Любовь и дворянство

разбуженный средь бела дня, потягивается, заливая полые сосуды кровью. Рот Аллочки-членоедки — это сказка, арабская ночь с вязью языка и засосами щёк. Она не сосёт член, она вытрахивает его полой вакуумной пробкой с сочной слизистой, спрятанными зубами, активным языком-спермососом. Она готовит жеребца к случке, а потом задирает юбку и подводит кобылу. Подгнившая хурма сладко чавкает, раскрываясь под осадой быстрых пробиваний. Серёжа приучился трахать начальницу по приказу, тут бы отказаться, послать её к чёрту. Но баба в течке что белены объелась, грозится уволить, старуха, за невыполнение служебных обязанностей. То ли в шутку, то ли всерьёз.

«Чёрти-что! — ругается про себя Серый, обслуживая кобылу. — Насилие на работе, сил моих нет».

И всё же он рад мимолётному развлечению. Адреналин на работе зашкаливает, вокруг студенты вьются, школярят за дверью, жмутся к дверному проёму в надежде на зачёт. Но зачёт сегодня у него, Серый сдаёт экзамен на профпригодность. Все параметры в норме: член задран на сорок пять градусов, залит сталью на пять атмосфер, максимальная скорость проникновения — три-четыре в секунду. С такими показателями кобыла быстро забивается в пароксизме оргазма, только что не орёт на весь деканат. Пальцы в рот помогают ей заткнуться.

— Кончи мне в попку! — канючит она девичьим голоском шестилетней плаксы. Молодится, сука, морочит башку парню! — Серёжа не промах, сечёт фишку. Но сейчас желание барышни с бздиком — закон. В попку — так в попку. Он головкой находит анус в заднице. Большая кадка, ведро, по сути, разбитое, имеет маленький клапан для выпуска пара. Твёрдое полено Наполеона пробивает смазанную пальчиком дырочку, входит в тыл и бьёт из всех пушек. Бах — задница растекается зачатками целлюлита под ударом лобка, ба-бах — ствол влетает по яйца в девственный анус тётеньки. «Любишь медок, люби и холодок!» — Серый даже рад, что тётя Алла не рада. Уж теперь-то он оторвётся на старухе.

— Эй, полегче, — ревёт та из-под задранной юбки.

«Сама напросилась!» — он дерёт её не в ведро, а в клапан, сиськи вылетают из-под бруствера.

«Сука! Сука! — сражается Бони. — Блядь, как же ты меня заебала!» — член замирает выплёскивая острые струи спермы в презерватив, задница, возбуждённо принимая подаяние, потряхивает крупом. Обмякший, член выскальзывает из разбитой щели. Тётя Алла довольно подтягивает трусики-стринги, колготочки, опускает юбку. Как бы и не было ничего, и не трахалась женщина-начальник. Идёт себе восвояси по своим деласям, работать дальше, подлизывать налево и направо, вставлять молодым щёлкам по самые помидоры, подмахивать задом пердунам-профессорам, старикам-разбойничкам. Мало ли кто ещё замахнётся на дикую ворсистую россомаху.

Только наш герой невесел, член повесил. Плетётся чуть по коридору в мыле утреннего анального секса. Жанночка-партизанка стреляет глазками.

«Не думай о секундах свысока!» — им нельзя встречаться, можно только облизываться. Перестрелки глазками утомляют.

«А ты меня любишь?»

«Ага».

Серый добирается до лекционного зала. Просторного, с высоченной кафедрой, как он любит, с тёплым светом заоконного солнышка.

— О чём это я? — голова отказывается думать о макроэкономике. Хорошо, что конспект перед глазами. — Итак, детки...

Кафедра с секретом оживает: ширма раздвигается, и прямо под ним Жанна-разведчица, радистка-наводчица, ищет пальчиками ширинку. Ну это уже совсем беспредел! — Серый опускается на локти, взывая к пощаде. Дети сидят смирно, навострив ушки, пишут гладко, переписывая буковки. Ну что ты тут поделаешь? — Серый прислоняется к кафедре. — Пусть сосёт, раз хочет.

А если кто войдёт? — А пусть! Пусть смотрят и дивятся. Он со своего места не сойдёт. Пускай они все там хоть с крыши попадают. Он будет стоять на этом самом месте и читать лекцию. Одна сосёт, другая сосёт, не работа, а доильный цех.

