Маша и Медведь

сексуальной мукой, как клочки бумаги в камине. Оргазм дрожал в ней где-то у самого выхода, набухая новыми соками, — и Маша уже чувствовала в себе твердое, требовательное, чувствовала, как оно распирает ее, разжигая скребущую боль и желание...

 — Мммммммммм!... — металась она, уворачивая лицо от губ Медведя. «Голая, голая, голая! трахают, трахают, трахают, трахают», — стучало в ее голове; вдруг ей стало страшно и брезгливо, будто она увязла в паутине... но все смыла новая волна сладости, и Маша растаяла в двух сладких омутах — во рту, залитом мягким языком Медведя, и в лоне, натянутом его огромным членом. Теперь уже она чувствовала его в себе: это было больно, непривычно — и по-новому хорошо, мучительно хорошо и сладко...

 — А! А! А! А! — кряхтела она, содрогаясь под напором Медведя. Тот вдруг крепко сжал ее грудь, потянул к себе соски, как вожжи, — и Машу пронзила новая молния горячей боли, сместившись вниз, туда, где горела и кричала недолюбленная ее утроба. — Ыыыыыыыыы! — выла Маша, изливаясь лавой, и захлебнулась в новом оргазме, гнувшем ее, как лозу.

Он был болезненным, жестоким, ослепительным — и ей казалось, что тело вспарывают изнутри огненными когтями, раздирая его на клочки пылающей, кипящей влаги.

***

 — ... Ооооух! С приобщением тебя! — Медведь обнимал обмякшую Машу, растирая сперму по ее животу. — С премьерой, кукла Маша, пушистенькая моя! Сколько тебе лет? Семнадцать?
 — Ыыыыы... — стонала Маша, не в силах ответить ему.
 — Ну вот... Ты взрослая, кукла Маша, ты теперь настоящая взрослая женщина... и ты сладкая, как мармеладка. Или как русский пряник. С медом. У тебя медовые волосы. И течешь ты медом. Ты сладкая медовая куколка!... Хорошо тебе?
 — Оооооу... Зачеееем?
 — Что «зачееем»?
 — Зачем вы... сделали это... Оооооуу!
 — Как зачем? А зачем, по-твоему, люди делают это? Ну, ну, ну Маша, Машунька, ты чего, зайка, тебе же хорошо, маленькая моя...

Но Маша всхлипывала, глядя на Медведя прозрачными глазами.

 — Сколько у вас уже было девочек? Таких, как я?
 — Оооо! Вопрос в корень, что называется. Ну, раз так — слушай, плакса Маша: таких, как ты — ни одной! Таких удивительных красавиц, как ты. Таких странных, умных и талантливых врушек, как ты...
 — Почему врушек?!
 — ... не перебивай! Ты у меня первая такая, и я тебя так просто не отпущу. Ты наврала мне, а я буду с тобой откровенен: прикипел я к тебе. Крепко. Крепче некуда. Я себя знаю. Ну что, довольна? А теперь, может, расскажешь, кто ты, что ты и зачем?
 — Что расскажешь?..
 — Уууу, да ты упрямая!... Ты очень талантливо изображала деревенщину. Так умеет только питерский интеллигент, да и с высшим образованием к тому же, которого у тебя нет, потому что возраст — это единственное, в чем ты не наврала, уж я разбираюсь в этом... Первые сорок секунд я даже верил тебе. А потом мне стало ужасно интересно, зачем ты все это придумала. Расскажешь?
 — А вы? Я так и не знаю, как вас зовут...
 — Ишь какая! Ты, значит, в молчанку играть, а я тебе все расскажи? Э нет, кукла Маша. Лучше уж я расскажу тебе, кто ты такая. Вернее — расскажу тебе то, что я думал про тебя до недавних пор, но теперь уже сомневаюсь. Я озадачен, ясно тебе? — а я не привык к этому. Думал я, кукла Маша, что ты — клофелинщица или просто воровка. Что ты пускаешь слезу на живца, приманивая, знаешь ли, сердобольных простаков. И стало мне любопытно. Решил я упредить тебя на один ход вперед, а заодно и выяснить, что же ты такое. Решил я сделать так, чтобы у тебя ничего не получилось. Решил я сделать с тобой то, что умею... тем более, что такой красоты, как у тебя, я не встречал уж лет двадцать как. Ну что, неплохо вышло?
 — Геээээээ...
 — Не реви! А потом я и сам понял, что все не так. Не бывает цел... то есть — девственниц-клофелинщиц. Не так все. А как — я не знаю. А я, кукла Маша, привык знать все. И просто так я тебя не отпущу. То есть я отпущу тебя, конечно, не буду удерживать — но ты оставишь мне свой телефон и мэйл. Я прикипел к тебе, маленькая врушка Маша, и такого со мной еще не было, хоть мне и сорок два... но все равно я на один ход впереди тебя! Один-ноль в мою пользу, кукла Маша!

... Провожая ее к лифту, он повторял ей:
 — Один-ноль! Помни об этом, кукла Маша, и жди звонка! — говорил он, глядя Маше в глаза. — И береги себя, слышишь? Прошу тебя!... — крикнул он ей совсем другим тоном, когда закрывался лифт.

***

... Открытие симпозиума ознаменовалось странным казусом. Гвоздь заседания — знаменитая Маша Конькова — опаздывала, и к 12.30, когда отзвучали все торжественные речи, ее все еще не было.

Мобилка ее не отвечала, и пришлось объявить:
 — Уважаемые коллеги, к сожалению, Маши Коньковой, по-видимому, нет в зале...
 — Как это нет? — раздался знакомый голос. — Я тут!

К трибуне вышла черноволосая девушка в черном костюме, броско и эффектно накрашенная, стильная и изысканная, как модель с рекламы французских духов...

 — Госсссспади! Ма-а-аша! — раздался вдруг старушечий вопль из задних рядов.

Все обернулись туда и посмотрели на пожилую даму с брошью, которая уставилась на девушку в черном, открыв рот.

 — Не бойся, бабуль! — звонко крикнула ей девушка. — Это всего лишь крем-краска. Смоется за две головомойки. Я специально попросила такую. Здравствуйте, уважаемые коллеги, уважаемые участники и гости симпозиума! — она повернулась к столу, за которым расположилась комиссия. — Прошу простить мне этот маленький маскарад. Смею уверить вас — я изменилась только внешне, и то не надолго. Здравствуйте, господин Медв... извините, Оголевец! — обратилась она к высокому мужчине, который пристально вглядывался в нее. — Надеюсь, вы узнали меня? Думаю, наш счет изменился. Один-один, верно? А то и два-один. В пользу сами знаете кого... Впрочем, это покажет наша сегодняшняя дискуссия. А теперь — предлагаю приступить к повестке дня...