Пересдача сопромата

Она тихонько постучала, и, послушно дождавшись разрешения, вошла в кабинет — худенькая, испуганная, под тёмными глазами огромные синяки ещё темнее глаз. Неважно выглаженная блузка топорщилась на груди, а обтянутые светлыми джинсами коленки едва заметно подрагивали.

— Я... на пересдачу, — прошептала она, хотя знала, что он знает.

— Отлично, Аня, садись. Что ж это ты так запустила сопромат, а?

— Я же рассказывала, — устало вздохнула студентка, съёживаясь на жёстком стуле. — Да, я виновата, да, мне стыдно. Я сейчас постараюсь всё пересдать, Юрий Александрович.

— И не пересдашь.

Аня вздрогнула и съёжилась ещё сильнее.

— Ну... я очень постараюсь. У меня всё равно нет иного выхода, кроме как постараться.

Юрий Александрович кинул на неё пронзительный оценивающий взгляд и рассмеялся колким, резким смехом.

— Выход у тебя и правда один, Анечка.

Она подняла на него красные от недосыпа глаза, и несколько мгновений они смотрели друг на друга с напряжённым вниманием.

— Точнее, три выхода, — продолжил преподаватель, нервно крутя в пальцах дорогую перьевую ручку. — На тройку — минет. На четвёрку — классика. А на отлично придётся и попку дать. Тут уж, Анюта, полная свобода выбора.

Аня дёрнулась, распрямляясь в кресле, и нездоровая бледность разлилась молочной лужицей по её усталому лицу.

— Значит, и правда один выход, — пробормотала она, слабо кивая в сторону двери. — Вот он.

Юрий Александрович пристально смотрел на свою нерадивую студентку, и напускная насмешка сменялась в его взгляде тревогой. Аня вскочила со стула и сделалась будто бы выше и тоньше; Юрий Александрович видел, как сжимаются её маленькие кулаки, как обкусанные ногти впиваются в ладони. Видеть её глаза было страшно — такое отчаяние там было, и такая обида, и такие здоровые синяки внизу...

— Я никогда не буду получать оценки за секс! — выкрикнула Аня чуть хрипло и не очень-то, на самом деле, громко. — Я просто не верю в такие методы, и мне казалось, Вы могли бы догадаться, Юрий Александрович, мы же с Вами даже разговаривали, мы же...

***

Да, они немало разговаривали с ней. Одно время Аня была его любимой студенткой — она внимательно слушала на лекциях, а после лекций задавала очень содержательные вопросы. Она могла остаться потом и на двадцать, и на тридцать минут, и Юрий Александрович ничуть не жалел на неё своего личного времени. Такая она была разумная, и обучаемая, и, чего уж греха таить, симпатичная — одно удовольствие было наблюдать за тем, как Аня, чуть ссутулившись, строчит что-то быстрым убористым почерком в тетрадке, изредка откидывая со лба непослушную чёлку и задумчиво прикусывая маленькую нижную губу.

Чуть позже они стали говорить и не только о сопромате, и на все его вопросы она отвечала вдумчиво и серьёзно, будто бы это был устный экзамен. Аня, конечно, говорила с ним не так, как говорила бы с подружкой — и Юрию Александровичу нравилась эта её серьёзность. «Многие живут будто бы на черновик,» — формулировал он это для себя, — «А вот Анна — сразу на чистовик». Он знал о её жизни немного, но постепенно они сближались — до некоторого момента.

А потом наступил этот самый некоторый момент. На три пары подряд Аня не пришла, и Юрий Александрович подумал, что она заболела. Но в следующий раз она появилась-таки — растрёпанная, задёрганная, в мятой юбке и с явно заплаканными глазами. Вопреки обыкновению, она села не впереди, а на предпоследнюю парту, хотя раньше говорила, что ей оттуда плохо видно доску. Впрочем, вскоре стало понятно, почему эта проблема её не беспокоила: не успел Юрий Александрович напомнить материал предыдущей лекции и сформулировать тему новой, как Аня, уронив лохматую голову на острые локти, отрубилась. Студенты, конечно, спят иногда на скучных парах, но Аня?! На сопромате?

