Сказки о дефлорации: Этот безумный апрель...

Окно было распахнуто настежь: +12, но апрельский воздух казался теплым, почти горячим. Он выматывал нервы, кружил голову, сводил с ума...

Виктор еще раз перечитал серединку своего рассказа, стараясь найти «самое интересное и пикантное место» для превью:

«... Обнаженное тело Ники повторяло изгибы виолончели — своей второй души. Я коснулся ее бедра, и оно затрепетало, как виолончель под смычком. Ника стеснялась глядеть на меня, музыканта, игравшего на ее теле мелодию страсти, но из ее полуоткрытого рта рвались невольные стоны. Она еще никогда не раскрывала своего тела незнакомому мужчине; и мне первому предстояло сорвать этот чистый, невинный цветок и выпить его нектар!... Консерватория постепенно затихала, как и всегда по вечерам, но, хоть дверь была заперта, а на окнах задвинуты жалюзи — все равно страх разоблачения покалывал юное Никино сердце. Впрочем, он только добавлял пьянящей сладости в то запретное, манящее, невыносимо ужасное и прекрасное, что будет с ней СЕЙЧАС, сию минуту, через мгновение...»

Найдя нужный фрагмент, Виктор вставил его в соответствующее поле, зажмурился — и ткнул в кнопку «опубликовать». Черт знает, чего он боялся. Все-таки впервые он не только излил свои фантазии, не дававшие ему покоя, на бумагу... точнее, на экран монитора, — но и раскрыл их для тысяч читателей. Раскрыл свою душу, самое потаенное, сокровенное в ней — для тысяч взглядов... Но он больше так не мог. Его тайная любовь так измучила его, что требовала хоть какой-нибудь разрядки — хотя бы такой. Эта весна отняла у него все силы...

***

На уроке Ника была странной: без обычной застенчиво-мерцающей улыбки, без доверительного блеска в глазах, — боком взглянула, невнятно поздоровалась, потом — сбивалась, ошибалась, начинала по нескольку раз сначала... Виктор чувствовал между ними неловкость, явную, как затекшая нога, и холодел от догадки, откуда она могла взяться. Нет, это невозможно...

Первокурсница Ника была лучшей его студенткой. До консерватории он занимался с ней частным образом, но очень скоро перестал брать с нее деньги, влюбившись — пока что платонически — в свою ученицу, в ее чистую душу и в ее талант. Он считал Нику гениальной и молил Бога, чтобы ему хватило мастерства и такта раскрыть ее талант в полную силу. В начале их встреч Ника была обычной девочкой, бедно одетой, милой, улыбчивой, физически неразвитой; почти не красилась, не стремилась раскрыть свою женственность — и Виктор даже думал иногда с сожалением: вот бы ей, в придачу к ее таланту и чистой душе — толику юной чувственности, которой блистали ее сверстницы...

И — мысленно «накаркал»: как-то незаметно, постепенно Ника превратилась из ушастого хорька с туго затянутым хвостом — в умопомрачительную красавицу. Ей было восемнадцать лет. Казалось, она сама немного смущалась своей красоты, нежданно пришедшей к ней; она не привыкла к своей красоте, не знала, что с ней делать, — но это только добавляло ей обаяния. Особенно кружила голову ее манера держать себя: тихое достоинство, которое было в ней и шло, видно, от ее грузинской «породы» — горделиво приподнятая голова (без гонора, а именно с достоинством), плавная походка, всегда текучая, нежная речь... Ника была невысокой, но ладной, точеной: все детали ее фигуры складывались в хрупкую пластику, от которой, если она шла без тяжелой виолончели, просто сводило дух. Ходила она неспешно, слегка качая бедрами — не виляя, а именно покачивая, очень грациозно и естественно; на лице у нее всегда светилась полуулыбка, расцветающая в ослепительный фейерверк, если она видела что-то радостное. У нее были огромные темные глаза и черные локоны, которые она перестала стягивать в детский хвост и отпускала виться-пушиться свободно. Головка ее была похожа на корзинку с вьюнками...

В свои 35 лет Виктор никогда не любил, не увлекался, не был женат, а девственность потерял давным-давно — с проституткой. Ника явилась ему, как... он не мог подобрать слов для Нее. Она стала смыслом его жизни. Сколько раз Виктор дрожал, когда мимо проплывала хрупкая фигура; сколько раз он держал ее руку со смычком, добиваясь пластики в игре, и плечи, освобождая спину от зажимов; сколько раз пытался незаметно заглянуть в выемку декольте и разглядеть груди; сколько раз... Он не знал, когда симпатия трансформировалась в любовь, и не считал себя вправе раскрываться Нике: это не сочеталось в его глазах с целым рядом табу — с этикой педагога, с ролью Старшего, Наставника, с дружбой и доверием, которые Ника питала к нему... Ника знала, что отношение Виктора к ней совсем не похоже на отношение педагога к ученице, но НАСКОЛЬКО не похоже — и не подозревала.

— ... Ну что такое, Ника? Не выспалась? Или тебе подменили? Может, это не ты, а твой двойник-шпион? — шутил Виктор, пытаясь разрядить обстановку. Концертмейстера сегодня не было, и они были одни. Ника вымучено улыбалась и молчала, не глядя на Виктора.

— Ну ладно. Сегодня от тебя маловато толку. Отпущу-ка я тебя восвояси. Иди, Ника-Земляника, отдыхай от музыки, а я от тебя отдохну. Сдашь ключ на вахту...

Он встал, собирая вещи. Когда он уже был в дверях — услышал за спиной:

— Виктор Алексеич...

Он ЗНАЛ, что Ника окликнет его. Но обернулся, как ни в чем ни бывало, стараясь быть невозмутимым:

— Ась?

Ника смотрела в пол. Потом вдруг вскинула головку, тряхнув кудрями, и посмотрела ему прямо в глаза. Лучше б она этого не делала...

— Виктор Алексеич, это... это вы писали тот рассказ?

Взгляд ее пронзил Виктора, как ток; и поэтому он безнадежно выдал себя — прежде, чем взял себя в руки:

— Ааах... Ты... ты читала? Какой рассказ? — попытался он исправить положение, но было поздно.

Оба они поняли это.

— Значит, вы... Я... я сразу догадалась...

— Подожди, Ника... Какой рассказ? О чем ты говоришь?

Но темным глазам Ники нельзя было врать:

— Вы же знаете!... Тот, который на том сайте... — и Ника покраснела от необходимости произносить слово «эротический»...

Виктор понял: дело труба.

— Ну хорошо, Ника... Раз ты меня раскрыла... — Он старался «сохранять достоинство», хоть и чувствовал, что краснеет не меньше Ники. — Хорошо. А... а как бы ты к этому отнеслась? — спросил он и понял, как по-идиотски прозвучал этот вопрос.

— К чему?

— Ну... вот к этому... К тому, что я пишу такие рассказы?..

— Не знаю... — Ника вдруг неловко рассмеялась. — Не знаю! Вы пишете... Это ваше дело...

Она закрыла лицо руками.

— Ну, а все таки? Ты... — Виктор говорил торопливо, боясь, что Ника обидится или разревется, — Ты не разочаровалась в любимом педагоге? — и стиснул зубы от неловкости шутки.

Она посмотрела на него сквозь пальцы — краем глаза.

— Я... я не знаю. Я растерялась. Честно. Я сразу поняла, что это вы, а я — это я. И я представила...

— Что?

— Ну... как это все... — Ника отняла руки от лица; щеки ее были в красных пятнах. — А вы... вы в самом деле?

В ее глазах сверкнул какой-то особый огонек. Шутки кончились. Виктор помолчал и сказал, глядя ей в глаза:

— Да. В самом деле. Да ведь ты знаешь, Ника. Давно знаешь.

Глаза Ники темнели и распахивались все сильнее... При всем ее шоке ответ Виктора вызвал на ее личике невольную улыбку торжества, хоть оно и горело, как мак.

— Я знаю, что вы... что вы любите меня, вы мне как папа... но не знала, что — ТАК...

— Я и сам не знал, Ника.

— И что... вы хотите... ?

— Очень хочу.

Сердце Виктора билось, как сумасшедшее. Странно, но он как-то мгновенно почти успокоился — умом; он просто волновался, но неловкости не было, она испарилась. Наоборот, он будто нащупал какой-то путь...

— А что, я... я действительно для вас — такая, как вы описали?

— Ника... — Виктор подошел к ней. — Ника...

Он медленно поднес руку к ее лицу. Ника дрожала, но не шелохнулась. Виктор коснулся щеки, погладил ее; взял за подбородок, приподнял малиновое личико... — Ника...