Пересдача сопромата

и Юрий Александрович остался в кабинете один. Параллельная реальность, которую он неделями выстраивал в своих фантазиях, рухнула, и наконец-то он увидел настоящую Аню — ту, с которой общался изначально и которую потом заменил выдуманным порочным образом. И она, эта настоящая Аня, вовсе не была ни идеальной студенткой, ни бессовестной шалашовкой — она была просто-напросто очень молодой девушкой, только начинающей жить и делающей свои первые некрасивые ошибки. Очень молодой, неопытной, ранимой, обидчивой. Не стоило требовать от неё слишком много — но и слишком мало тоже требовать не стоило.

Спохватившись, Юрий Александрович вскочил и выбежал вслед за Аней в коридор. Она стояла шагах в десяти от его двери, сгорбившись и упираясь ладонями в стену — не оскорблённая невинность с пылающими гневными глазами, а обычный человек, крайне утомлённый и печальный. Веки её были сомкнуты, и она мелко тряслась.

— Аня! — назвал её Юрий Александрович по имени, и она повернулась к нему.

— Аня! Вернись в кабинет.

Аня стояла перед ним неподвижно и смотрела куда-то на его ботинки, и он не знал, как сделать, чтобы она вернулась. Поэтому он просто ждал и повторял мысленно отчаянное «Вернись, вернись, вернись»... Медленно-медленно, словно бы нехотя, Аня сделала ему навстречу шаг... другой... третий... Походкой сомнамбулы она шла к кабинету, и Юрий Александрович смертельно боялся лишь, что она остановится. Но она не остановилась. Как только Аня перешагнула порог, Юрий Александрович закрыл за нею дверь и повернул ключ; услышав щелчок замка, Аня дёрнулась как от удара, окинула комнату затравленным взглядом и снова уставилась на ботинки преподавателя. У неё не было сил на ещё один монолог о правде и чести.

— Прости меня, Анечка, — прошептал Юрий Александрович.

Всхлипнув, Аня шагнула вдруг вперёд и уткнулась носом в его рубашку. Юрий Александрович едва мог поверить, что это всё на самом деле, что Аня действительно сейчас сама, безо всякого принуждения, прижалась к его груди и стоит с ним рядом, такая трогательная и беспомощная, такая юная и желанная...

— Юрий Александрович, — плакала Аня, — Почему же всё так плохо? Ну почему оно всё так, Юрий Александрович?

Он нежно запустил пальцы ей в волосы и прижал её к себе бережно-бережно, словно она была сделана из хрусталя. Он чувствовал, как она дрожит.

— Всё будет хорошо, милая моя Аня, всё будет хорошо... — повторял Юрий Александрович ласково, будто утешая маленького ребёнка. Он, конечно, хотел её безумно, но каждую секунду клялся себе, что не тронет её, не позволит себе повторить тот позорный момент, когда он пошёл на поводу у похоти и чуть было не разрушил всё.

Аня подняла на него большие заплаканные глаза.

— Юрий Александрович, я... — начала она, и он с замиранием cердца ждал продолжения — он, кажется, догадывался, что она скажет, и не верил себе, и хотел услышать это, и боялся.

Но она ничего не сказала — выскользнув из его бережных объятий, она вдруг опустилась перед ним на колени, и её лицо оказалось как раз на том уровне, где на брюки Юрия Александровича топорщились, вздымаясь очевидным твёрдым бугром. Каждая мышца сжалась в его теле. Надо было, конечно, остановить её — он же клялся не тронуть её — даже если что-то и можно когда-нибудь, то потом, потом, не сегодня... Надо было — и он не мог заставить себя выговорить эти останавливающие слова, когда узкие пальцы Ани уже разобрались с пряжкой ремня и возились, чуть подрагивая, с молнией. Вот наконец-то студентка освободила его пунцовый вздувшийся член и замерла, глядя на крохотную капельку смазки, блестящую на головке. Практически не отдавая себе отчёта в своих действиях, Юрий Алексадрович запустил пальцы в волосы Ани.

— Вы хотите?... — едва слышно прошептала Аня, спрашивая об очевидном.

— Да, — со стоном ответил преподаватель, немедлено забывая про все свои клятвы и мягко направляю голову студентки вперёд. Чуть отклонившись, Аня прижалась губами ко внутренней стороне его бедра и лизнула кожу, по которой уже бежали мелкие мурашки возбуждения, а потом её язычок начал свой невыносимо-сладкий танец вокруг яиц Юрия Александровича. Толстый его ствол покачивался над лицом Анечки, и головка его отливала багровым, она ныла, она просила к себе внимания. Высунув язык, студентка лизнула эту головку, словно чупа-чупс, и отстранилась, глядя на преподавателя снизу вверх. Он порывисто втянул воздух, и, схватив её за волосы, потянул на себя — и тогда упругое тёплое колечко её губ сжало его член, не оставляя у него в голове никаких мыслей и чувств, кроме животной жажды и животного же наслаждения.

Аня сосала умело и уверенно, и Юрий Александрович, облокотившись на учительский стол, тихо стонал и хрипло выдыхал раскалённый воздух. Одна из её маленьких рук нежно ласкала его яички, а другой рукой Аня иногда откидывала со лба сбившуюся чёлку и поднимала на Юрия Александровича свои неземные огромные глаза.

Юрий Александрович хотел бы, чтоб это продолжалось бесконечно долго, но так быть не могло, потому что грозовой раскат уже набухал в его яйцах, уже пробегала по ним сладкая электрическая щекотка...

— Анечка, я сейчас кончу, — прошептал Юрий Александрович, и Аня задвигалась чуть быстрее, чуть плотнее сжала колечко губ. И грозовой раскат вызрел, и Юрия Александровичу показалось, что весь свет погас вокруг него — и из пульсирующего члена в рот Ане излилась горячая струя спермы.

***

Сквозь ласковую тёплую дымку до Юрия Александровича донёсся неправдоподобно спокойный голос Ани:

— На трояк есть?

— Да, да, — отозвался он, не вполне понимая вопрос и не желая возвращаться в грубый мир к сопромату, оценкам, зачёткам.

— Тогда проставьте, пожалуйста.

Юрий Александрович открыл глаза. Аня стояла перед ним взлохмаченная, но прямая и тонкая, и протягивала ему зачётку с ручкой.

— Три?

— Да.

Плохо слушающейся рукой он поставил оценку и расписался.

— Отлично. Я считаю, что на три я материал действительно знаю, хоть вы и не захотели меня слушать. А на четыре я всё равно не знаю. Всего доброго.

И прежде, чем Юрий Александрович успел всё у себя уложить в голове, Аня закрыла за собою дверь кабинета, и там, за дверью, он услышал торопливый стук каблуков, на которых она убегала прочь.