Юрий Александрович ужасно огорчился. Он впервые понял, как сильно ему хотелось, чтобы именно эта студентка училась хорошо и стала потом успешна. А меж тем именно эта студентка дрыхла на парте прямо перед ним, бессовестно маникируя своей обязанностью хорошо учиться (по крайней мере, его дисциплине). До середины пары Юрий Александрович читал лекцию скомканно и сбивчиво, ошибся в вычислении на доске — в общем, всё шло просто из рук вон плохо. Потом он наконец счёл себя не дрожащей и огорчённой тварью, а преподавателем, имеющим множество различных прав и в частности — право воспитывать студентов. Дописав формулу, он ехидно обратился к аудитории:

— А разбудите, пожалуйста, Анну Тихорину? А то она так сладко спит на задней парте, что мне тоже начинает хотеться — но я, видите ли, должен сейчас читать вам сопромат.

Аня немедленно получила два тычка в бок с обеих сторон и подняла растрёпанную голову, не понимая, где она вообще и почему на неё все смотрят. Потом она протёрла сонные красные глаза ладонью, и непонимание в них начало сменяться стыдом.

— Доброе утро, Аннушка, — ласково усмехнулся преподаватель.

Аня потупилась, дотянулась наконец-то до укатившейся ручки и принялась лихорадочно переписывать с доски. Когда пара закончилась, она покинула аудиторию в числе первых; Юрий Александрович пытался поймать её взгляд, но она стыдливо отводила глаза.

Дальше стало только хуже. Аня либо прогуливала, либо спала на парах; а если не прогуливала и не спала, то смотрела безучастно в пространство, и ни следа понимания не читалось на её лице. Вид у неё при этом обыкновенно был чрезвычайно измотанный и несчастный. Юрий Александрович несколько раз пытался заговорить с ней, но она каждый раз уходила от разговора.

Наконец он решил, что так дальше нельзя. Без предупреждения он дал потоку довольно простую контрольную по материалам как раз тех лекций, которые Аня пропустила. Пока студенты работали, он ходил по рядам и сурово следил за тем, чтобы никто не списывал; на самом деле ему, конечно, было важно, чтоб списать никак не получилось именно у Ани. Она, впрочем, и не пыталась — лишь пялилась в бумажку с заданиями в явном смятении, иногда начинала писать что-то и тут же зачёркивала. Когда пришло время сдавать, её изжёванный и измаранный листок довольно жалко смотрелся на фоне остальных работ, и это ощущение только усиливалось, стоило хоть бегло просмотреть написанное там.

Придя домой, Юрий Александрович внимательно проверил все собранные контрольные. В целом курс справился нормально, но было несколько откровенно неважных работ. Юрий Александрович отложил их и прочитал ещё более въедливо — да, это были одинаково посредственные работы, в которых даже и оформление было похожее — одинаково плохое... Скрепя сердце, Юрий Александрович поставил всем этим разгильдяям тройки, а Ане влепил два.

В конце следующей лекции он раздал проверенные работы обратно студентам.

— В целом вы все молодцы, — обратился он к аудитории, — но тем, у кого тройка, я бы посоветовал внимательнее отнестись к предмету — на сессии может и не повезти. А вот двоишников я попрошу остаться после этой пары отдельно. Это никуда не годится, и сложившуюся ситуацию стоить обсудить, пока она не стала критической.

Юрий Александрович специально всё сформулировал так — ему не хотелось дать студентам понять, что он оставляет одну только Аню.

Пара закончилась, и поток хлынул из аудитории. Аня неподвижно сидела на предпоследнем ряду, бездумно глядя в обложку закрытой тетради. Наконец во всей комнате остались лишь она да преподаватель, и повисла неловкая, тяжёлая тишина.

— Подойди сюда, Аня, — позвал её Юрий Александрович так мягко, как только умел.

Она будто бы с трудом поднялась из-за парты, нехотя подошла и встала перед его столом, ссутулившись и внимательно разглядывая тёмный поцарапанный паркет.

— Сядь, что ли, — предложил он ей, и она села. На ту самую первую парту, с которой раньше слушала лекции.
— Аня, ты, наверно, и сама чувствуешь, что сопромат ты запустила, — сообщил Юрий Александрович очевидное, — Да и коллеги, читающие другие предметы, отзываются ...