Танец одиночества

Мне хочется крикнуть: «Уберите руки», но слова застревают в горле. Хочется сбежать, сжаться в уголочке и плакать. Потому что броситься к Вам означает моё поражение. Я и не заметила, когда перешла на Вы, ведя мысленный диалог. Вы прикасаетесь к следам губами и слегка царапаете кожу щетиной. Жестковато, хотя она такая мягкая. Я делаю большой глоток кальвадоса, напиток обжигает горло, горячим комком проваливается вниз, слишком сильно затягиваюсь сигарой, кашляю, слёзы выступают у меня на глазах. Сигарный дым окутывает столик. Морщитесь. Знаю, не любите, не терпите. Я люблю. Сигары — тот милый юношеский эпатаж. Сейчас играю сильнее и жёстче. А это — родом оттуда. Из того времени, когда я ходила в казино, довольно-таки неплохо играла в покер, курила сигары. А бывший муж с любовью выводил свою игрушку — меня. Сейчас я курю, чтобы вспомнить, что я всё-таки стала чуть сильнее после той сессии, когда тот, другой курил сигару, играл на моём страхе и обжигающим пеплом касался моей груди. Не больно. Чувствительно, обжигающе и дико страшно. Потому что это чужие руки, так и не ставшие родными. Я отдавалась на милость победителю или моему кукловоду. Тогда. Потому что через час он помогал мне одеваться, открывал дверцу машины, чтобы я, не дай Бог, не сломала ноготь и не испачкала свои ручки.

Вы, уже только Вы берёте сигару из моих рук и кладёте на край пепельницы, отставляете её. Дотянуться я могу, только это будет уже не по правилам. Я и не заметила, как игра пошла не по моим правилам. Снова краснею, отвожу взгляд, смущаюсь. Куда-то подевалась моя отстранённость. Вы всё-таки узнали меня. Узнали сразу. Только я наивно полагала, что нет. А мне предательски хочется сбежать, потому что я ненавижу себя уязвимую, слабую. Даже во время встреч с садистами я остаюсь сильной. Это просто сессия. На время. Она не затрагивает моих чувств. Только эмоции, удовольствие от боли, наслаждение от впивающейся в тело плётки. После сессии я пью чай и возвращаюсь к себе, я — снова я. Жесткая и циничная, насмешливая. А здесь... Под Вашим взглядом я превращаюсь в маленькую девочку. И никаких сессий для этого не нужно. Достаточно того, что я сижу напротив, нет никаких сил и желания возражать попусту. Ненавижу себя за это... ненавижу Вас... ненавижу тот момент, когда я додумалась просто впиться в Ваши глаза взглядом.

Мы разговариваем, а я знаю, что Вы считываете каждый мой взгляд, каждый жест. Всё помните, отмечаете детали — как я посмотрела, отвела взгляд, улыбнулась. Вы так внимательны до мелочей. Всем нравятся мои глаза, ноги, фигура. Вам — мои руки. Не знаю, почему. Порой я слишком активно жестикулирую. Несколько необычно. Но мне кажется, дело в другом. В моих прикосновениях, даже через одежду. Я ведь очень телесный человек. Люблю прикасаться к людям, и когда они прикасаются ко мне. Больше мы не играем по моим правилам.

— Сейчас я открою машину. Пока буду оплачивать счёт, ты сядешь на заднее сиденье и снимешь платье. Не бойся, стёкла затонированы.

Решили, что отсутствие тонировки меня испугает? Смутить решили. Поиграем... Сажусь на заднее сиденье. Вижу освещённую улицу и редкие проезжающие автомобили. Моё тело давно стало каким-то общественным. Слишком часто я появляюсь на сцене, слишком много глаз скользили по нему. Развязываю поясок на платье, стягиваю его. Остаюсь в одних чулках. На поясе. Такой подарок в мою копилку от бывшего. Попросил приезжать на встречи без белья. Так и появились чулки. На поясе, потому что хочется прикрыть чуть больше тела, сохранить интригу. Уже потом вспомнила, что первый поясок появился в моей жизни ещё лет в двадцать, когда я начала танцевать на сцене. Моя нелюбовь к нижнему белью появилась ещё раньше. Мне нравилась свобода, оно казалось мне сдерживающим её. Так и пошло-поехало. Красивые комплекты появлялись на моих полках, когда я меняла очередного любовника. Теперь, если там нет пояска для чулок, никогда не куплю. Кожа тут же покрывается мурашками, думаю не от холода. Прохладная кожа сиденья охлаждает мою кожу. Закидываю нога на ногу. Просто жду. Минут через пять подходит он стремительной походкой. Садится рядом. Смотрит оценивающе. Странно, так глупо выходит. Я впервые сижу перед ним голой. Он впервые видит меня голой и в такой ситуации.

