Школьный вальс

под стеклом. На ней, искренне улыбаясь, и святясь счастьем, сидели, обнявшись, две женщины — учитель истории и учитель русского языка и литературы.

Она долго вглядывалась в фото. Глаза ее были полны печали, и в них я увидел какую-то странную грусть, какую я не видел нигде. Казалось, что я могу разглядеть каждую клеточку кожи ее лица, каждую миллиметр ее мягких красивых губ, родинку на ее щеке, и ее шею, которая казалась мне верхом изящества.

Что-то происходило со мной. Мне хотелось отрывать от нее взгляда. Мне было хорошо, но я не мог это связать с сексуальным вожделением. Мне просто нравилось на нее смотреть. И я бы хотел, чтоб это длилось как это можно дольше.

— Скажи мне, что ты видел?

Нега прервалась. Людмила Валерьевна смотрела прямо в глаза, она желала получить ответ.

— Что, простите? — я решил продолжить играть в дурачка. Хотя здесь это могло и не сработать, мы, в сущности, были на одной стороне баррикад.

— Ты стоял под дверью кабинета истории и занимался онанизмом вовсю. Что ты видел?

Я понял, что я покраснел. Просто кожей почувствовал, как лицо налилось багрянцем. Тут уже отпираться было бессмысленно.

И мы одни в кабинете... Как она поступит, когда я раскрою ей карты?

— Я видел все... — тихо выдавил я.

Она закрыла лицо руками. Мне показалось, что она заплакала, мне послышались всхлипы.

— Пошел вон!... — не отнимаю рук от лица сказала она.

Я взял сумку и вышел из кабинета. Да, жизнь не бывает легкой, когда рушишь ее собственными руками и половыми органами...

* * *

Два дня перед выходными прошли так же буднично, но в обстановке страха. Я пытался в коридоре не встречаться глазами ни с «историчкой», ни с «русичкой», хотя на уроке истории нам обоим пришлось покраснеть друг перед другом, когда я отвечал домашнее задание. «Классуха», директриса и завуч ограничивались обычным «Здрасте». Словом, все вели себя так, будто ничего не произошло. Фотографии, сделанные мной через замочную скважину, я удалил — теперь они были не нужны.

Но все это время образ Людмилы Валерьевны, расстроенной и плачущей, такой мягкой и женственной, не выходил у меня из головы. Все свободное время я вспоминал наш короткий разговор в классе, и понимал, что влюбляюсь. Что я мог с собой поделать? Моей первой любовью в жизни стала учительница русского языка. Это было глупо, но приятно.

И в тоже время мерзости этой ситуации прибавлял мой проклятый онанизм. Это была не просто ложка, это была целая цистерна дегтя.

Но, тем временем, наступил понедельник — последний день перед новогодними каникулами, день сокращенных уроков и школьной дискотеки, для которой я настраивал аппаратуру.

Наряженная елка посередине, старшеклассницы в откровенных блузках, однокласнники, которые пытаются казаться брутальными, вино, распиваемое под лестницей — вот они, все атрибуты настоящей школьной дискотеки. Вино пить звали и меня, но я отказался. Сегодня я хотел быть трезвым — я желал признаться в любви своей любимой учительнице. Она, как классный руководитель параллельного класса, должна была присутствовать на дискотеке — следить за порядком и моралью поведения учеников. Другого момента у меня могло не быть, решил я. Все время я пытался поймать ее взгляд, но она будто чувствовала это, и я никак не мог взглянуть ей в глаза. Но, тем не менее, я не мог поступить иначе.

И, когда объявили «медляк», я рискунул.

Я подошел к ней. Сердце колотилось бешено, казалось, что все окружающие слышали, как бьется сердце, пытаясь вырваться из груди.

— Людмила Валерьевна, я могу пригласить вас? — я протянул руку.

— Что? — она пыталась оглянуться, что бы поймать взгляд кого-то из учителей, пытаясь найти подмогу, но стоящие рядом учителя были заняты какими-то разговорами. Они даже не заметили, как я к ней подошел.

Я повторил вопрос.

Признаться, я не ожидал такой ответной реакции. Она могла отказаться — ей это ничего не стоило. Да и кто захочет танцевать с эксгибиционистом. Того и гляди: выкинет очередной фортель.

Но она согласилась, видимо опасаясь разговоров за спиной. Но, быть может, у нее была другая причина.

И я повел ее.

Танцевали мы, честно сказать, на пионерском расстоянии. Да и за шею она не могла меня обнять, как это делали одноклассницы. Одна ее рука была у меня на плече, другую она вложила мне в ладонь и мы сделали «лодочку».

Это было верхом платонического наслаждения. Я пытался поймать каждый трепет ее тела, хотел угадать ее желания. Я думал, что мне удается это. Она благоухала божественно — ее духи казались мне идеальными. Её стан — был станом богини.

Музыка играла столь громко, что мне приходилось говорить ей буквально в ухо. Я начал свой монолог:

— Людмила Валерьевна, вы должны меня выслушать, — она молчала, — Я должен попросить у вас прощения за свою мерзкую выходку, хотя не заслуживаю его. Но, если бы мне была дана возможность объясниться с вами...

— Не тяни, Иван...

— Людмила Валерьевна, я влюблен в Вас. Да, это звучит как-то глупо, возможно вы посчитаете меня извращенцем, или скажете, что я делаю это ради собственного оправдания. Но это действительно так. И, если бы вы дали мне хоть малейший шанс проявить свои чувства...

Она не дала мне договорить. Вырвавшись из моих рук, она выбежала из актового зала.

Я не знал что делать. Я вообще смутно представлял ее себе реакцию на мое признание. Но, вот я сделал это — а дальше? Что делать дальше?

И, особо не задумываясь, наблюдают за нами или нет, я вышел вслед за ней. Я видел, как закрылась дверь кабинета русского языка — значит, она у себя. Я ринулся в ее кабинет

Она сидела на полу сразу за дверью, и так же, как на прошлой неделе, закрыв лицо руками, тихо всхлипывала. Я опустился на колени перед ней и взял ее за плечи.

— Людмила Валерьевна, прошу Вас, не плачьте. Если причина вашего расстройства — во мне, вы только скажите! Скажите просто, что я могу сделать для вас? Я обещаю, как мужчина, что любое ваше желание будет для меня законом, даже если оно не будет исполнимо. Но и тогда я постараюсь исполнить его. Если бы только я мог что-то сделать, чтобы Вы перестали плакать сейчас... и всегда...

Она убрала руки от лица, и наши взгляды встретились. И какой у нее был взгляд! Пристальный, такое ощущение, что она хотела разглядеть во мне что-то, чего я и сам не знал, и в тоже время, преисполненный страсти... Она схватила меня за лицо, и притянув к своему лицу, слилась своими губами с моим.

Я положился на инстинкты. Как мог, я отвечал на ее страстные движения губами и языком. Мы облизывали губы друг друга, покусывали их, облизывали языки и просто прикасались губами. Это было незабываемо и божественно, и я хотел, чтоб это продолжалось вечно.

Да разве мог я об этом мечтать! Я, человек, с несмываемым клеймом извращенца, нашкодивший до безобразия как шелудивый щенок, целовался сейчас со своей любимой учительницей, признавшись ей в любви, которая, по сути, должна была быть обречена.

Я не знаю, сколько прошло времени, но мы целовались, как мне показалось целую вечность. Потом она стала расстегивать на мне рубашку, и полностью расстегнув, сняла ее с меня, а затем, одним махом сняла с себя черную блузку и расстегнула бюстгальтер, представив мне свои великолепнейшие груди, с темными ареолами сосков. Повинуясь внутреннему наитию, я схватил их руками и прильнул к одному из сосков, на что Людмила (да позвольте мне теперь называть ее только по имени), отозвалась приглушенным стоном, и, схватив меня за голову, пустив пальцы в волосы, чуть слышно попросила:

— Прикуси...

Я сделал это, чуть-чуть коснувшись зубами ее мягкой ткани. Она выгнула спину, подав свою грудь на меня. Людмила сдерживала свои стоны, не давая себе воли, но некоторые вырывались из нее, и эти звуки были лучше музыки, которую я когда-либо слышал.

Потом я переместился на другую грудь, и так же, закусив ее, доставил ей фонтан удовольствия.

Тем временем, она потянулась к ширинке своих брюк, и, расстегнув ее, стала стягивать с себя штаны, вместе с колготками и трусиками. Я отвлекся от ее груди и помог, полностью обнажив учительницу.

Я стал покрывать поцелуями ее тело, пытаясь дарить наслаждение своими неумелыми ласками. Но она не дала мне закончить свое дело, и я так и не добрался до своей заветной цели. Людмила схватила меня за пряжку ремня, и, быстро с ней справившись, расстегнула и спустила с меня штаны.

Мой половой член к тому моменту стоял неистово, и был в самой настоящей боевой готовности.

— Возьми меня, — страстно взмолилась она, и раздвинула ноги.

Меня, уже и не надо было просить. Инстинкты сами говорили мне, что нужно было делать. Я вошел в нее, и задвигался, постоянно целуя ее в губы и шею, на что получал не менее страстный ответ от ее блаженных губ.

Это незабываемое чувство: быть внутри любимой женщины, и дарить ей наслаждения, в то время, когда она выгибается под тобой. Я не чувствовал времени. (Порно истории) Я просто наслаждался моментом, каждой складочкой ее тела, дышал запахом ее кожи и парфюма, старался запомнить дивный вкус ее медовых, таких мягких, губ.

Момент экстаза приближался. Я чувствовал ее срывающееся дыхание, видел, как она закусывала губы, и выгибала спину. Но свой победный стон, стон истинного удовольствия и наслаждения, она утопила в поцелуе, слившись со мной, и став со мной практически одним целым. Я чувствовал, как сокращаются стенки ее вагины, как впиваются ее пальцы мне в спину, и с какой жадностью она прижимается к моему рту.

Я не отставал от нее. Я чувствовал, как в глубине меня зреет наслаждение, и как медленно оно подбирается к свободе, пока я двигался все быстрее. Наконец, выплеснув сок любви, я содрогнулся в конвульсиях удовольствия, и еще долго двигался по инерции, не до конца освободившись от пут страсти...

... Когда мы оделись, Людмила заявила:

— Тебе пора...

— Что? — переспросил я.

— Вань, домой тебе пора.

— Может, быть, мы договоримся, о нашей новой встрече? — с надеждой спросил я.

— Давай поговорим об этом после каникул, хорошо?

— Ну, давай, — я согласился.

На прощание она наградила меня страстным поцелуем взасос, и мы расстались. Я, не заходя обратно на дискотеку, пошел домой.

Но после каникул мы так и не встретились. «Рассчиталась» — таков был официальный ответ учительского состава нашей школы. Эта новость была для меня словно нож в сердце, но, тем не менее, мне пришлось ее как-то пережить. «Историчка», после ухода Людмилы проработала в нашей школе недолго — месяц, не более. Причины их расчета для меня были ясны, остальные не предавали этому большого значения, а большинство учеников после ухода нашей «исторички» вздохнули свободно.

Я не знал, где живет Людмила, как найти ее, а даже не представлял, как это можно узнать. Я отчетливо давал себе понять, что наш союз с нею, даже если бы и состоялся, то не имел успеха: слишком большая разница в возрасте, разный социальный статус и прочие предрассудки, которыми наделено наше общество, не позволяли быть нам вместе.

Но тем не менее, Людмила — это лучшая женщина, с которой я когда либо был.