Макроэкономика может оказаться удивительно интересной, если задуматься на секунду. В ней столько потрясающих моментов, вы только вдумайтесь в смысл каждого слова: макро — это значит не размениваться по мелочам, а брать всё сразу, тут тебе и работа, и секс, и отношения, и любовь. А экономика — это прежде всего экономия времени каждого трудящегося. Получать оргазмы, не отходя от кассы, то есть от кафедры. Так оно и достигается неимоверными усилиями — второй оргазм за час, каких-то жалких сорок минут отсоса.

«Ну как, как можно столько сосать?!» — Серый готов реветь от возмущения. Неужели у Жанны нет чувства меры. Она же девственница! Ей бы думать о куколках, а она сперму глотает. В первый раз, причём.

Нет, этой любви не может быть объяснения. Серый любит Жанну за девственность, нераспечатанность. Она помогает ему кончить, но сама при этом остаётся нетронутой. Игра, похоже, устраивает и её тоже. Она втянулась и теперь сама сапожки подставляет. Лежит перед ним голая в одних сапожках — кончай мне, милый, на ножки. Он и рад стараться, удобряет её кожу бальзамом, втирает в грудки, знакомит губки со вкусом. Жанна вся заляпана спермой. Он кончает на спинку, попку, грудку, теперь в ротик. Закрывает девственную писечку полотенцем, плотно притягивает ремешком стрингов, чтобы розовая складочка не светилась, и кончает прямо на анус — нежный кратер-паучок. Тот сжимается в узелок, скапливая в себе горячий нектар. Жанна лежит в позе берёзки, почти стоит на голове и шее так, что вся её детская попа раскрылась наверху. Туда-то он и кончает — в необъезженный кратер. А потом собирает пальчиком сперму и несёт ей в рот — она сама попросила.

— Хочу попробовать вкус.

— Ну как?

— Солёненькая.

— Понятно, ещё хочешь?

— Да.

Так он и скармливает ей пальцем всё, что там лежит в её анусе. А сама она девственницей остаётся. Теперь вот приучилась сразу в рот ловить, да ещё не отходя от кассы, то есть от кафедры.

Серый устроился на работу и иняз по знакомству. Можно сказать, клюнул на злую удочку:

— Там тебе девчонки, оторвёшься! — ревел камераде, завистливо подмигивая.

Вот, оторвался. Запутался так, что хоть стой, хоть плачь. Хоть в рот, хоть в анус. Но работать надо.

«Раздеваться и работать», — как завещал Президент.

Отстрелявшись, Серый поправил ширинку, поблагодарил отважный ротик ласковым поглаживанием и, как ни в чём ни бывало, поплёлся домой, то есть в общагу.

Хотелось спать, выпить, почитать книжечку. Позвонил друг, предложил два билета на вечер.

— Так уже вечер.

— Ещё не вечер.

Жанна мигом согласилась, экстремальный минет закалил девочку в операционных двухходовках. С момента знакомства с Серёжей она многое познала о любви. Девственность — талисман, жгучий фетиш, нерастраченная карма, собранная в девственной плеве. Серёжа гладит дырочку языком, растекается по тонкой кожице, прикрывающей вход в святая святых. Она — сосуд, закупоренная бутылка хереса.

— Чего?

— Это вино такое креплёное из белого винограда.

— А. Интересное название.

— Да... Так-то вот.

Девственность не порок и не вещь материальная. Это печать, за которой хранятся твои детские воспоминания. Всё, что тебе так дорого в детстве: куколки, мама с папой, поцелуйчики, обнимашечки, первая менструация, влюблённость, стыд, боль, обида, радость и озорство, наивный смех и песня — всё мигом улетучивается, как только ты переступаешь порог половой жизни.

— А у мужчин не так?

— Нет, мужчины порочны по определению. У них даже признаков внешних нет, указывающих на девственность.

Такая бережливость к девственной плеве восхитила весталку. Парень, взрослый мужик по сути, поклоняется тонкой плёнке, прикрывающей вход во влагалище. Она ходила эти дни озадаченная, восторженная, сказочная. Игры становились жёстче, орошением ножек дело не обошлось. В ход пошли другие части тела, и скоро Жанна лакала сперму, обмазывалась ею от случая к случаю, соблазняя любимого на раскупоривание хереса восемнадцатилетней выдержки.

— Вставь туда пальчик,...  Читать дальше →