Таня, Танечка, Танюша

И вот, стоим в таиландском порту. Прошло два месяца, как у нас появилась Танюша. Первое эйфорическое впечатление от ее готовки постепенно сходит на «нет». Борщи становятся пересоленными, мясо начинает напоминать подошву, блинчики — комом. Качество еды медленно и верно приближается к катастрофическому пределу: «это даже рыбы жрать не будут». Обычно после этого на кораблях бывают бунты. На все строгие вопросы чифа кокша только вздыхает, теребит передничек, заливается слезами и убегает к себе читать про динозавров. Грустно, товарищи. Грустно, и ничего не понятно. Грустно, ничего не понятно, и голодно.

На борту только я, третий, вахта на трапе, и Танюша. Даже капитан с чифом слиняли на берег. Хули, не мужики что ли? Таиланд же. Секс-рай для европейца. А нас с третьим обещали позже отпустить. Сидим, режемся в карты. Скука смертная.

— Н-да, — говорит Костя, — с крысами надо что-то делать.

Крысы ощутимо тарабанят лапками по переборкам, мешая сосредоточиться.

— Ой, надо, — соглашаюсь я и утыкаюсь носом в расклад.

Через некоторое время понимаем, что с этим, таки, надо что-то делать. Потому как уже голова начинает болеть от их беготни. Поднимаемся, берем кто что, и идем по коридорам, простукивая переборки. Доходим до рефки (мясной камеры) и удивленно переглядываемся. Дверь рефки буквально ходит ходуном. Это скока ж там крыс? А ить там все наши мясные запасы. Изничтожат все подчистую, придется каннибализмом промышлять.

— Володя, открывай, — говорит мне третий.

И тут вот я как-то замялся.

— Ты знаешь, Костя, я крыс не очень.

— Володя, — он откровенно удручен, — ты же старше меня по должности. Тебе и открывать.

Блин, не поспоришь. Пришлось открывать.

Открываю, и на руки мне падает замерзшая Танюша с бараньей лопаткой в руке. Бедняжка просидела в морозильной камере не меньше получаса. А все почему? Потому что меньше надо было думать об особенностях половой жизни ископаемых динозавров. Артельного тоже на берег отпустили, он ее еще утром спросил:

— Надо че?

— Ниче не надо. Иди, родной.

Оказалось, ей срочно приспичило взять фарш на котлеты, потому как меню на ужин утверждено капитаном, а ингридиенты она забыла. Вот и пошла на нарушение устава, пробравшись в рефку за фаршем. Ключи от камеры стибрила в каюте у того же артельного. Все по-честному на листочке ему записала. Сколько взяла, откуда; девочка была очень честная. А дверь камеры за ней захлопнулась. И настала ей печалька. Сидела, бедолага, и монотонно барабанила в дверь бараньей лопаткой. Периодически подпрыгивая и приседая, чтобы не замерзнуть окончательно.

Эм... Мы смотрим друг на друга, как два идиота. Наконец, до меня доходит, что ситуация ничуть не смешная. А скорее трагическая.

— В каюту ее, быстро, — рявкаю я на третьего, — водку тащи. У меня в шкапчике возьми бутылку.

И несу обледеневшее поварихино тело в ее каюту, пока Костя мечется в поисках водки. К тому времени, как он влетел к нам, я успеваю ее раздеть и сильно помять. Растираем в четыре руки. От розовых пяточек до маленьких ушек. Заворачиваем в одеяло, силой вливаем почти полстакана водки. Растереть пришлось всю, то есть всю. А мы оба семь месяцев в рейсе, если что. Сидим рядом, ждем, когда это замерзшее небесное создание очухается. Я встаю, прохаживаюсь по каюте. Третий отворачивается к иллюминатору и барабанит пальцами по столу. По-моему «сердце красавицы склонно к измене». Я хочу выгнать его, он хочет выгнать меня. Ни хрена, я старше по должности.

Примерно через полчаса замечаю, как дрожат ее ресницы и бросаюсь к ней.

— Таня, с тобой все в порядке?

— Владимир... ой... Петрович, а я испугалась, что меня уже никто не найдет.

Слабый голос еще дрожит, но щеки уже розовые и даже пытается улыбнуться. Правда, язык немножко заплетается. Что неудивительно после такой дозы алкоголя. Третий подскакивает тоже.

— Как ты себя чувствуешь, Таня?

— Замечательно, Константин Сергеевич. Только мне как-то жарко.

Растертая, завернутая в одеяло, Таиланд, температура + 40. Мы сами обливаемся пОтом. И она откидывает одеяло, представая перед двумя парами изголодавших по женскому телу мужских глаз, во всей своей девичьей красе. Не, когда мы ее растирали, она была пациенткой, а сейчас почему-то резко перестала ею быть.

Отскакиваем от шконки, но глаз не отводим. Танюша внимательно осматривает себя немного хмельными глазами, понимает, что она, мягко говоря, не одета. А рядом два нормальных здоровых мужика. И вдруг... она улыбается. Да так нежно.

— А я двери в каюту уже вторую неделю открытыми держу. И хоть бы одна сволочь сообразила. Я уже и кормить вас вкусно перестала. Думала, может кто догадается.

И сказано это было так невинно, что мы чуть не расплакались от осознания собственного идиотизма.

Третий, конечно же, бросается к ней первый. Она обнимает его за цыплячью шейку, и они бесстыже целуются прямо на моих глазах. Мотаю головой и отбрасываю его за воротник.

— Я старше по должности.

Он не противится и молча завладевает нижней половиной ее тела.

— Ох, Владимир Петрович, вы такой красивый.

Голубые глаза заволакивает пелена и я целую раскрывшиеся губы. Танюша тихо постанывает мне в рот, остро реагируя на то, что вытворяет третий. А тот уткнулся между стройных кокшиных ног и усиленно работает языком.

« Господи, — мелькает мысль, когда нетвердая Танюшина рука начинает старательно шуровать у меня ниже пояса, — что ж ты ширинку-то расстегнуть не можешь?»

Рву застежку вниз, освобождая истомившийся член. Танечка тут же припадает к нему губами. На удивление, довольно умело. Ощущение мягких девичьих губ и маленького упругого языка после семи месяцев одних снов... Сам в это время играюсь острыми, почти детскими грудками. Третьему три раза объяснять не надо, он уже успел раздеться и сейчас, закрыв глаза, обрабатывает кокшу сзади. Ее голова мерно и не сильно толкается мне в живот. Где-то на каком-то моменте понимаю, что семь месяцев рейса слишком долго и честно предупреждаю Танюшу, что все... скоро баста. Она хватается губами еще крепче, и мне не остается ничего, как только кончить ей в рот. Это поразительное создание все проглотило. И как в нее это влезло.

— Простынь стирать неохота, — поднимает она на меня ангельский голубой взгляд.

Третий к тому времени уже просто лежит на ее спине, тихо подрагивая. Честно говоря, мы даже не поняли: она сама-то успела, или нет.

— Покурим? — Костя находит на столе пачку сигарет и открывает иллюминатор.

Курим, пуская дым в круглое стекло. Переглядываемся друг с другом:

«Ништяк»

« А то... И на хрена на таек деньги тратить?»

« Давай никуда не пойдем».

«Никуда не пойдем. Здесь останемся».

Хорошо. Как будто что-то вкусное лопнуло внутри. Хорошо, но мало. Хорошо, мало, и хочется еще... послушать о динозаврах. Очень увлекательно, как они там в мезозойском периоде общались.

Танечка лежит на шконке, блаженно улыбаясь и поглаживая себя между ножек. Медленно вытирает с бедер следы третьего, а в глазах опять плывет пелена. Шаловливый пальчик так и снует, так и мечется. Уже раскраснелась то ли от водки, то ли от растирания, то ли от еще чего. Грудь ходуном так и ходит, глаза то на меня, то на третьего смотрят. Убойное зрелище. Бросаю взгляд на Костю и вижу, что он не против продолжения праздника. С моей стороны — аналогично, поэтому, раздеваюсь полностью.

— Меняемся? — останавливаю я этого рвущегося в очередной бой цыпленка.

Он нетерпеливо сбрасывает мою руку с плеча, сосредоточенно кивает и занимает мое прошлое место в изголовье.

Танюша несколько секунд со странным выражением лица рассматривает его выдающееся достоинство, прославившее весь российский торговый флот, качает головой и аккуратно берет головку в рот. Больше в нее, кажется, не помещается.

Я устраиваюсь сзади и наслаждаюсь видом аккуратной попки. Ну, теперь можно и по-нормальному. Целую половинки, ласкаю пальцем красивые складочки, нахожу нервный бугорок. Нежно потираю его указательным, Танюша начинает учащенно дышать. Ныряю двумя пальцами во влажное отверстие, девочка издает протяжный стон. Она еще после первого раунда как следует не отошла, много ли ей сейчас надо.

Удивительно, но третий умудрился залезть ей в рот чуть ли не до половины. Как она его сзади-то терпела? Женщина-загадка.

Обхватываю за талию и аккуратно насаживаю Танюшу на себя.

— О-о-х, Владимир Петрович. Вы такой... удобный, — она на мгновение отвлекается от своего занятия и оборачивается ко мне, — а то Константин Сергеевич какой-то дюже большой. Больно было. А на вид и не скажешь.

И возвращается к чуть удивленному третьему.

Да, меня много как называли женшины. Красивым, ласковым, щедрым, добрым. Кто-то злым и грубым. Но вот «удобным» меня назвали впервые.

Через несколько минут она начинает мелко подрагивать в ожидании оргазма. Третий держит ее голову, чтобы не сорвалась ненароком с его ствола. И Танюша бурно кончает, что чувствуется даже с занятым ртом. Где-то сразу за ней разряжается Костя с тихим стоном. Я держусь еще немного, но тоже кончаю, облив ее бедра. Беременность посреди рейса нам ни к чему.

— Ой, — Танюшины глаза вдруг приобретают диаметр летающей тарелки, — я же фарш в артелке так и забыла. Сейчас весь экипаж без ужина останется.

И она подрывается со шконки, едва успев накинуть халатик и немножко покачиваясь. То ли от легкой качки, то ли еще от чего.

Без ужина нас, конечно, не оставили — девочка была очень ответственная. Правда, вместо утвержденных мастером котлет с макаронами, на ужин была красная рыба по-польски с картофельным пюре. Команда «Художника» вновь почувствовала себя наверху блаженства. Танюша вложила в ужин все свое удовлетворенное женское исскуство.

Разворачиваю салфетку возле тарелки. Под салфеткой — листок бумажки. Пожимаю удивленно плечами, че это буфетная, с ума что ли сошла. Всякий мусор под приборы пихает. Выговор надо объявить, совсем разленилась, толстуха. Бумажку разворачиваю: « Владимир Петрович, если вам понравился ужин и вы хотите добавки, то она ждет вас в моей каюте». Оглядываюсь вокруг — никто, блин, не заметил? — и натыкаюсь на рыскающий по столу взгляд третьего. Судя по всему, ему тоже приготовлена добавочная порция ужина.

Переход Таиланд-Япония-порт приписки запомнился экипажу «Художника» отменной кухней и приветливым отношением поварихи. С Танюшей в рейс я ходил еще однажды, потом она вышла замуж и списалась окончательно. Хорошая была девочка.

Все, похоже, мой последний рассказ.