Видеодром

и все это, на фоне блеска метала, вкраплениях благородного дерева, ковров, шелков, и длинных столов заваленных всяческой снедью. Заканчивалась же эта грандиозная композиция, мраморной колоннадой удерживающей на себе купол, Пантеона и виднеющимися за ней голубыми холмами, разрубленными надвое, как топором с плеча, огромной тенью.

Не обращая внимания на Ксюшу, и Сашу я обернулся назад, и вздрогнул от ужаса; две оскаленных пасти щелкнули прямо перед моим носом. Раздался девичий смешок и прелестная нимфа, удерживающая на кожаных поводьях, двух, небольших леопардов потянула их на себя. Послушные воли хозяйки, дикие, пятнистые кошки, как ручные псы покорно отступили от меня обратно. Но тут же слабая кисть была разжата, и питомцы саваны вырвались на свободу, впрочем, к счастью, проигнорировав, и меня и других присутствующих, устремились вдаль; и там, на одном из ковров, кувыркаясь как ошпаренные, начали игру друг с дружкой. Хозяйку же их, одолела напасть, в лице еще двух девушек; в то время как одна впилась ей губами в рот, другая раскинув по сторонам ножки, без стесненья проделала все то же самое, но только с ее, открывшейся для лобзаний, киской. Длинный и шустрый язык и фас и в профиль прошелся по створкам половых губ; заглянул внутрь, узкого, окаймленного паутинкой волос, проема.

 — Но как, как? — Скорее прошептал, нежели проговорил я, захваченный в плен созерцанья.

 — Все очень просто, мистер двадцать три сантиметра, принцип матрешки и некого мошенничества, — плоскость в плоскости. Не когда такого не встречали? Некоторые очкарики неврастеники способны еще и не на такие фокусы, — прошептала мне на ухо Ксюша

 — Но я не понимаю.

 — А это вам сейчас и не потребуется, — улыбнулась Саша.

В следующее мгновенья халатики лимонного цвета распахнулись передо мной и соскользнули вниз, на пол, и я вздрогнул вновь, но только уже не от ужаса, а от восхищенья от увиденного. Блондинка слева, брюнетка справа... ах да, об этом я уже кажется, говорил.

Мы завалились прямо на пол. Девушки оседлали меня как жеребца на выгуле: Саша смогла убедится, в том, что мистер двадцать три сантиметра, это не просто слова, а действенная реальность, а Ксюша в это же самое время забралась мне на грудь. О, как же она была тяжела! Две впечатляющих груди увенчанных темными, удлиненными сосками нависли надо мной, с той неизбежностью с какой лишь только лезвие гильотины, может нависать над головой своей жертвы. Темный треугольник лобка, — чудовищный и бесподобный, все ближе подбирался к моему подбородку. Я хотел было сопротивляться; я было дернулся влево, — на мгновенье мой взгляд поравнялся с вышеупомянутым трио, клещи механизма на тот момент разжались, — извивающаяся, в оргазме красотка покоилось на полу, меж возвышающихся над ней тел... я вздрогнул, дернул голову в право: завитая головка нимфы застыла на месте, раздался некий гортанный звук, и, из под сомкнутых на члене губ хлынула белая пена; я попытался бросить взгляд за спину: но и там меня ожидала эротическая ловушка, где-то высоко в воздухе над женскими головами болтались стройные ножки, а из промежности прекрасно мне зримой, рассыпаясь на капли, бил золотой фонтанчик... слышался смех. Кажется, я закричал, но в тоже время запнулся, треугольник лобка, приблизился ко мне вплотную, влажный проем перекрыл мне кислород.

 — — ----------------------------

Я лежал на простыне, в абсолютном неглиже, не считая шляпы, прикрывавшей мое достоинство. Меж пальцев была сжата тонкая, модняцкая сигаретка. Сизые колечки дыма инфантильно парили в сторону потолка. Ксюша и Саша находились рядом.

 — Ну как вам, мистер двадцать три сантиметра, понравилось? Конечно, если бы мы знали, какой вы на самом деле впечатлительный человек, мы бы так, не усердствовали.

 — Это было великолепно, — прервал я говорившую девушку, — это было фантастически... невероятно, — я вскочил на ноги, — да это был лучший секс в моей жизни. Мне тридцать лет, черт побери, но такого у меня еще не было. Вы видели, как из меня хлыстало? Груздик был прав, — этого я не смогу забыть не когда. И очкастый парень, программист, он гений, — пусть и совершил парочку недочетов... плевать... но такое затеять... блин!

 — Мы рады, — обнажила, белые как жемчуг, зубы, Саша.

 — Мы всегда рады, когда мужчины уходят от нас счастливыми, это делает нашу жизнь не много осмысленней, — вторила ей подруга.

О да... да, да, да, я счастлив! Да у меня, до сих пор, от всего этого стоит.

С этими словами, я точно, желая убедить, в этом, и без того все прекрасно видящих девушек водрузил шляпу на свой возбужденный орган. Она повисла на нем, как на вешалке для одежды. Я дернул рукой, шляпа как юла завертелась по кругу. Саша и Ксюша устроили мне овацию.

Я выходил из двери №100, с физиономией кота объевшегося сметаны, походкой все того же хвостатого, обпившегося раствором валерьяны.

Насвистывая не хитрую мелодию, вертя в руке свою шляпу, я шел, не видя дороги, куда-то в призрачную, в замечтательную даль. До выхода из плоскости, судя по счетчику, в верхнем, правом углу, оставались считанные секунды, как вдруг за моей спиной раздался шорох. Я обернулся, рассчитывая встретить взглядом Сашу или Ксюшу, быть может, забывшим мне что-то сказать, но ошибся в этом. Тот самый Амбал, в тельняшке, ревнивый муж своей похотливой жены, стоял за моей спиной сжимая в руках охотничью двустволку. Одно только выражение его одутловатого и небритого лица говорила о многом.

