Изгибы судьбы. Часть 3

Я улыбался. Молчал.

— Так, подожди. Вы договорились обо всем. Она заголилась перед тобой... На что она рассчитывала?

Взгляд поднят вверх, палец стирает остаток помады с верхней губы.

— Подожди, если не похоть, то чувство долга? За что?

Ленка то в мать, а вот Аня в кого?

— Ну похоть — это ты перебираешь. А так, то все верно. Рассчитаться за утро.

Она расхохоталась:

— Вот же засранка!

Мы помолчали. Не знаю, о чем думала Аня. А меня колотило откатом после пережитой нервотрепки.

— Знаешь! — прервала тишину она — я, наверное, очень плохая мать. Я люблю Алену, но, все же, если быть честной, перед самой собой. Если проанализировать что я чувствую сейчас...

Аня вскочила со стула, сделала несколько порывистых шагов в одну сторону, в другую, остановилась у меня за спиной.

— Даже не только сейчас, а вообще. По отношению к тебе, к ней, да и к себе...

Я обернулся, она стояла, обняв себя руками, на сомкнутых ресницах слез не было видно, но веки дрожали.

— Аня — потянулся я к ней

Распахнулись глаза. По лицу пробежала тень вымученной улыбки. Благодарный кивок за поддержку и шаг назад.

— Я боюсь. Понимаешь! — ладонь легла на горло, пытается продышаться — Я себя боюсь! Кем я стала!

Голос был тих, почти шепот, но в нем было столько эмоций, что, казалось, будто кричала.

— Аня, ты что говоришь?!

Я поднялся и шагнул к ней, чтобы прижать к себе и хоть как-то успокоить, но в грудь уперлась ладонь, сохраняя дистанцию между мной и любимой.

Пришлось остановиться. Миг, и, казалось бы, побежденные переживания нахлынули вновь. Застучало в ушах. Накатила тошнотная слабость.

— Я тебе неприятен?

— Что? — вздрогнула. Взгляд от травы под ногами перешел на меня. — Что ты. Нет! Не ты — я сама себе неприятна.

Горькая усмешка и вновь глаза смотрят в землю.

— Ну что ты вскочил? Сядь.

— Мне на тебя за спиной смотреть неудобно.

— Хорошо, и я тогда сяду.

Скрипнули стулья. Я потянулся к столу. Бутылка воды пощекотала ладонь выпускаемым газом, зажурчала вода.

Забавно, сколько может человек всего видеть. Я беру в руку стакан, в котором весело, обгоняя друг-дружку, несутся вверх пузырьки. Золотистые лучи вечернего солнца делают их похожими на вереницы бриллиантов. Мелких, но все же красивых, разноцветно-искристых. А зачем они бегут? С какой целью? Чтобы, ярко промчавшись, лопнуть на поверхности маленьким взрывом? Этот всплеск станет лишь мизерной частью звука с названием «шипение газировки в стакане». От одного пузырька, вроде бы ничего не зависит. И некоторые, будто бы, понимая, стараются прижаться к стенке, задержаться, продлить свой путь от появления до небытия. Модель человечества в стакане воды.

Вот что за бред мне в голову лезет в такие моменты?

Аня благодарно приняла стакан, в несколько жадных глотков его осушила, и, конечно, на последних облилась. Я держал наготове салфетку.

— Солнце, ты сейчас не здесь. Словно в трансе. Поговори уже со мной! Объясни!

Она сделала шумный вдох.

— Ладно, слушай. Я тебя ревновала. Дико, до воя навзрыд ревновала к Алене.

Извиняясь, пожала плечами.

— Знаешь как это страшно, гнать от себя нехорошие мысли? Вот когда ты точно знаешь, что любишь ее, что родная дочь, а тут лезет гадостная мыслишка: «А она молодая, а ты уже нет. Мужики молодых любят». Только избавишься от первой мысли, как другая: «Ну он не железный, посмотри как она перед ним жопой крутит. Заметь, уже смотрит... А там и до дела недолго».

Посмотрела в пустой стакан. Я кивнул. Опять в нем зашипело. Но Аня пить не стала. Поставила рядом с тарелкой и облокотилась о стол. Взгляд в никуда.

— Только отшлепаешь себя мысленно по рукам за такие мысли, как бес опять шепчет: «Ты свою жизнь положила на нее, как на алтарь. Алена взрослая, красивая, и все есть. Она себе еще найдет, а ты... А ты то уже нет. Дальше беспросветная одинокая старость»

Я положил было ладонь на руку Ани. Но стоило лишь коснуться, как шарахнулась словно от горячего чайника. Но все тот же взгляд в пустоту.

— Знаешь, вот что ужасно: когда мать выбирает. Страшный такой выбор. Поганый. Кого любить: мужчину или ребенка. Да только то, что есть такой выбор, делает жизнь невыносимой. А ведь еще есть его результат. Ты сама себе твердишь: разберись в себе, сука, кто ты?! Эгоистка и дрянь, или настоящая мать, но последняя дура!

— Аня, ты что? — я попытался ее успокоить, — Не надо.

Поджала губы, кивнула, еще раз.

— Я знала, что это произойдет рано или поздно. Молчи! Знала. Как и что будет дальше — нет, но такого момента ждала. И знаешь, что я почувствовала, когда все увидела на экране?

— Облегчение?

— ДА! Черт возьми, облегчение! Наконец — то нарыв прорвало. Ура! Не надо ждать и сейчас все решится!

Резкий бросок ладони на горло — задавила рвущийся плач.

— Попей.

Мотает в ответ головой.

— А самое главное что? — пристальный взгляд на меня.

Всем видом показываю, что внимательно слушаю.

— Самое главное, что выбор делать не мне. Не мне! И что я за мать, что довела ситуацию до такого? Более того, радуюсь, что все решится без меня! Получается, что дрянь, дура и эгоистка! Все сразу!

Последние слова она уже выкрикивала сквозь рыдания

Я бросился к Ане, и, сломив слабое сопротивление, поднял на руки. Она как ребенок, всегда успокаивалась так гораздо быстрее.

Подождал, пока плач перейдет в редкие всхлипы, и сел на стул. Надо что-то сказать.

— Ну вот, и рукав теперь промочила.

Подняла глаза. Этот взгляд... Миленькая, беззащитная, словно затравленный зверек.

— Сам виноват — и, вновь зарылась в рукав.

Нежность — это, когда у тебя на коленях свернулась клубочком любимая женщина.

— Солнышко! — Я слегка потряс ее. И тихо, вкрадчиво повторил — Солнышко!

Из рукава показался один глаз, готовый тут же юркнуть обратно.

Я усмехнулся. Нам почти по сорок, но взрослыми мечтают быть лишь подростки.

Может быть, старость — это когда забывают, каково быть ребенком?

— Аня, я тебя люблю. Только тебя и больше мне никто не нужен. Ты и только ты!

Она прижалась сильнее. И откуда-то из подмышки, глуховато прозвучало:

— И мне, только ты. Я, оказывается, сделала выбор. Только признать не хотела. Что-то во мне материнское перегорело.

Сковородой по затылку меня бы так не ошарашило, как эти слова. Аня? Моя Аня? Самая любящая мать на свете?

Твою ж мать! Что за день!

Она отстранилась от меня. И вгляделась в лицо.

— Ага, — прозвучало через секунду, — сама не ожидала. Только что в себе разобралась. Спасибо что выслушал, что дал выговориться.

Истерики больше нет. У меня на коленях лежит спокойная, но совершенно вымотанная женщина, дороже которой у меня никого нет.

Наверное, что-то промелькнуло в глазах. Аня улыбнулась. Протянула руку и положила ладонь мне на щеку. Большой палец скользнул по губам. Приятно.

И вдруг, в глазах паника, всполошилась, подскочила и понеслась в дом.

Я проводил ее озадаченным взглядом до входа. И только оттуда донеслось:

— Пирог! Пирог!

Вернулась минут через десять, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, пропахшая горелым.

— Любимый, я решила, что ты и так толстый, и что лучше тебе обойтись без десерта под вечер — она старательно, но не очень успешно давила улыбку.

— То есть дело во мне? — как можно строже спросил я

Она драматически заломила руки и, отчаянно переигрывая, призналась:

— Нет, это я! Я плохая хозяйка! Очень плохая.

— А за такое кого-то могут и наказать! Например, связать и отшлепать. Ты не знаешь кого?

— Мммм... — мечтательно протянула она, — Связать... Отшлепать... Только обещаешь

Мы расхохотались.

— А, кстати, — сказала Аня отсмеявшись — давно мы с тобой ...  Читать дальше →