Когда приходят великаны. Глава 1

Он прижал ее твердой рукой, придержал и погладил по спине. Девка негромко плакала в подушку. Челубек стал елозить своим поленом по густой росе на губках самочки.

— Не надо, не надо, — исступленно твердила она, а сама будто бы уже подставлялась под елдак.

Зарычал Игн не в силах более терпеть и ринулся внутрь. Накрыл собой девку и моськой в подушку ткнул, чтобы на крики не сбежалась вся ватага. Нехорошо выйдет, если испортят такую славную и чистую человечку.

Но никто не прибёг, отряду и без Уманы хватало женщин в селении. Многие, ох многие из них сейчас так же страдали под великанами, плакали, распоротые их здоровущими копьями.

Засаживает челубек девице, и хорошо ему, как в сказке. Будто плывет по молочной реке с кисельными берегами с масляным блином во рту. Оно, конечно, нельзя человеческой девахе присунуть на всю длину ствола — нет у нее там столько места. А все же лучше на полшишки самочке из людей вставить, чем великанше задвинуть по самый корень.

И стонет девка, и задом крутит, и сдавливает его гарпун, будто пойманная рыбешка, ух, как сжимает! И молит, и просит вытащить из нее уд, а только без толку Игна просить, все равно ведь уже не отпустит. Растягивает он ее все сильнее и протыкает все глубже, а та все кричит, извивается. Да только чует Игн, что течет ее дырочка и горит, а значит, паять уже можно. И стал он самочку паять под ее писк и вой.

Выгибается та гибко, и еще краше становятся ее пышности. Содрал Игн с новой подруги сарафан через голову, чтобы любоваться. Некрасивую-то можно было и так взять, а эту разглядеть хотелось. Ухватил за грудки одной рукой. Обе в ладошку помещаются, хорошо! А соски круглые, точно вишенки, о пальцы трутся. Вот бы их пососать. Ну да еще успеется.

— Ыхы-ыхыы! — плачет Уманка жалобно. — Отпусти, вытащи! Больно!

Не может она поверить, что великан ее натягивает, и хнычет больше от страха. Боль уже почти растворилась в жаркой истоме. Крючит ее всю от незнакомых чувств, соски звенят от грубой ласки челубека.

— Да что ты заладила, больно да больно! А ну замолкни! — размашисто шлепнул Игн крикунью по заду. Заалел на коже след шести пальцев. Взвизгнула Умана, затряслась так, что дрожь великану передалась сладким трепетом. Нравилась девка челубеку — и сильно. Захотелось ему, чтобы стало ей приятно. А потому плюнул он на широкую ладонь и просунул пальцы девице под живот. Стал губехи мокрые натирать да между ними наглаживать. От такой ласки все самки человеческие млели, это Игн усвоил еще в далёкой юности.

Он верил, что когда вспахивает девку, та вбирает в себя его суть — и плохое, и хорошее. За жизнь успел он набедокурить и немало повоевал. А потому плохого в нем было с избытком, в том он себя не обманывал. Выжечь дурное и оставить светлое могло только огниво. Потому-то Игн всех девок, что брал, старался распалить, чтоб меж ног у тех загорелся огонь очищающий. Чтоб содрогалась самка на гребне его да искрилась. Если сугубо о своей радости думать, и до огня самку не раззадорить, зло изнутри ее разъест. Испортится у той характер и волосы выпадут.

Не прогадал Игн, ебливой оказалась девица, когда ласку распробовала. С гортанным воем начала подаваться навстречу, когда он ее горошинку теребить стал. И вот уже сама раскорячилась, открыла чресла и не просит пощадить.

— Ах, как хорошо! Что же это такое! — пищит, — как же сладко, разве так бывает!

Оказалось — бывает. Долбит самку челубек, глубоко тыкает, хрипит, наслаждается.

— Отведай уда челубечьего! — приговаривает. — Что воешь, нравится?

— Ды-да-ааа-ааахх!

Уманка уже вся дрожит, волосы разметались, щеки горят, первый раз ей на колу хорошо. Игн свое дело знает, стержень у него крепкий. Может он, если надо, обождать, пока деваха свое получит, не расплескаться прежде времени. А Умана уже себя не помнит. Пальцы великана кружат меж ее губ, расковыривают негу, в глубине запрятанную, а она от удовольствия в голос кричит. И уже не важно, прибежит ли кто на крик, лишь бы прижаться к челубеку покрепче. Околдовал, не иначе! Мерещится Умане, что лезет она все выше по волшебному ростку, что до неба достает, и хочет до самой маковки добраться.