 — Слушай ты козлина, если ты думаешь что у тебя хобот как у слона, так значит тебе все и позволено... да хмырь, так ты думаешь?! Мистер двадцать три сантиметра, так значит, — мутант ху...

 — Послушайте...

 — Ты обращаешься на вы к человеку с чей женой ты переспал... ты, что полный придурок... или типа так прикалываешься?!

 — Послушайте, — замотал головой я, — это всего на всего программа, — мы все это прекрасно знаем. Я говорил с Сашей и Ксюшей, вы запрограммированы на необоснованную ревность. Это элементарные правила игры! Вы такой персонаж, созданный для колорита. До этого дня, я ни разу в жизни не видел вашей милой супруги, просто я, ни разу до сегодняшнего дня, не был в этой плоскости. Понимаете?!

 — Понимаю... теперь, понимаю, когда это было, — во вторник, не так ли? Я работал, в тот день, допоздна, ох, и завалил, меня тогда, начальник работой... понимаю, что ты парень кабель... понимаю, что моя жена маленькая шлюха. Мне, еще мама говорила: не женись, на этой бабенке сынок, у таких как она, под кроватью снежные люди водятся. Я вообще очень понятливый, — понимаешь?

 — Опомнитесь, какая к черту мама, — воскликнул я в отчаяние, не зная как переубедить человека с ружьем, — у вас некогда ее не было. Этого всего вообще не существует, — вас, и все, что вы здесь видите, — все это, придумал очкастый парень, неврастеник, — хренов эротоман. Вы виртуальная реальность, плод человеческого воображения, вы не существуете в природе, как личность.

Амбал, оскалил зубы в безумной усмешке:

 — Это я, значит, не существую?! А этого, по-твоему, тоже не существует. — В следующее мгновенье он взвел на меня ружье.

У меня просто не было выбора, — либо он, либо я. Когда-то, давным-давно, я смотрел старые фильмы с одним голливудским актером, кажется его звали Клинт Иствуд, он умел это делать быстрее всех, — в своих фильмах, он всегда был лихим, техасским ковбоем. Я потратил не один час тренировок перед своим двойником, — голограммой, чтобы также быстро, как и он вытягивать пушку из кобуры. Амбал с ружьем не успел, даже шелохнутся, прежде чем удлиненное дуло моего револьвера уставилось на не него, и я нажал на спусковой курок. Но вместо ожидаемого выстрела, почему то услышал только щелчок. Я повторил движенье указательным пальцем. Вновь щелчок. Я в ужасе задергал пальцем, — исход все равно был одним и тем же.

Амбал с ружьем, пялился на меня, как на идиота:

 — Ты, что, взял собой в плоскость ствол, да позабыл к нему патроны? Да ты, как я погляжу, и в самом деле придурок.

Я взвыл, но не от отчаянья, и даже не от ужаса, я взвыл потому, что это двухметровая и жутко ревнивая горилла была права, — я действительно был полным придурком... я попался, как карась на крючок... я действительно забыл зарядить свое оружие. Ведь для меня, мой револьвер был, скорее не реальным оружием несущим смерть, а скорее, погремушкой для младенца, сумочкой, из крокодильей кожи, шедшей к лицу красующейся моднице, в общем удачным аксессуаром для большого дяди, в широкополой шляпе, и длинном болоньевом плаще. В следующее мгновенье раздался грохот ружейного выстрела.

Запах пороха, сизый дымок, и она, — обыкновенная электрическая лампочка, нависшая над моим лицом. Она мерцала так, как наверно теплилась во мне жизнь, то возгораясь, то почти погасая. И я видел в ней, то спасительный свет маяка для корабля, затерявшегося среди рифов во мраке, то бледный призрак, — призрак самой смерти навестившей меня. А еще я слышал слова и видел другие образы, — прорастающие из пелены, силуэты. Я видел своего брата на поверхности оранжевой планеты, длинным ковбойским хлыстом отбивавшегося от подступающих к нему со всех сторон марсианских червей, и орущего на всю пьяную глотку: да потому что я русский! Я видел хитрую физиономию Вероники, плюсующую свое чуткое ухо на поверхности моей двери. Я видел Сашу и Ксюшу, хороших девочек, самозабвенно ласкающих киски друг дружки. Я видел маленького, щупленького как воробей парня, лет восемнадцати, записывающего что — то в свой блокнот. Я видел черную гадалку, шагающую ко мне через пелену едкого дыма, и я слышал ее слова, тихие и зловещие как шелест листвы под ногами на кладбище ночью: твое будущее покрыта мраком, лишь запах свежего лака и звук вбиваемых в доску гвоздей доносятся до меня оттуда, но кое что я могу сказать тебе наверняка: во первых вскоре у тебя будет роскошный секс с блондинкой и брюнеткой за дверью №100; во вторых: ты попадешь туда, куда попасть вовсе не собираешься; в третьих: уже после, всего, этого, тебя ждет встреча с мужиком вот с такой вот огромной валыной, ну и наконец, придет время, и ты еще раз, вспомнишь обо мне, и о моих словах.

 — Чертова гадалка, — прохрипел я, — только теперь отчетливо понимая смысл сказанных ею тогда слов, — чертов программист, чертова плоскость.

Навалившееся на меня лицо гадалки беззвучно расхохоталось; но вот оно исчезло, распавшись на тысячи мыльных и недолговечных пузырей.

Лампочка еще недолго померцала, а потом окончательно погасла, и больше я уже не видел, и не слышал ни чего.