Байки о любви. История четвертая

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ, Рассказывает Игорь:

 — Когда я был на третьем курсе, у нас появилась удивительная девушка. Как сейчас помню момент ее появления: перед самой парой открывается дверь, и входит Она... Все сразу зашушукались, зашептались, некоторые даже комментировали ее появление вслух...

Такой эффект был вызван не только ее красотой — а она была очень красива, — дело в том, что волосы ее были окрашены во все цвета радуги. Они были подстрижены, как у Мирей Матье, только немного длиннее — ниже плеч, — и окрашены так, что образовывали вокруг ее головы яркую радугу: красный-оранжевый-желтый-зеленый-голубой-синий-фиолетовый-красный. Краска покрывала их по всей длине, от кончиков до корней.

Я всегда не любил всякие извращения с волосами, но тут просто открыл рот от удивления — так это было красиво. Впервые в жизни я видел, чтобы неестественные цвета так удивительно шли девушке. По рядам, правда, пронесся шепот «парик», но я сразу увидел, что это не парик — и так оно и оказалось.

Но главное даже не это. Главное — облик этой девушки. Когда она вошла — она принесла с собой такую радужную улыбку, что показалось, будто в дверь заглянуло солнышко...

... И — вот эта девушка-радуга, войдя в аудиторию, прошла между рядов — и вдруг подсела ко мне! Мой дружбан, Сенька, как раз сачковал пары, и рядом было пусто... Она спросила «Можно к вам?»; голос ее показался мне какой-то райской музыкой, и я суетливо, чтоб она не успела принять меня за невежу, сказал: «конечно-конечно, садитесь».

Она села, улыбнулась мне — улыбка ее просто завораживала, я такой никогда не видел, — и сказала:

 — Может, сразу на ты? А то потом труднее будет...

Я поразился точности этого наблюдения — и поспешно закивал:

 — Конечно, конечно. Меня зовут Игорь, — и протянул ей руку.

 — Радуга, — ответила она.

 — Что? — остолбенел я; мне показалось — я не расслышал. Но тут вошел препод, и все разговоры иссякли. Я услышал только шепот — «это мое имя»...

Я сразу понял, что Радуга — удивительный человек. Там, где появлялась она — исчезала, как по волшебству, вся злоба и все конфликты. Она всегда улыбалась; и даже, когда не улыбалась — улыбались ее глаза. Ее улыбки были разными, как солнечное освещение: от едва заметных — до ослепительно-сияющих...

Она уже тогда была великим мастером общения. Я не понимал, как это у нее получалось, но в ее присутствии все, абсолютно все раскрывались в самых лучших, самых ярких своих качествах. При этом Радуга, если можно так сказать, оставалась в тени, на периферии, а говорили всегда ее собеседники. Радуга только улыбалась — и улыбки извлекали из людей все, что необходимо для легкого, радостного, творческого общения.

Она перевелась к нам из какого-то сибирского города. В своей профессии она была лучшей, чуть ли не гением — но ей никто не завидовал, потому что это было невозможно. Потом ее даже хотели перевести на курс старше — но мы упросили ее не покидать нас, так все полюбили ее. Многие даже приходили на пары только из-за нее.

Конечно, в нее сразу влюбились решительно все. Но оказалось, что ухаживать за ней так же трудно, как легко с ней общаться. Наши донжуаны осмыслили этот парадокс не сразу, — но прошел месяц, и «хвост» вокруг Радуги стал редеть. А все потому, что избитые приемы соблазнения, которыми пользовались наши донжуаны, выцветали рядом с Радугой, как старая бумага, — и всем было видно, что это фальшивка.

Единственный из всей мужской половины курса, кто не пытался за ней ухаживать — это я. Я сразу понял отсутствие у себя всяких шансов, ибо был совершенно некрасив, даже уродлив, — и с достоинством признал бесперспективность своего положения. Я совершенно не комплексовал по поводу своей внешности, я просто знал свои сильные и слабые стороны. Все, что относилось к внешности, было слабой стороной; а сильные, как мне подсказывал опыт, давали мне возможность интересно общаться, иметь много друзей — но никак не способствовали успеху у слабого пола.

Может быть, поэтому между нами с Радугой сразу возникла особая дружба. Радуга всегда сидела только со мной, и Сеньке пришлось переселиться. Радуга видела, что я не строю никаких планов «покорения», и стала доверять мне, как никому.

Впервые в жизни я понял, что такое — дружба между мужчиной и женщиной. Мы подолгу гуляли вместе, вели бесконечные беседы... Радуга знала практически все, и была первым человеком, с которым я мог говорить, не ограничивая круг своих интересов. Несмотря на свою открытость и улыбчивость, Радуга, как я быстро понял, была очень замкнутым человеком: улыбки и приветливость были внешней оболочкой, дальше которой она не пускала никого. В приятелях у нее был весь мир, а друзей не было вообще, — кроме меня. Так я льстил себе — и не спешил лезть в душу. Я старался быть для Радуги в первую очередь НУЖНЫМ человеком — и, действительно, очень скоро стал необходим ей. Она весело тусовалась с подружками, принимала участие в попойках (которые, кстати, с ее участием никогда не переходили грань разумного... просто не хотелось, и все!) — но не проходило и полсуток, чтобы она не позвонила мне. Иногда — чтобы весело посмеяться в трубку, выкрикнуть мне какую-нибудь веселую глупость — и все; а иногда — и для долгой, задушевной беседы...

Разговоры наши со временем становились все дольше, все серьезнее, — и я стал понимать, что в «прошлой жизни» Радуги, до ее приезда к нам, была какая-то серьезная душевная травма. Однажды Радуга удивила меня парой очень горьких замечаний; потом — несколько раз я застал ее тогда, когда она думала, что я ее не вижу — и поразился ее скорбному виду.

Мы очень сблизились. Мы могли ерошить друг другу волосы, идти под ручку, шлепать друг дружку по чему придется, раздеваться друг при друге до белья (но не дальше), мыть друг другу голову, помогать одеваться... Несколько раз я даже помогал Радуге красить волосы: каждую неделю она брала набор красок, которых у нее был большой запас, и тщательно подкрашивала корни волос. На это уходило минут сорок. Я первый узнал, что ее природный цвет — темно-рыжий, но половина ее волос — седые. Я не стал тогда расспрашивать, что произошло в ее жизни, отчего она стала седой в 20 лет...

Мы уже тогда так сдружились, что в минуты большой нежности я запросто мог погладить ее по голове, или — она клала мне голову на колени и беседовала со мной, а я перебирал ей разноцветные пряди. В этот момент я млел и таял, хоть и не подавал виду.

На вопрос «влюблен ли я в Радугу» я, поразмыслив, ответил себе так: нет — она просто лучший мой друг. Тем не менее я мечтал увидеть ее голой — хоть и ничего для этого не делал. И никогда не сделал бы — если б не одна история, которая неожиданно повернула наши отношения совсем в другое русло.

Однажды — дело было в мае — она вернулась в общагу в слезах. Я впервые видел, чтобы она плакала. На вопрос «что случилось» она сказала — «ничего, не обращай внимания», и я понял, что не надо лезть — она сама расскажет. Я перестал расспрашивать, а постарался отвлечь ее, приготовил ей ужин, шутил с ней... Я отменил все свои планы на вечер... И очень скоро она ткнулась лицом мне в плечо и каким-то странным голосом рассказала, что она отказала домогательствам шефа, и теперь боится, что ее выгонят с работы. Она работала в какой-то фирме, где ей неплохо платили, — и потеря работы означала для нее конец учебе, т. к. нечем было бы платить за общагу.

Вначале я предложил плюнуть на гадов и найти новую работу; я даже сам вызвался искать для нее работу — но Радуга качнула головой. Оказывается, она подписала какую-то бумагу, что она не будет работать еще около года нигде,...