Замедлил Игн себя и застонал. Еще миг — и уж не вытерпит, слишком тугая девица внутри, слишком сильно дрожит. И тут слышит — заохала, запела птицей, запросила добавки. Почувствовал Игн, как щель разгоряченная обхватывает его ствол и понял, что получила самка радость. Уж не осталось сил терпеть, давно он в такую раскрасавицу не спускал. Переполнилась через край сила великая, обострила на кончике уда трение и ка-а-ак хлынет потоком! Рычит медведем Игн и в девчонку человеческую великанское семя глубже вколачивает... Знай, девка, что такое с челубеком ложе делить и свое место знай.

И вдруг как хрустнет под великаном то самое ложе, как накренится худо сколоченная кровать, да и рухнет на пол под весом богатырским. Налег он на тельце под собой, но спохватился вовремя, что задавит. Вытащил он из девахи дубину, и полилось из створок раскрытых семя. Отдыхает великан, на самку любуется. Загляденье девчушка! Ресницы длиннющие, улыбка сахарная, смех заливистый. Лежат и смеются — это же надо! Так любиться, что кровать развалить!

Только вдруг от обилия чувств смех девичий всхлипами и слезами обернулся. Плачет Уманка, заикается и льнет к великану, уже не отталкивает. И не оттого ревет, что зачать от челубека боится. А оттого что открылось ей: на мужском уду не только больно бывает.

— Я ведь раньше н-никогда-ааа! Такого чу-ууда и не знала! К-как же это... ?

— Ты чего же, целенькой была? — охает от запоздалого раскаяния Игн. По встрепанной головке ее гладит, большими руками обнимает, как нежную зверушку.

— Да нет же, замужем я, муж у меня есть, — плачет Умана, заливается пуще прежнего. Голову на широкую грудь челубека положила, ногами всего обвила, не боится уже. Чего бояться, когда отпаял и обесчестил.

Тут от Игнова злого удивления изба задрожала:

— Что ж это за муж такую сочную девку не берет?!

И рассказала Умана ему про Атава и про то, какой мукой были три года жизни со страдотерпцем. Игн слушал, не перебивал, только иной раз как стукнет с досадой по стене — домишко зашатается. Не мог он Атава понять. Умана ему с первой минуты приглянулась. Стройная, глазищи сверкают, голос певучий, нежный, а уж между ног — что спелая слива, мягкая и вкусная.

Так он ей и сказал. Умана таких слов о себе и не слышала прежде. специально для sexytal.com Зарделась, глаза спрятала. Знала, что вроде недурна собой, но чтобы мужчина так расхваливал? Да не просто мужчина, а целый великан! Удивительное дело.

— Так, — строго сказал Игн, — теперь по-другому будет. Ты про этого Атава забудь, ясно тебе? Ежели он в том отряде был, что на нашу станицу пришел, так его и в живых уже нет. А у челубеков так заведено: что приятно — то и правильно. Жизнь дана для радости. Чем больше радостей проживешь, тем выше после смерти по небесному древу заберешься.

— Скажи, все челубеки такие добрые, как ты? Не обидят они наших девок? — тихонько спросила Умана. Грелась она в объятиях врага и захватчика ее деревни, ведь никто ее раньше в своих руках не грел.

Игн ухмыльнулся ее наивности:

— Всякие есть — и добрые, и не слишком. Как и среди людей. Да только ты про других не думай. Ты мне лучше скажи, где топор взять и молот с гвоздями? Кровать новую справить надобно, да побольше, чтобы мне по росту была! А пока я буду мастерить, беги на кухню, я голодным быть не люблю!

Работал Игн за пятерых, а ел за семерых. К ночи новая кровать с половину избы была готова, а три кастрюли жирной похлёбки с требухой — съедены. За столом и познакомились. Забавы — забавами, а из одного котелка хлебать разве можно, не зная, об чью ложку своей стучишь?

***

С завтрашнего дня Игн уже не был нахлебником, а вовсю ...  Читать дальше →