Ночка
Страница: 3 из 3
и провалился в черноту сна без снов.
***
Так было и третьей, и четвертой ночью: они томили и мучили друг друга безудержными ласками, не знавшими исхода и пределов. Даня обмазывал Ночку глиной, а она его, и они терлись друг об друга, покрытые скользящей, обволакивающей массой; Даня мял Ночкины груди в глине, и Ночка тихо выла в экстазе...
В пятую ночь наконец случилось Это.
Все произошло внезапно, почти случайно: Ночка обхватила, как обезьянка, ногами Даню, который держал её, стоя в воде — так она делала и раньше, и Даня кружил ее, как на карусели... но сейчас она прижалась плотнее, Даня сделал непроизвольное движение пахом — и скользнул вдруг в мягкую, мыльную глубину. Ночка вскрикнула, глотнула воздух — «ыыыыыыххх» — больно сжала Дане шею, но не отстранилась; Даня чувствовал, как окунается все глубже в плотное, горячее, обволакивающее — осознал, что произошло, и... набросился на Ночку с ласками, бурными, исступленными, исходя в них, как в истерике.
Она только шептала, задыхаясь и забирая воздух между поцелуями, будто ныряя: «Это — оно?... То самое? Да?... « — и Даня шептал ей — «да, да, да...», яростно бодая ее хуем и теряя голову от первого в жизни совокупления. Их окружал фейерверк фосфорных огней, плясавших вместе с ними любовную пляску.
Даня всаживался в нее до конца, отчаянно, как велело ему желание; его хуем двигала природа, а разум отключился, как в бреду. Дане хотелось проткнуть Ночку насквозь, всадиться в нее до упора, по уши, по макушку. Ночка подвывала ему — все громче и громче, и они метались с воплями, кусая, терзая, поглощая друг друга...
Когда все кончилось, и Даня лежал на руках у Ночки, как младенец, а сама Ночка дрожала и тихонько подвывала, не умея утолить желание, — на невидимом берегу засвистели, зааплодировали... Их пробрал зябкий стыд. Молча, не сговариваясь, они поплыли прочь.
***
Даня всю жизнь ждал любви, но никогда не думал, что она явится ему в таком облике. Они с Ночкой любили друг друга без памяти, он уже знал это — и не знал, как выглядит его возлюбленная, не знал, какие у нее глаза, лицо, взгляд, волосы, кто она, откуда... как ее зовут, наконец.
Ночка слилась в его сознании с ночной мглой. Данина любовь была слепой в буквальном смысле слова — она жила звуками и прикосновениями, но не имела зрительного центра. Это заостряло до предела ощущения — осязательное, физическое чувство друг друга, — но и страстно мучило Даню. Ночка имела голос, тело, душу, но не имела лица, растекаясь в Данином сознании, как ночная мгла...
Они совокуплялись каждую ночь помногу раз, и Ночка истекала своим и Даниным семенем, смешанным с морской водой. Их любовь была по-детски дикой, необузданной и не знала никакого предохранения. Даню одолевал ужас: до конца отпуска оставалась неделя, а любимая оставалась для него Ночкой — ночной тенью без лица, имени, без прошлого и будущего. Он знал только, что она очень молода, что он лишил её девственности — она призналась ему в этом, — что она ни на кого не похожа — умна, талантлива, неистощимая фантазерка, поэт, мятежная душа, — что она высока, стройна, у нее упругое, зрелое тело, и — на голове у нее афрокосички.
Это открытие, сделанное им на второй день, не разочаровало Даню, чему он немало удивился. Более того — он пустился в мысленные оправдания:
«В конце концов, если Ночка во всем — исключение, почему здесь она обязательно должна быть правилом? Конечно, она — вторая в мире девушка, которой афрокосички идут, и не просто идут, а усиливают во много крат ее загадочную красоту!»
Рассудив так, Даня отчаянно полюбил ее косички, и ему доставляло необыкновенное удовольствие играться этими влажными шнурочками, месить в них густую глину, щекотать ими себя и хозяйку...
Он представлял ее то голубоглазой блондинкой, то знойной брюнеткой, то курносой, то востренькой; на его расспросы Ночка отвечала:
— Сегодня у меня голубые глаза, нежный носик пуговкой и русые волосы. Я — милая русалочка. Такой симпатичный, безопасный Лореляй. А завтра, наверно, будут карие — я еще не решила... Я ведь богиня, и могу менять внешность — не то что скучные человечьи лица: всегда одно и то же...
Наконец Даня решил про себя, что Ночка рыжая, и у нее зеленые глаза. Этот облик гармонировал с её отчаянной душой, и он сказал ей об этом. Ночка отвечала:
— Как ты угадал? В самом деле — сегодня я рыжая. И у меня зеленые глаза — знаешь, как море рано-рано утром, и такие лучики в нем светятся...
В любви Ночка была неистова и ненасытна. Не прошло и трех дней с ее посвящения в плотские тайны, как она уже выла и стонала Дане, обессиленному тремя оргазмами:
— Дух, душочек мой... Горю, помираю совсем... Пожалуйста, еще... пожа-а-а-алуйста!... ааааааа... — и жадно впивалась ему в лицо, высасывая из Дани флюиды любви. Неопытный Даня догадался тогда, что ему делать — и скоро его рука трепетала в горячей глубине бутона, а Ночка металась, молотила бедрами воду и гортанно завывала:
— Ааааоооыыы! Ещё, еще... Оооуу! Глубже, глубже, миленький мой, ро-о-о-одненький... ыыыыыыыыыыых!..
