Марька
Страница: 2 из 3
— Что?
— Ну... по-моему, я впервые кончила. Впервые под тобой, в смысле. Раньше только сама...
Я обнял ее.
— Интересно, — шептал Ёжик, — что это значит: «то, что выпало, никуда не уйдет»?..
***
Проснулся я рано. Спать не хотелось, и я вышел на берег.
Еще не рассвело, и море с небом светились призрачным светом, отражаясь друг в друге, как два зеркала.
Я потянулся, разминая тело, и помянул черта: радикулит, который я надеялся прожарить солнцем, сидел в костях, как и раньше. Купаться сразу расхотелось.
На берегу уже были люди. Среди них — Серый.
— Ты прости, если что, — сказал он мне, когда увидел. — У нас тут все немножко не по формату...
На плече у него лиловела большая опухоль. Вчера, в темноте, ее не было видно.
— Да ладно. Все хорошо, — сказал я. — Слышишь... а какое у нее полное имя?
— Полное? Не знаю. — Он сразу понял, о ком я. — Марька и Марька... Петюнь, как Марьку полностью величать-то?
Петюня тоже не знал.
Опрос пошел дальше, и выяснилось, что в Марьку ее сократил один из «дикарей».
— Вообще она Марина, — сказал он. — Вроде...
— Почему «вроде»?
— Ну... я тогда спросил, как ее зовут, а она ответила что-то такое... Типа — «море дало мне имя»... или как-то так. Ага, сказал я, значит, Марина? Ну, пусть будет Марина, сказала она. А потом я уже ее в Марьку...
— А где она сейчас? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Серый. — Засыпал с ней, а ночью она делась куда-то, как всегда... Она по ночам убегает. К себе, наверно...
— А где ее палатка?
— Хер знает... Она все время ночует у кого-то из нас.
— Ну, кто-то же должен знать, где она живет? Из старожилов?
— Не знаю. Мы с пацанами тут пять дней. Как прибыли — она уже была... Надо поспрашивать.
Большинство палаточников еще спали. Самый «старый» из проснувшихся сказал, что он прибыл полторы недели назад, и Марька уже была здесь. Это был все тот же «дикарь», который окрестил ее:
— Выхожу утром, а она валяется на берегу, в пене... Я даже спрашивал, где ее палатка, но она только смеялась и говорила, что когда-нибудь позовет меня в гости, если я... не помню, как она выразилась. Странная она какая-то.
— Да, тут палаток много. Иголка в стоге сена... А что у тебя на плече? — спросил я Серого.
— То самое, — спокойно ответил тот. — Врачи все говорят: не надо на солнце, не надо, хуже будет... А чего уж хуже, если и так несколько лет осталось? Лучше пожить да порадоваться по-людски...
Сглотнув, я пошел к себе.
Подходя к палатке, я уже все слышал, но не верил до последнего — пока не заглянул.
В темной тесноте возился и кувыркался клубок двух тел: бронзового и сметанно-белого (такой казалась Юля рядом с Марькой).
Марька лежала плашмя на Юле и истомно ласкала ее обеими руками, языком, сиськами и всем телом, а Юля изрыгала стоны, каких я никогда не слышал от нее.
Не знаю, на кого я был похож, когда увидел это. Юля смотрела на меня беспомощным, извиняющимся взглядом, продолжая скулить под Марькой...
— Чего ты? Не бойся, давай к нам, — Марька повернулась ко мне, улыбаясь своей детской улыбкой.
Не знаю, как это получилось, но в следующее мгновение она сосала мне хуй.
Ее рот окутал меня такой одуряющей влагой, что я закричал, глядя в глаза Юле, которая извивалась на подстилке и мяла свои сиськи, как это делают бляди в порнофильмах...
Потом я лежал на Юле и, кажется, ебал ее, или только хотел ебать... а Марька была рядом и ласкала мне задницу, яйца, ноги, да так, что я проваливался в какие-то лиловые бездны, лязгая зубами от наслаждения. Похоть звенела во мне так, что я плохо видел и слышал.
Потом меня оплели руки, много-много рук, как мне казалось, и я не различал, какие из них Юлины, какие Марькины. То самое новое, огромное блаженство, которое обожгло нас вчера, было ближе, гораздо ближе, я яростно проталкивался к нему... и вот уже моя елда вросла в Юлю, пустила в нее корни, стала с ней единым мясом, и Юля вытаращила глаза, изумляясь этому чуду, и я изумлялся вместе с ней, потому что мы вдруг стали сиамскими близнецами с одной нервной системой, и я чувствовал все, что чувствует она. Я вдруг понял Юлю — сразу всю целиком, какая она есть. Это невозможно облечь ни в слова, ни даже в мысли. Я понял ее телом, плотью, понял изнутри, из глубины ее утробы, и она поняла меня, и это понимание пронзило нас, как сверкающая игла, и мы корчились, наколотые на нее, врастая друг в друга все глубже, и бездонное блаженство всасывало нас, как воронка...
— Где Марька? — прошептала Юля.
Я поднял голову. В палатке ее не было.
— Не знаю...
Тело было вялым, как у дистрофика. В ушах звенело от голода.
Мы выпотрошили рюкзаки, добывая пропитание, и глотали все, что падало оттуда. Юля насосала мне хуй губами, вымазанными в плавленом сыре, и я долбил ее вторым присестом, чтобы протолкнуться туда, в глубину, где наша плоть срастется, и мы поймем друг друга клетками и мясом...
Так было три раза, или может быть, четыре. Под конец я просто скользил в ней хуем, который уже выплюнул все, что в нем было, — просто потому, что не мог расстаться с горячей пиздой, ставшей частью моего тела. Потом мы, изнуренные, снова ели, не разлепляясь, и жующая Юля сжимала мне утробой кол, не желающий обмякать...
— Я изменила тебе, — сказала она.
— Я тебе тоже.
— Или это не считается?
— Не знаю. Наверно...
Мы снова замолчали.
Слова казались накипью, бессильной выразить и каплю того океана, в котором мы плыли, как кусочки сахара, растворяясь в щекочущей бездне.
Потом Юля обвила меня руками.
Я почувствовал, как ее сиськи влипают мне прямо в сердце, и оно замирает в их блаженном тепле; почувствовал, как наши тела слипаются воедино, кожа исчезает, пропуская мясо к мясу, и мы вновь срастаемся, как сиамские близнецы, обжигая друг друга сердцами...
***
Мы уснули, и во сне занимались любовью, умирая от тихого блаженства, усиленного кривыми зеркалами сна.
Проснулся я от оргазма, как в детстве, — только сейчас обкончал не трусы, а масляную плоть Юлиной утробы.
Юля пищала подо мной, закатив глаза, как сомнамбула. Я с трудом добудился ее.
Разлепившись, мы долго сидели, глядя в одну точку, размягченные и липкие, как мармелад — с ног до головы в Юлиных и Марькиных соках, в сперме, в слюне и хрен знает в чем.
Одеваться было противно, и мы молча, не сговариваясь, решились выйти к морю голышом — впервые в жизни.
Как на грех, было полно людей. Юля застыла, но было поздно: нас увидели и подошли к нам...
Весь этот вечер мы пробыли голышом на людях. Чувство было очень странное: будто кожа стала чувствовать взгляды, обжигавшие гениталии не хуже прикосновений. Мое хозяйство выперло вперед безнадежным дрыном, и, когда мы сели у костра, я старался поплотней сдвинуть ноги.
Вновь шла игра на Марьку. Она кружилась у костра — исцарапанная, обгоревшая до черноты, с водорослями в белых волосах, слипшихся от соли.
Тело ее было в песке и гальке, потому что она валялась на берегу, как морской котик, не пользуясь подстилками. Ее сиськи, огромные, щедрые, будто она уже выкормила целый выводок детей, целились в разные стороны, и все, кто находился рядом, был под их прицелом. Она казалась одновременно и молоденькой, почти ребенком, и древней, как земля и море. Волосы ее выгорели добела, до лунной седины, как окрестные травы.
Городскому жителю, привыкшему к гламуру и к косметике, она, возможно, и не понравилась бы. Но здесь, на берегу...
Ее флюиды били тем больней, что она никого не завлекала, а просто жила себе, как счастливый зверь. В ней чувствовалось что-то, что сильней и древней красоты — женская мощь, густая и терпкая, как смола на окрестных деревьях.
— Ты хочешь ее, — шепнула Юлька.
— Да, — ответил я. — И ты тоже.
— Да...
— Ты хочешь не ее. ...
Читать дальше →Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →