Месть подают холодной

по твоему милому щебетанию.

***

Она красива и пламя свечей играет на ее шее там, где бьется жилка. Она пьяна той самой стадией, когда становится наплевать на все, но хочется большего. Лежит поперек кровати, закинув ногу на ногу. Из-под короткой юбки настойчиво выглядывает резинка чулка.

И так мило сопротивляется, когда я присаживаюсь рядом и расстегиваю на ней блузку. Где-то в уголке ее захмелевшей головы мелькает мысль об абсурдности происходящего, но дрожащие блики в голубых озерах глаз выдают желание. Ей всегда хотелось попробовать чего-то новенького, об этом я узнала еще месяц назад.

— Не надо, Лена...

Слабые движения рук не могут остановить Елену Сергеевну. Ее кожа пахнет мятой. Такая мягкая и шелковистая. Такая... вкусная.

Из кружевной оболочки выпрыгивают аккуратные полукружья грудей, украшенные вишневыми точками. И Танечка выгибается мне навстречу, тихо постанывая, когда я припадаю к ним губами. Чувствую, как они твердеют под моим языком; как убыстряется ее дыхание, а тонкие пальцы врываются в волосы. Вова слишком нетерпелив, да? Особенно после рейсов. Уж я-то знаю. А тебе хочется долгой и нежной ласки. Чтобы тело пронзали стрелы наслаждения, а между ног пекло огнем.

Ну, хватит пока. Отстраняюсь и любуюсь тем, что я натворила. (Специально для sexytales.org) Полураздетая нимфа смотрит на меня умоляющими глазами. Загорелый животик с проколотым пупком, стройные ноги в спущенных чулках. Я вижу, что она хочет раздеться, как можно скорее, чтобы почувствовать всей кожей прикосновения моих рук. Но это не входит в мои планы. Поэтому одежда спадает с ее великолепного тела медленно. Юбка отправляется на пол во время долгого поцелуя с прикусыванием нижней губы. Туда же падает истерзанный лифчик, помятая блузка и насквозь промокшие трусики. Протяжный стон становится мне наградой.

Провожу языком дорожку от мочки маленького ушка через ключицы по напряженной груди к проколотому пупку. Чуть играюсь серебрянной сережкой внутри очаровательной впадинки, заставляя Таню содрогнуться. Как мало надо для счастья, только иногда этого нигде не достать.

Она пытается добраться до моего тела, но это тоже не входит в мои планы. Сегодня твой праздник, малышка.

Вова любил, когда я делала ему минет. Говорил, что у меня какой-то особый язык. Вижу, и ты это оценила. Потому что прикусила запястье, чтобы не закричать в голос, когда я только коснулась красной ягодки возбужденного клитора. У тебя и там сережка. Пирсингованная ты моя красотка.

Потанцуем, детка. Ты, я и там, на горизонте, твой (и по совместительству мой) муж.

Во влажное, пахнущее дикой страстью влагалище, проскальзывает мой настырный палец.

А язык... у меня особый язык и я умею им пользоваться.

Кричи, детка, кричи. Я чувствую пальцем, как сокращаются мышцы, как влага твоего возбуждения смачивает мое лицо. Кричи, малышка.

***

— Елена Сергеевна...

Дверь отворяется и Таня проскальзывает в кабинет с папкой подмышкой. Отодвигаюсь на кресле от стола и любуюсь ею. Я знаю, что сейчас будет. Это взгляд за неделю я выучила наизусть. Ведь в одно и то же время, она всегда появляется на моем пороге.

Щелкает дверным замком, закрывая кабинет, и подходит ко мне. Розовые губы приоткрываются самую малость: только для того, чтобы по ним скользнул острый кончик язычка.

— Лена...

Голубые океаны глаз заволакивает пелена, пальцы расстегивают пиджак. Миг, и она оказывается у меня на коленях, впиваясь поцелуем. Легкая, почти невесомая. Наши груди соприкасаются под одеждой, и даже сквозь офисный прикид я чувствую, как напряжены ее соски. Проскальзываю рукой ей под юбку, отрываюсь от ее губ:

— Ах, проказница. Когда успела трусики снять?

Таня делает виноватое лицо, как нашкодивший ребенок. Мило краснеет и хихикает. А потом откидывается назад, дышит всей грудью и старается не закричать, когда я делаю то, ради чего она пришла. Танец страсти, дикой похоти. Даже моя юбка промокает от ее выделений. И она постоянно шепчет мое имя.

А потом я остаюсь сидеть на кресле и смотрю на то, как она оправляется. Вытирается салфеткой, достает трусики из кармана, брызгает в кабинете освежителем.

— Я написала мужу, что хочу уйти от него. Уже подала на развод.

Не сказать, что я удивлена этой ее фразой, но старательно делаю изумленный вид.

— О чем ты, Таня?

Замедленная съемка. Глаза расширяются и наполняются слезами.

— Лена...

— Елена Сергеевна, — поправляю ее.

— Простите, Елена Сергеевна, я забылась. Я подумала, что Вы... и я... Нам ведь хорошо было вместе, правда? Я думала, что вы любите меня. Потому что я люблю Вас.

Встаю с кресла и отхожу к окну, повернувшись к ней спиной.

— Извини, я не знаю, что ты придумала в своей голове. Я не люблю тебя. Больше скажу, я собираюсь замуж.

Лучше бы я ее ударила, но это тоже не входит в мои планы. Дверь хлопает, оставляя меня одну. Сухогруз приходит через десять дней.

***

Мой почтовый ящик разламывается от гневных писем с моря с одним вопросом: «Зачем?»

А этот вопрос задавай не мне. Ты задай его своей милейшей жене. Зачем она в каждом разговоре с тобой упоминает мое имя? Зачем она рассказывает тебе, какая я классная? Стерва последняя, но такая классная.

У меня на столе лежит заявление об уходе. Ценю, детка. Достойно выдержала первый удар судьбы. Мы не смотрим друг на друга, я просто ставлю резолюцию «Не возражаю».

Прощай, Таня, Танечка, Танюша. Жертва дурацких обстоятельств, попавшая между наковальней и молотом.

Дверной звонок вливается в уши дикой трелью. Ненавижу его, но поменять руки не доходят. Встаю с кровати в полумраке комнаты, освещаемой только экраном телевизора. Никак не могу приучить себя спрашивать: «Кто?».

Хлесткая пощечина обжигает лицо и я вжимаюсь в стену. Вова стоит на пороге злой, как пес.

— Пятнадцать лет я терпел твое равнодушие.

«Это не равнодушие, а сдержанность, дорогой».

Он снимает с себя ремень и наматывает его на руку.

— Пятнадцать лет я задавал себе один и тот же вопрос: любит ли она меня? Спрашивал, но не отвечала.

«Любила, но сказать об этом было трудно».

Замотанной рукой бьет не сильно, но я сгибаюсь пополам и теряю воздух. А потом меня тащат в комнату и бросают на кровать.

— Здесь? — его лицо перекошено от злости. — Это было здесь, я тебя спрашиваю? Ты здесь влюбила ее в себя? Почему я слушаю только о тебе? Почему я не могу от тебя отдохнуть? Почему ты не даешь мне покоя?

Черт возьми! Он хлещет меня еще не в полную силу. Но я умею держать удар и не умею плакать.

— Чтоб ты сдохла! Не прощаешь ошибок, не ищешь путей отступления.

У меня нет физических сил сопротивляться, когда его руки разрывают халат. Пятнадцать лет мое тело чувствовало только эти руки. Черт его знает, почему сейчас я им не рада. Не кричу и не плачу (не умею), а просто смотрю в потолок поверх его плеча. Побелить бы.

Чувствую жесткие толчки и яростное дыхание в шею.

Надо — делай. Если тебе станет от этого легче, то сделай это. Падаю в темную пропасть, когда он с привычным стоном утыкается мне в плечо. И понимаю, что... отпустило. Не больно, не обидно, а просто смешно. И где-то там, на границе сознания, в плавающем тумане детской обиды и недопонимания, маячит мысль: какая же я была дура.

Но я умею держать удар, дорогой. Это я думаю в твою уходящую спину.