Потом — лежала на воде, близкая и невидимая, и шептала:
— Хорошо... Боже, как хорошо!... Я орала? Сильно? — и застенчиво ластилась к Дане. — Я не могу — отключаюсь, меня просто рвет на кусочки, на такие... сладкие капельки, понимаешь?... Никогда не думала, что я такая. Я... развратная, да?
Её гортанные любовные вопли были похожи на крики заморских птиц, и Даня сказал ей об этом. Ночка ответила:
— «Где-то под южным небом мужчины оплодотворяют женщин, кричащих, как ночные птицы». Ремарк. Знаешь?
Даня не знал, и ему было страшно и сладко. Он отключался от мыслей, погружаясь ночами в бездонный сумрак любви. Ему казалось, что он сходит с ума; днями ему снилась Ночка — с рыжими косичками, как у Пеппи Длинныйчулок, упругая, веснушчатая, зеленоглазая...
***
До конца отпуска оставалось три дня. Даня вдруг осознал это, и ему стало холодно, будто внутри потянуло сквозняком.
Он не мог спать. Мысли о Ночке и разлуке слились в неоформленный щемящий ком; Даня бродил и бродил по утреннему берегу, придумывая версии спасения. Его мысли были невнятны, проекты фантастичны: пьяный любовью, он разучился ясно мыслить...
Погруженный в себя, он не заметил, как вышел по берегу в город. Его вернул к жизни динамик прибрежного кафе, изрыгающий рулады «Владимирского централа»; Даня поморщился, как от боли, и вспомнил, как давно он не ел. Зайдя к себе в домик за деньгами, он пошел по набережной к бистро.
Было воскресенье, и Даня двигался медленно, обходя сотни движущихся тел. Крепко задумавшись, он ничего не видел перед собой — даже африканка не привлекла, как обычно, его внимания. Но затор в толпе оттеснил Даню вплотную к ее столику — и Даня волей-неволей взглянул на нее.
Она сияла неизменным великолепием, но казалась усталой. Рассеянно удивившись этому, Даня собрался нырнуть в толпу — как вдруг помощница обратилась к негритянке, не понимавшей, как он думал, ни слова по-русски:
— Мася, а чего ты сегодня грустная?
И эбеновая «мася» ответила — гортанным голосом, от которого у Дани внутри хрустнула ледышка, — голосом, знакомым до боли, до зуда в сердце:
— А, не выспалась просто. Не обращай внимания...
Даня застыл. Его разум отказывался принять очевидное, и он, позабыв о приличиях, оцепенело навис над африканкой.
— А-а-а-афрррокосички на любой вкус! Молодой человек, присаживайтесь, выбирайте — вот рисуночки, шнурочки... — рекламно защебетала помощница, — вам подойдут вот такие — всего за полчаса... По воскресеньям у нас скидочки... Эсклюзивная работа мастера из Африки...
Даня стоял, не реагируя, и смотрел на мастера из Африки — на свою Ночку, явившуюся ему в облике, о котором он не смел и мечтать. Она глядела на него с недоумением, и девушка — тоже:
— Молодой человек!..
Вдруг глаза Ночкины странно блеснули; уловив незримые, бессловесные токи Даниного взгляда, Ночка узнала его за миг до того, как он открыл рот.
— Что?... — отозвался Даня, не сводя с неё глаз.
Его голос утвердил догадку — во взглядах Ночки и Дани запульсировало взаимное узнавание, ошеломившее обоих. Ночка тихо вскрикнула...
— Будем делать косички? Нет? — Белобрысая помощница раздражалась, не понимая, что происходит.
Выдержав Ночкин взгляд, вливший в него струю обжигающего тока, Даня вдруг сел на стул на клиентов.
— Молодой челове-ек! Ау-у!... Какие косички будем делать?
— Та... такие, как у нее, — ответил наконец Даня, показав на опешившую Ночку.
— Что, прямо такие же?!... Вы уверены?
— Да, — ответил он, все еще не веря происходящему, — Такого же цвета.
— И что, все волосы заплетать?
— Все. Полностью. — Даня был, как пьяный. Ночка смотрела на него с полминуты, а потом взялась за его волосы — знакомыми руками, пять часов назад втиравшими в них глину — и принялась превращать его благородную шевелюру в конструкцию, которую он еще недавно так искренне ненавидел. Помощница присоединилась к Ночке...
Когда косички были готовы, и горячий ветер защекотал Дане кожу на голове, непривычно обнаженную, — Даня быстро расплатился и, стыдливо уворачиваясь от зеркала, ухватил Ночку за руку:
— А теперь пойдем.
Ночка снова вскрикнула.
— Молодой человек... Вы... Вы что? Она на работе! Куда вы ее тащите? — растерянно протестовала девушка-помощница.
— Сегодня она отлучится с работы — сказал Даня, тряхнув свежими косичками, — правда?
— Правда, — смятенно улыбнулась Ночка и пошла за ним.
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →