Чокнутая (эрофантастическая повесть). Часть 2

Почему так?

Тогда я понял только, что Аэа нашла для себя новый сексуальный фетиш, который приносит ей острейшее наслаждение; ее страхам я не придал серьезного значения — они казались мне игрой, вносящей в ее переживания больше пикантности, а бодиарт был для меня совершенно безобидной штукой. Если б я ПОНЯЛ все сразу...

Я стал устраивать Аэа сеансы бодиарта: водить ее на конкурсы, предлагать известным художникам... Аэа была идеальной моделью: быстро научившись справляться с возбуждением, она могла находиться в неподвижном состоянии сколько угодно, и превращала своей красотой любой рисунок на себе — в шедевр. Ее мечтой было — чтобы ее выкрасили золотом. Она призналась мне:

 — Мне кажется, если я стану золотой — сверху донизу, как статуя, — я умру от блаженства. Мне страшно даже подумать об этом...

И — как по волшебству — очень скоро Аэа предложили сняться в «золотой» фотосессии. Люди, которые предлагали это, были нам знакомы — все они работали в фотостудиях, хорошо нам известных, — и никаких подозрений у меня не возникло. Аэа должны были покрыть слоем настоящего золота — сверху донизу, от корней и кончиков волос — до ногтей, ресниц и складок щелочки. Аэа трепетала; одно только предвкушение покраски вводило ее в дикое возбуждение, и я не мог насытить ее даже самым зверским способом: с прищепками на сосках, моим членом в попке и двумя вибраторами во влагалище. Она все кончала и кончала, исходя в конвульсиях, — в этом жутком затянувшемся оргазме мне вдруг почудилось что-то прощальное, и я выругал себя за глупые мысли...

Мы пришли в студию. Я вымыл Аэа в душе и ввел ее, голую, в комнату, где ее должны были красить, — Алекс, фотограф и художник по бодиарту, уже смешивал краску. Входя, Аэа вскрикнула; и когда кисть коснулась ее тела и оставила на нем тягучий золотой след — снова вскрикнула... Впрочем, она держалась молодцом: не дергалась, не извивалась, отвечала на шутки Алекса, — но потом все же закрыла глаза и отдалась своему блаженству. Алекс долго красил ей волосы, не оставив ни одной черной пряди, выкрасил кожу на голове, лицо, уши... Дыхание Аэа учащалось, грудь вздымалась, и я понял, что она возбудилась «сверх нормы».

 — Ну, нельзя быть такой впечательной! — журил ее Алекс, закрашивая ей внутреннюю сторону бедер. — Девочка уже совсем мокрая? Куда же это годится? Как же я буду красить тебе писю? — И он взял салфетку и стал беззастенчиво промакивать бутончик Аэа, отчего она дернулась всем телом и застонала. Этот Алекс был порядочным нахалом, но я не вмешивался, думая, что должен радоваться за Аэа...

 — Постарайся не намокнуть, хорошо? Думай... думай про политику! Не думай о том, что ты голая, и что я мажу золотом твою писечку... — ворковал Алекс, покрывая мои любимые складочки липкой золотой массой. — Ты ведь — взрослая девочка, умная девочка!..

Я видел, что «взрослая девочка» — на полпути к оргазму, и Алекс делает все, чтобы возбудить ее до предела.

 — Пока все. Передохни, посмотри на себя... — он повернул ее к зеркалу. Она была великолепна: живая статуя, сверкающая ослепительным жидким золотом, с яркими рефлексами на всех выпуклостях — на сосках, плечах, бедрах, — с каскадом золотых волос, мерцающих искрами... Аэа раскрыла глаза, ахнула, вскрикнула — и схватилась рукой за гениталии.

 — Не трогай! Что ты... Что ты делаешь? Ну вот, теперь придется еще раз... — и Алекс подошел к Аэа с кистью. — Раздвинь-ка ножки... — Аэа раздвинула ноги, глядя в зеркало, Алекс коснулся кистью ее складочек — и вдруг Аэа застонала, захрипела, забилась, как золотая птичка. Ее сотрясал оргазм, — несмотря на все ее старания удержать его в себе.

И вот тут... Вдруг, из ниоткуда, в комнате возникла группа мужиков, ставших кругом вокруг Аэа. Мужики были голые, с маленькими детскими членами, с суровыми лицами и горящими взглядами, пронизывающими, как лазерные мечи.

Я похолодел, будто окунулся в прорубь; хотел рвануть к Аэа, которая корчилась в оргазме у зеркала, — схватить ее, убежать вдвоем, — но почувствовал, как невидимая сила сковала, парализовала меня, и я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

Эта же сила отбросила побуревшего от ужаса Алекса к стенке — и золотая краска разлилась из банки, обрызгав пол и стены. Но самое удивительное и ужасное — что эта сила сковала и Аэа, застывшую в раскоряченной позе, как статуя; только стоны ужаса и наслаждения вырывались из нее, и с гениталий на пол брызгали золотые ручейки...

Мужики стояли молча и глядели на Аэа; взгляды их струились на нее, густели, приобретали материальность, начинали светиться, полыхать... Аэа стояла в огненном венце — к ней, как к солнцу, сходились лучи страшных взглядов. Полыхание усилилось, стало ослепительным, обжигающим... вдруг сверкнула голубая молния — и все исчезло. В комнате воцарилась темнота.

Когда появился свет — не было ни голых мужиков, ни Аэа. Соплеменники забрали ее к себе.

***

Я брел по лугу. Хмурилось; вдалеке гудела гроза, и штормовой ветер обдавал голое тело зябкими ударами — все сильней, сильней, холодней...

Аэа была далеко, и силы постепенно оставляли меня. Правда, я был уже совсем не таким, как тогда, на Крите; я не собирался умирать — во мне кипело негодование, ярость к незванным гостям, забравшим у меня Аэа, — и злость на самого себя: надо же — притащил Аэа, как покорную овечку, в ловушку... Я ДОЛЖЕН был догадаться, что Аэа, покрытая краской, лишается силы; что ее наслаждение от краски на теле — запретно, недопустимо, непозволительно; что письмо было подослано мне инопланетянами; что металл на коже Аэа, как панцырь, блокировал обмен энергией и способность к сопротивлению; что покрыть Аэа металлической краской — единственный способ овладеть ею...

Негодование перерастало в огромное Желание быть рядом с ней. Казалось, я ощущал ее — на другом конце Космоса. Я не думал о расстоянии — я видел Аэа, как живую, чувствовал токи ее жизни, чувствовал, как она слабеет вместе со мной... Желание накапливалось, росло, распирало меня; я закрыл глаза — и, не думая ни о страшном риске, ни о собственной слабости, сделал, как учила Аэа: направил свое Желание на цель — быть с Ней скорее, сейчас, немедленно, — усиливал, материализовывал его, вторгался им в ход вещей, взламывал им пространство...

Вокруг все будто потемнело, застыло, набухло энергией; я ощущал треск голубых искр, чувствовал, что пространство оплыло, как воск... Я не думал о шансах на успех, я только концентрировал энергию Желания — так, как меня учила Аэа. Она звала меня к себе, — и я стремился к ней.

... Внезапно все исчезло. Не стало ни пространства, ни времени, ни даже меня, — осталось одно Желание, одна моя энергия — и то, что было только что «я», напряглось из последних сил, чтобы сохранить ясность и силу; в его фокусе, как в мушке прицела, была Аэа, — «я» приближалось к ней, теряя силы...

... Я открыл глаза. Надо мной было небо — странное, фиолетовое, — и верхушки высоких трав.

Страшная, каменная слабость прижала меня к земле; внутри разливалась пустота, заморозившая все мысли и желания. Я был живым мертвецом; хотелось раствориться, растечься, не быть, — но я попытался встать. Дыхание перехватывало, ноги не держали меня, — но с третьей попытки мне удалось подняться на ноги. Шатаясь, я оглянулся вокруг.

Меня окружал пейзаж, невозможный даже в самом странном сне. Вокруг расстилался ковер изумрудных трав; вдалеке темнели горы, острые, как сосульки, сверху нависало тяжелое лиловое небо — оно давило меня, как галлюцинация. В небе полыхало Солнце, оранжево-лиловое, как порой бывает на закате; рядом светились два голубоватых диска размером с две или три Луны.

Вдалеке, перед горами я заметил странные строения, похожие на прозрачные колбы или конусы. Туда я и направился, пошатываясь, как пьяный...

Продолжение следует.

E-mail автора: 4elovecus@rambler.ru