Завтра — к директору!
Страница: 1 из 2
Я воспитываю сына один, без жены. Мать Андрюшки и сейчас, верно, валяется в чьей-то постели. Я отсудил у нее Андрюшку еще тогда, в самом начале, и с тех пор нам с ним весело...
Нет, мы отлично понимаем друг друга! Я и Андрюха — лучшие дружбаны. Мы и во все игры режемся вместе, если я успеваю. Но в коллективе Андрюху не понимают. Еще когда он был в детском саду, пошли проблемы, а как в школе оказался — я и забыл, что такое спокойные вечера. Все на него жалуются, как перебесились просто, будто мой Андрюшка — маньяк какой-то, а не нормальный пацан.
Особенно достает эта его Ксения Эдуардовна. Парень уже в четвертом классе, уже свои мозги есть, а она все придалбывается к нему, «поговорить» оставляет, в душу лезет... Пусть лучше сделает так, чтобы в ее классе Андрюшку нормально понимали, и девки не ябедничали на него на каждом уроке! Дисциплинка, тоже мне. Только и покою Андрюшке, что дома. Приходит домой, как в бункер спасаться, мыслимое ли дело?
Вот и сейчас: принес дневник, а там — нервным дамским почерком: «Завтра — к директору! С отцом!» Я такой почерк куриным называю...
Специально хотел не пойти: что я, в самом деле, мальчик, что меня на ковер вызывают? Но потом все-таки решил: пойду. Расскажу этому директору все по понятиям. Если нормальный мужик — должен понять...
***
Пришел. Стучусь в дверь с табличкой: «Директор школы No. 13 Маленко К. Э.» Констатин Эдмундович, что ли?..
— Войдите! — раздается писклявый голос, и я раскрываю дверь.
За столом сидит девиццо. Красивое, черт подери, давно таких не видел: морда — персик, глазки черешнями... Вся — как наливной плодик, свежий и вкусный до щекотки. И светлые волосы завитками. Откуда она тут взялась, думаю я. Для училки — малявка еще: лет двадцать максимум, и то, если накрасится. Секретутка, что ли? Да нет, вроде ж сидит в предбаннике старая крыса в очках... Видно, родственница директору, племяша или кто; а очень может быть, что и обожаемая доця...
— Солнышко, — говорю, — будь здорова, а где директор?
— Директор? — она так переспрашивает, и смотрит на меня, как солдат на вошь. И густо краснеет.
— Ну да, директор, терпеливо объясняю я. — Маленко Ка Э. Ты читала вывеску на дверях, когда входила сюда, радость моя?
— Чи... читала.
Гримаса на пунцовом личике вдруг перешла в улыбку, такую славную, что... эх! Но улыбка тут же стерлась, будто ее выровняли утюгом.
— Читала. Маленко Ка Э — это я. Я — директор. И... у нас принято обращаться к директору несколько иначе. Не «солнышко» и не «радость», а Ксения Эдуардовна. И желательно на вы. Если получается...
На личико-персик снова вернулась улыбка — до того обалдевший, видно, у меня был вид.
— Ааа... эээ... Значит, это ты... вы... та самая Ксения Эдуардовна? А сколько же... вам лет?
— Столько, сколько есть. Да, я Ксения Эдуардовна, не знаю только, та самая или не та. А с кем имею честь?
— Эээ?..
— Кто вы?
Блин, вот попал! Такой дурацкой ситуации у меня еще не было. Я еле сдерживался: было очень трудно называть это чудо в перьях Ксенией Эдуардовной. Хотелось потрепать ее по пунцовой щечке, хотелось взъерошить ей кудряшки, да и... чего там говорить!
Запинаясь, я объяснил, кто я такой и зачем пришел.
— ... Нет, «просто Валерой» вы будете, когда выйдете из школы. Так как вас по отчеству?... Итак, Валерий Петрович... а где Андрюша?
— Он приболел. Вчера еще носом шмыгал. Я решил его не таскать. А что, по вашему, он должен...
— И правильно решили. Пусть поправляется; а мы с вами прекрасно поймем друг друга, я уверена. Валерий Петрович...
Она встала и начала ходить по кабинету. Я продолжал стоять: она забыла усадить меня. Голос у нее дрожал, хоть она изо всех сил старалась быть строгой и внушительной:
— Нам нужно поговорить. О вашем мальчике. Понимаете, он... Он ведь у меня, я веду его класс, 4А. И вот... Он проявляет себя странно. Очень агрессивный. Особенно к девочкам. Хоть он не такой, ведь я вижу. Знаете, как дети... особенно в этом возрасте: влюбился — дернул за косу... Но что-то заставляет его целенаправленно мучить девочек, делать им гадости. Просто до садизма доходит...
— Э! Вы тут мне не рассказывайте, — перебил я...
— Не перебивайте, пожалуйста. Дослушайте меня. Я пыталась поговорить с нем. Он странный. Он не идет на контакт. Вначале он вообще не хотел со мной говорить. Просто сидел и молчал. Но потом я разговорила его. Чуть-чуть. И он сказал мне, что все девки суки, и он их ненавидит. Я... я повторяю дословно то, что говорит ваш сын. Вы понимаете меня? Откуда у него такой настрой? Что вы на это скажете?
— А то скажу, Ксения Эдуардовна, радость моя, — говорю я, — что я не люблю, когда на моего сына вешают всяких слонов. Будто я его не знаю! Вы из него прямо какого-то маньяка делаете! Что он вам сделал?
— Ну как же вы!... Я же с вами поговорить хочу. О вашем ребенке! Я ведь тоже за него переживаю, они все мне как родные, он и мой тоже чуть-чуть...
— Э нет, вот это не надо! — Тут меня зло взяло, не знаю, прямо взбесился. Стоит тут, понимаешь, в дочки мне годится, великое цабэ, «директора» из себя корчит... — Вы его воспитывали? Вы нянчили его? Памперсы меняли? Вот и не надо! У самой дети будут, тогда поймешь, что к чему!
— Не... не смейте со мной так! Ну что вы за человек! Вы... — в ее голосе уже звенели слезы, хоть она и старалась изо всех сил. — Вы что, не понимаете, что это все не случайно? Вам же человека воспитывать, не игрушку, а человека! Маньяка, говорите? А откуда маньяки берутся, вы думали? Думали?!
— На надо учить меня, как воспитывать моего сына! Учит меня! Да что ты знаешь об этом? Рассказала свои буковки-цифирки, и все, домой? Да тебе еще... Да ты...
Я замолк, потому что Ксения Эдуардовна вдруг упала на стул и разревелась.
Женских слез я не выношу. Я не знаю, что с ними делать. Когда женщина плачет, я чувствую себя и дураком, и кучей дерьма одновременно.
— Ну... ну что ты... ну что вы, Ксения Эдуардовна? Ну... погорячились малость, ну с кем не бывает? Вы это... не серчайте, если что не так... Ксения Эдуардовна!
Она всхлипывала так горько, что я не выдержал и подошел к ней.
Ревела она точно, как маленькая девчонка: хлюпала носом и размазывала все, что можно, по лицу.
— Ну... ну простите... прости меня, пожалуйста! Я не хотел тебя обидеть. Ну... вот уже всю красоту размазала. Ксения Эдуардовна!... Хотите, я на колени встану?
Я и в самом деле взгромоздился на колени.
— Ну что вы... ну как же... Простите меня, я не хотела... Я... я... — Она кинулась поднимать меня... и мы впервые прикоснулись друг к другу.
Не знаю, что это было: будто искра какая-то... Вроде ничего не изменилось, но... она уже не была Ксенией Эдуардовной. Она была несчастным существом, плачущим рядом со мной, вот тут, совсем близко... Дистанция между нами куда-то исчезла, и я тронул Ксению Эдуардовну за плечо. Она не отпрянула, и я легонько обнял ее. Мне очень хотелось утешить ее...
Лучше бы я этого не делал. Почувствовав тепло, Ксения Эдуардовна вдруг ткнулась мне в плечо — и разревелась вдвое сильней. Ошеломленный, я обнимал ее, гладил по спине, по голове, шептал ей какую-то хрень, — а она бормотала сквозь слезы:
— Го... говорила мне мама: «Ксюшка, не иди в директора! Они тебя там сожрут все!» А я... я дура, я думала, что меня тут все люююююбят!... Любимая ученица!... И выбрали ведь, не навязывалась... Как Иван Христофорыч умер, так никто не хотел, все только меня предлагали. «Талантливая наша, перспективная»....
Читать дальше →Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →