Любовь и дворянство

— Я могу на вас положиться? — Сергей Александрович протягивает Жанне книгу. Редчайший экземпляр — издание 1906 года. Как в страшном сне она принимает подношение — выражение личного доверия молодого преподавателя к студентке-первокурснице.

— Да, конечно, — лепечет она, прижимая фолиант к груди. Бюстик она принципиально не носит, соски отпечатались пупырышками на бежевой водолазке. Чёрные джинсы-стрейч обтягивают точёную фигурку. Жанна обожаема и желанна, смазливое личико, вьющиеся длинные волосы цвета осенней красной листвы, с бурыми прожилками и чёрными корнями. Её губки блестят молочной пенкой помады, её вертлявая попка скачет по коридору, деловито подчёркивая изгибы фигуры. Её грудки прижаты тонким стрейчем, заправленным, как бодечка, под ремешок. Она — фурия, девочка фаталь, необученная кудесница любви, вьющая сети социального взрыва. Народ ошалело смотрит вдогонку, облизывается до умопомрачения, сколько же секса в этой деточке? Она прикусывает губку, поигрывая колпачком ручки. Жанна — девочка серьёзная, изящные очочки извлекаются из футлярчика, лекция по макроэкономике не хухры-мухры, это вам не на сиськи пялиться. Пацаны сидят в верхней одежде, ёрзая, шушукаясь на галёрке. Девочки-припевочки метят в отличницы, заняли лучшие места в партере. Нужно примелькаться, задать пару умных вопросов, чтобы попасть на карандаш.

Сергей Александрович вещает размеренно, ручки по швам. Конспект перед ним, девчонки хихикают, переглядываясь. Он выходит в коридор, первая лекция — блин комом или позор? Бледное отражение в зеркале, идеальный костюм на подтянутом в струнку теле Наполеона — что им ещё надо? Возвращается.

Жанна, Жанна — её ножки, следы её ступней на песке он готов целовать прямо сейчас. Ах, зачем, зачем она закидывает шпильку в проход, зачем поигрывает коленцем, умиротворённо улыбаясь, как-будто гладит его пах подъёмом ступни, приглаживает эрекцию, затянутую под трусами-кельвин-кляйнами.

— Я могу на вас положиться?

Она сама напросилась, преследует его по пятам. Уже знает в какой комнате он живёт в общаге, уже завела подружку, которая пускает её на этаж, уже караулит его в популярных местах, здоровается первая, подходит с вопросами после лекции.

А он и рад стараться: книжечка у него есть очень интересная, старинная, хотите почитать? — Очень хочу. — Тогда я должен на вас положиться.

И вот она идёт к Наполеону с замиранием сердца. Не каждый день влюбляешься в преподавателя, не каждый раз даётся такое счастье любить тихо и безропотно. Сходить с ума по человеку, отдалённому возрастным цензом. Первокурсницы должны грызть гранит науки, встречаться с домашними мальчиками своего уровня, должны ходить в кино и на дискотеку. А она втюрилась до краски в щеках, до утренней мастурбации со стонами в подушку.

— Вот ваша книжечка, — лопочет заинька, заглядывая через порог. Нет ли там женщины роковой?

— Ох, спасибо, спасибо, Жаннушка. Тебе понравилось?

— Очень понравилось, очень. А у вас ещё есть что-нибудь почитать?

— Конечно, есть. Вся моя мини-библиотека распахнула для тебя объятия. Проходи, не стесняйся, пожалуйста.

Как она может не стесняться? Она дрожит от одной мысли очутиться с ним в одной комнате, наедине, остаться с ним в одном закрытом пространстве хотя бы на минуту. На секунду пережить этот тайный момент истины. Она дрожит, мельтешит в коридорчике, снимать ли ей сапожки кожаные?

«А как же ты будешь гладить мой пах, заинька?» — Сергей Александрович приказывает ей остаться в сапожках.

Она идёт за ним в комнату: вот кровать на которой он спит, хорошо заправленная, очень удобная для занятия сексом. По-спартански — кто-то всегда сверху. Спать, да разве с Жанной заснёшь? Она не даст ему уснуть.

Сергей Александрович подводит Жанну к полке с книгами. Ему неловко держать студентку в комнате, как пригласить её на свидание? А что другие подумают? Только пришёл работать, и сразу шуры-муры?

— Мне, наверное, придётся уволиться, — сообщает он грустным голосом.

— Почему? — шепчет лапочка.

«Как? Что случилось?» — кричит её сердце. Она разрывается от горя. Серёжа уйдёт, покинет её?

— Почему? — повторяет он шутливо, заглядывая ей в глаза.

Она растеряна, опускает взгляд, втягивает губки.

«Да, почему?» — поднимает глаза.

— Потому что я люблю тебя.

И всё! Сердце уходит в пятки, возвращается, прыгает ошалело в груди.

«Он меня любит, он любит, любит меня!» — танцует джагу.

Она смотрит на него светлым ласковым взглядом. Разве можно простить ему эти слова? Он вынужден страдать по её вине, она только сейчас понимает щекотливость его положения. Он хочет любить и запрещает себе, хочет работать и не может, он вынужден страдать. Вот такая у него невежливая судьба преподавательская!

Жанна уходит, виновато отнекиваясь: «Не виноватая я, он сам сознался!»

А Бони-Серый-Бонапарт ложится спать с разбитым сердцем. Теперь и уходить не резон, и оставаться жеманно. Жанна-жеманно разболтает подружкам, посмеются за чаем. Как препод втюрился в студентку, разводиться с филфаком собрался. А он-то и поработать ещё не успел, как следует. Первый месяц на посту, кафедральные цацы строят планы. Новый мальчик хорош собой, черняв, строен, широк в плечах. Серьёзный мальчик, плюс научная степень. Ну, кто хочет стать доцентшей без ксивы? Лес рук: разведёнки, стрёмные одиночки, ну а ты, ты-то куда прёшь, Марья-краса предпенсионная лиса? Ты-то уже хвостом отвертела своё, а всё лезешь, заглядываешь на мужиков молоденьких.

Мужчина на кафедре мировой экономики в инязе — как красная тряпка на манеже колизея. Все бабы рвутся вспороть пах рогами.

А он ищет ножку Жанны. Он уж и листик присвоил с её почерком и мастурбирует на буковки. В каждой строчке только точки после буквы «л». Заливаются литерки похучими белёсыми слезами, подсыхают воздыханно.

Но делать нечего, жизнь течёт своим чередом. Пускай красавица потешится, что препод сидит на крючке. Не конец света, и нечего глазками стрелять. Строгость и безразличие. Нет её больше, нет, вычеркнули из жизни.

Она бежит за ним коридору.

«Серёжа, — шепчут губы, — Я люблю тебя».

Догоняет на лестнице и целует взасос, срывается и убегает.

«Вот дурёха-то, а!» — Серый в полной отключке вертит башкой. Пустая лестница, никого. Фу, пронесло. Это ж надо такое утворить-то, а, прямо в универе. И всё же поцелуй девочки многообещающей сладок. Набросилась как ненормальная, он и подумать-то ничего не успел.

— Чем могу помочь? — строго и осуждающе.

А она его раз — и в губы, и шею обхватила — не вырвешься. Висит на нём, присосавшись, как пиявка. Раз, два, три, губы размыкаются, язык её трётся об дёсны и зубы, залетает под губы. Четыре — и нет её, скачет уж попка вниз по лестнице, только вихрь осенний пылает за спиной.

Побрёл наш Серёжа на кафедру, переваривая случившееся как неосознанный акт любви.

А там тётки чаёвничают, жеманничают, пряниками подкармливают, да всё губы жирно красят, как бы наш Бонапартушка соблазнился на тушку тушкана. Мохнатые россомахи ждут гостей, подтекают маслецом. Колокола обвислые перетянуты ремнями долголетия, дремлют в ожидании молодого перезвона. Только звонарь ленится, одни колокольчики у него на уме, черешня молодая, незрелая. Как его уломать?

Вот одна дама упрямая-боевая-наглая растягивает сеть порочную:

— Приглашаю вас на День рождения, Сергей Александрович. Откажитесь — прокляну!

«Будешь яйца от асфальта отскребать, и член распнём и повесим над кафедрой в назидание потомкам!»

Делать нечего. Серёжа чувствует западню, цветочки и конфетки задобрят стерву. Завкафедры встречает его в неглиже, платье светится похотью.

— Где же гости?

— А гостей нам не надо, правда, Серёжа Александрович?

— Хм.

— Хм.

— Хм.

— Давайте выпьем за прекрасное начало учебного года!

— За вас, дорогая Алла Владимировна. Желаю вам долголетия и благоденствия.