Поликлиника на курьих ножках

в нее свободной, горячей рекой и думал — «как хорошо... хорошо... и как быстро. Жаль, что быстро... Жаль, что сейчас будет уже все... Ааааааа...»

 — Ааааааа! — хрипел он. — Жаль, что... Так... Быстро...
 — Ничего. Это... это... аааааа! Не могу гов... говорить... Ооооуу!... Уффф!... Ну вот... вот! А? — она виновато улыбнулась Гене. — Я сейчас упаду... Это... это еще не все, Гена. Это только начало.
 — Думаешь... думаешь, я секс-гигант?
 — Иди сюда. Иди ко мне!

Она улыбалась ему, и выхолощенный Гена прилез к ней, в розовый рай ее тела, и зарылся ей в груди, рискуя задохнуться, — а она гладила его и оправдывалась:
 — Ты, наверно, думаешь, что я такая... Что я развратная... Я терпела пять лет! Умирала, но терпела. А сейчас мне нужно много, много... За все эти годы.
 — Муфему я? («почему я») — донеслось из-под нее.
 — Потому что... Ты сам знаешь, почему. Я ведь не могу кому попало... Все, кто встречался — не мужики, а трава. ЭТО должен был сделать Он. Настоящий. И Он делает ЭТО. Сейчас. Ну-ка...

Она присосалась жадным поцелуем к его шее. Гена подполз выше, дал ей губы, — и минуту спустя они уже катались по полу, сцепившись в яростном засосе, а через две он уже был в ней — и снова долбил ее, удивляясь своей силе.

Стонущая Забава ласкалась нетерпеливо, почти умоляюще; она просила, требовала ласки, как голодная кошка, и Гена терял рассудок, отвечая на ее нервные покусывания и подлизывания. Он скакал на ней, лизал ей лицо и сдавливал ей огромные ее груди, подлетавшие, как колобки:
 — Какие они... у тебя...
 — Иваську кормила... до пяти лет почти... вот и выросли... раньше маленькие были... аааа... — стонала Забава, будто оправдываясь перед ним. — Сильней, сильней, пожаааалуйста! Не жалей меня...
 — Ты снова кончишь?
 — Даа... Даааааа... ДАААААААААААААААААА!!!..

Она корчилась и умирала под ним, а Гена чувствовал себя раскаленным крюком, на который подвешено солнце.

Никогда еще его член не окунался так глубоко, и никогда еще ему не было так жарко, дико и свободно, как сегодня.

***

Снова, снова и снова все повторялось: Забава кончала, Гена вливал в нее литры семени, выдыхался, отдыхал на ее груди, набухал новым желанием — и снова имел ее, удивляясь собственной неутомимости.

Генина сперма не вмещалась в Забаве и вытекала прочь, подсохнув желтыми ручейками на ногах. Жадность Забавы мало-помалу утихала. Под конец она оседлала Гену сверху и сношалась истомно-сладко, лаская его, как маленького, и тот чувствовал себя карапузом, таял под нежными руками и кончал от горького жара ее губ...

 — Это уже девятый раз, — говорил он Забаве, вытирая слезы после оргазма. — Я понимаю — ты что-то такое делаешь со мной... но я не это самое... не израсходуюсь до капли? Я потом смогу это делать?
 — Сможешь, — смеялась Забава. — Сможешь, не переживай. Я уже почти сыта... но немножечко хочу еще. Не бойся, ты теперь всегда будешь такой, как сейчас. А в зеркало ты на себя смотрел? Здесь?
 — Нет. А чего я там не видал?
 — А посмотри. Открой дверцу шкафа...

Гена встал, открыл дверцу с зеркалом — и закашлялся:

 — Госссподи! Ты что же...
 — Ничего. Все тебя узнают. Скажешь: на курорте был, оздоровился... Ну как, нравишься сам себе?

Гена не смог сказать ни слова. Подойдя к Забаве, он лег к ней, благодарно обнял ее и вытянулся вдоль ее тела. В нем разливалось истомное тепло, растворяя все мысли, и он закрыл глаза...

 — Аж в ушах свистит... — бормотал он.
 — Ага, и у меня... — отзывалась Забава.

Вдруг Гена резко подпрыгнул.

 — Что такое? — протянула Забава, вытягиваясь, как кошка.
 — И у тебя? — крикнул он.
 — Да... а что?

Вместо ответа Гена вскочил на ноги, подбежал к двери и распахнул ее.

Свист, который еле-еле доносился сквозь толстую стену старого дома, сразу же усилился, наполнив собой всю комнату. Откуда-то сбоку полыхнуло зеленоватое свечение, знакомое Гене...

 — Господи! Иваська! — Забава подскочила и подбежала к двери. — Уже за полночь! — в ужасе кричала она, глядя на часы. — Я не успела выставить защиту... Ивааааська! — плакала она, дергая дверь в соседнюю комнату. Дверь не поддавалась, и периметр ее горел зелеными щелями. — Ивааааааськаааа! — Из руки Забавы вырвалась молния, ударившая в замок. На месте дверной ручки задымилась зеленая дыра, и они с Геной ворвались в комнату.

Гена был готов ко всему, но то, что он увидел, заставило его оцепенеть, будто ему сунули в рот паука. Всю комнату заполнила огромная, разбухшая до слоновьих размеров фигура Ларисы Виевны, изогнутая в рог. Глаза ее светились зеленым огнем, освещая комнату, бездонный рот кривился до ушей, и с желтых клыков капало слюной. Она склонилась над детской кроваткой, где плакал и метался во сне Иваська.

Увидев их, она повернула голову к ним — и оскалилась еще шире:

 — О, милости прошу! Зеленый Змий не помеха мне — с полуночи и до рассвета запрет снимается, как ты знаешь, — хрипела она Гене, — а тебя, кошку драную, корову сисястую, я и в полночь, и в полдень с пылью смешаю! — ревела она Забаве.

Свист нарастал все сильней, врезаясь им в уши. Забава вскинула руку и ударила молнией в Бабу-Ягу. Молния влетела в невидимый заслон, заискривший зеленым, и расточилась в темноте. Расхохотавшись, Баба-Яга выстрелила в Забаву молнией втрое толще и ярче; Забава крикнула, зашаталась и швырнула в Бабу-Ягу новую молнию, на которую немедленно последовали ответные — еще сильней, и еще, и еще...

 — Кишка тонка! — злорадствовала Баба-Яга. — Ночью нет равных мне! Нет равных! Пожелай бабушке приятного аппетита! — хохотала она Забаве в лицо, все ниже склоняясь к спящему Иваське.

Забава страшно закричала...

 — Разве это молния, — вдруг сказал Гена.

Все это время он силился вспомнить что-то. В глубине сознания мелькала тень какой-то мысли, никак не желая выныривать наружу, и Гена лихорадочно напрягал память: «сегодня утром, что-то сегодня утром... Забава, Баба-Яга... сказка... Ивасик-Телесик...»

 — Разве это молния? Старая ты хвастунья. «Нет равных мне...» Ха!

Баба-Яга, разинувшая было пасть, замерла и повернулась к Гене.

 — Ты что?! Не зли меня, змееныш! Твое племя...
 — Мое племя всякого навидалось. И старых хвастунов тоже. Тьфу, смотреть противно...
 — Ты что хочешь этим сказать? — закричала Баба-Яга, брызгая слюной.
 — То, что сказал. Молодую девчонку одолеть не можешь. Молнии жидкие, как волосья на твоем носу. «Нет равных»... А с Федотьевной из Сестрорецка ты знакома?
 — Какая еще Федотьевна? Какой Сестрорецк? — орала ему Баба-Яга, отвернувшись от Иваськи. — Да ты знаешь, глупый змееныш, что я могу изрыгнуть огонь в три, в пять, в семь раз сильнее?
 — Не знаю, потому как не видел. Мы, люди Зеленого Змия, верим только тому, что видим своими глазами.
 — Мразь змеиная, отстой блевотный, — еще страшнее закричала Баба-Яга. — Как я покажу тебе, если мы в многоэтажном доме? Рухнет — костей не соберем...
 — Глупая ты, и брань у тебя глупая, — отвечал ей Гена, стараясь унять дрожь в голосе. — Столько лет живешь — должна уже знать, что есть стены капитальные и местные. Капитальные не трожь, а в местные пали, сколько влезет.
 — Ну и где тут местная стена?
 — А вот. Только ты к ней спиной повернись, а лицом к нам.
 — Зачем это?
 — Затем. Чтоб Забава, пока ты палить будешь, тебя не огрела.

Баба-Яга умолкла, призадумавшись, а затем оскалилась:
 — За что люблю ваш змеиный народ — так это за души ползучие ваши, хе-хе... Присмотрела хахаля, Забавушка? А теперь смотри, с кем связалась. Хррррр!... — захрипела она, отводя руку за спину.

В костлявой ее ладони возник световой шар; он разгорался ярче, ярче, ослепительней — и вдруг разразился вспышкой небывалой силы, которая сверкнула, ослепив Гену, и слилась со страшным воплем Бабы-Яги: в нее попала молния, срикошетившая из настенного зеркала, как и рассчитал Гена...

 — ААААААААА! — вопила Баба-Яга, уменьшаясь на глазах. Вокруг нее очертилась дымчато-зеленоватая сфера, которая трескалась, как яичная скорлупа. — ААААААААА!!! Чертов змееныш! Погоди у меня, змеиное отродье! — выла она, сжимаясь в плотный клубок. — Я сожру вашего недоноска! Сожру всех! Всех сожру!..

Голос ее отдалялся, будто Бабу-Ягу затягивало в невидимую воронку. Оттуда она хрипела им:

 — ... Всех сожру! Я для того и залезла в поликлинику, чтобы выжирать детей, вкусных молоденьких детей, высасывать из них души, чтобы они росли темными и мертвыми, чтобы их было больше, больше, и чтобы все людишки были темными и мертвыми, и жизнь делали вокруг себя темную и мертвую, какая она и есть в ваше время, ха-ха-ха-ха!... Нас много, мы голодны, и мы всех выжрем, всех-всех выжрем, всех, всех, всех...

Какое-то время ее хрип и хохот слышались изнутри воронки, пока не заглохли совсем. Через пару секунд исчезла и сама воронка, вспыхнув в темноте зеленоватым зигзагом, будто выключили телеэкран. Раздался щелчок, — и тут же исчез свист, будто из ушей вынули два гвоздя.

Несколько секунд звенела тишина.

Затем Забава дернулась и подбежала к кроватке:

 — Иваська!!! Ивасечка, сынуля мой любимый, мой родной, мой мааааааленький, — плакала она, улыбаясь и прижимая к себе обалдевшего Иваську.
 — Ма? Я... мне... это приснилось, да? — бормотал Иваська.
 — Что? — спрашивала Забава, глотая слезы.
 — Ну... все такое страшное... Зеленое. И эта баба... с клыками...
 — Конечно, приснилось, — хором ответили ему Гена с Забавой. — Ты плакал во сне, вот мы и пришли к тебе.
 — Ма!... А вы что, все время трахались? — вдруг спросил Иваська.
 — А... ты... ты... Ты что? Ты что такое говоришь?!..
 — Ну вы же голые? Значит, трахались. Голые всегда трахаются.

Гена вдруг сообразил, что они с Забавой так и не успели одеться.

 — ... А когда трахаются, то кончают. Мам, ты кончила?
 — Господи, Иваська! Ты... ты откуда такого набрался?
 — Из компьютера. Она, когда в сети висит, потом журнал не чистит, — объяснил Иваська Гене, — а я смотрю... Она у меня каждую ночь в секситэйлз. ру...
 — Все. Теперь не будет каждую ночь, — заявил Гена. — Теперь ей будет чем заняться. А мы с тобой, грамотей, потом поговорим. Забава, пойдем!... Пусть себе спит мужичок.

Он с трудом оторвал плачущую Забаву от Иваськи и вывел ее из комнаты.

***

 — ... Но как ты сообразил насчет зеркала? — спрашивала Забава, когда все припадки благодарности были позади, и Гена, обласканный, вылюбленный и облизанный сверху донизу по сто раз, возлежал на спине, подставив Забаве горящее тело. — Даже я, ведьма, не знала...
 — Это не я, это народ. Я вспомнил сказку про Ивасика-Телесика. Когда Баба-Яга гнала его в печь, тот попросил ее показать, как туда влезть. Она ведь глупая, как... как все наши заведующие и директора. Ну, или почти все. А зеркало — это из «Звездных войн»... А скажи-ка, ведьма: ты... в общем... а покажи-ка ты мне свою попку!