Откидываюсь на сиденье, холодно и презрительно смотрю прямо ему в глаза. У меня свои счёты. Честно, до ужаса хочется его убить. Или высказать всё, за что я его ненавижу. Ненавижу ведь до сих пор, никуда это не уходит. И не уйдёт. А сказать не могу. Не имею права. Как же, я женщина, да ещё нижняя. Но ненавидеть это не мешает. Даже его, того, которого когда-то считала почти богом. А ведь я сейчас сознательно провоцирую его. Знаю, что ничего не сделает, а я уйду. Теперь уже я сделаю ему больно. Я привыкла к боли. Когда-то она уже сожгла меня изнутри, теперь я испепеляю других. Мужчин. И он просто попадает сейчас под раздачу. Я хочу, безумно хочу, чтобы он прочувствовал хотя бы отголоски моей боли.

— Какая ты красивая, — его рука медленно скользит по чулку, ползёт по самой кромке, нежно прикасается к коже. Внезапно я вдыхаю слишком заметно. Только сейчас понимаю, что не дышала, из-под полузакрытых глаз наблюдаю за его движениями. Стараюсь дышать, чтобы не выдать моего возбуждения. Я люблю его пальцы. Длинные, немного аристократичные. Не люблю это слово. А ещё сравнение с пальцами пианиста. Изящные? Тоже не нравится. Хотя так оно и есть. Но изящество — типично женская черта. У женщин могут быть изящная фигура, руки, пальчики. У мужчин — или брутальные, или... средние? Нет, самые удивительные, необычные. Как у него. Даже не представляю, как они могут причинить боль. Чуткие, руки музыканта, способные играть на женском теле и извлекать свою собственную мелодию, сотканную из вскриков, боли и стонов наслаждения. Могут, но не на моём. А вот в душе кровавые раны оставить может, и не мне одной.

С трудом удерживаю мысль, что должна помнить о мести. Я сильная, я должна помнить о том, что я сильная. Да, действительно сильная, только сижу голой задницей на серой коже сиденья, дерзко смотрю на него, пока его рука по-хозяйски ставит метки на моём теле. Предательском теле. Мысленно повторяю: «Только помнить о мести, о том, что я больше не позволю почти раздавить меня. Плакать, копаться в себе, искать подтверждение своей вины в том, что мы не вместе. Нет, больше нет. Ни за что. Никогда»

— Всё сделали? Я замёрзла, и вообще мне надоело сидеть здесь. В конце концов, я устала. И даже хочу спать, — почти без пауз на одном дыхании выпалила я.

— Тебя отвезти?

— Не надо. Я сама себя довезу. Увиделись и всё. Всё, как и должно было быть. Разве Вы ещё что-то хотите? Вам это зачем? Тупо трахнуть? Или снова дружбы захотели? Сломать? Испортить? Посмотреть, что у меня внутри? Так у меня там уже и не осталось ничего. Что Вам ещё от меня нужно? Уже истерю, голос срывается, слёзы щиплют глаза, только бы не заметил. Заметил ведь. Моё состояние. Я всегда отвратительно плачу — у меня краснеет кончик носа. Поэтому никогда не реву при свидетелях. Рывком натягиваю платье, хватаю сумочку... Чёрт, дверь заблокирована. — Пожалуйста, откройте дверь. Очень прошу Вас. Только качает головой. Садится за руль, я так и не посмела выскользнуть из машины. Или не захотела. Он всегда так действует на меня. Редкие мужчины действуют на меня так. Замираю, внутри бушует, переворачивается, сметает, а я сижу, замерев, оцепенев, уставившись, как удав на кролика. — Куда ехать? Можешь выбрать — к тебе или ко мне. — Я к себе не приглашаю, — поняла, что сказала глупость, снова покраснела.

Я думала, что уже избавилась от этой досадной привычки. Не люблю быть застигнутой врасплох. А это — моя слабость. Я давно научилась цинично говорить о сексе. Глядя в глаза. Могу сама лекцию прочитать, как трахать женщину, да и по доминированию сколько угодно. Только вот сейчас мне стыдно, как девственнице, которую по ночам посещают ...  Читать дальше →