, куда их девать. Так что, если кто интересуется, то можно договориться-поменяться.

Ну и до новых встреч, а я надеюсь, их будет ещё немало. В смысле — до побачення, як гуторят на Украiне.

Imperior. Октябрь 2002.