Уездные розги. Глава третья: Кузина Сашенька

Когда я вернулся домой, уже совсем стемнело. Бутылка красного французского вина — подарок Сашеньки — и новый неразрезанный роман должны были скрасить мое одиночество. Я удобно расположился на диване, но, лишь только взялся за нож, в дверь кто-то постучал. В комнату робко вошла Эжени.
— Здравствуйте, сударыня. Чем обязан столь позднему визиту?
— Простите, я подумала, может быть, вам потребуются мои услуги?
— В таком случае я известил бы вас. Впрочем, останьтесь. Какие услуги вы намеревались мне оказать?
— Я... я не знаю.
— Не знаете? Странно. Можете сесть вот сюда, — я немного сдвинул ноги, освобождая ей место на диване. — Хотите вина?
— Я протянул ей стакан. Она залпом выпила. Видно было, что она очень страдает.
— Ну-с? Так какие услуги?

Еще несколько мгновений Эжени пыталась преодолеть себя, но, не выдержав, с криком: «Нет! Я так не могу!» — опрометью выбежала из комнаты. За дверью послышалась какая-то возня, потом дверь снова отворилась, и Никиткина рука втолкнула барышню обратно. Она снова попыталась выйти — не тут то было: дверь крепко держали с той стороны.
Я расхохотался до слез:
— Нет, право, он меня когда-нибудь уморит! Эжени! Ну что ж это такое, а?! Ну нельзя же так!
Эжени посмотрела на меня, на дверь, снова на меня... и, неожиданно для себя, звонко рассмеялась.

Этого оказалось достаточно для того, чтобы сломать лед наших отношений. Шатаясь от смеха, я подошел к ней, и, дружески обняв за плечи, потянул за собой. Все еще смеясь, мы повалились на диван. Я крепко прижал ее к себе, такую нежную, такую родную!
— Не пытайся убежать от меня! Тебе все равно не удастся!
Я положил руку на ее лицо, раздвинул мягкие нежные губы, погладил ровный ряд зубов и попытался разжать их пальцами. Она пустила. Ее язык затрепетал, отстраняясь. Я просунул пальцы еще немного дальше и ласкал бархатистую поверхность языка, пока она не сглотнула. Удовлетворившись этим символическим оммажем, я занялся тем, что интересовало меня гораздо больше. Страшно мешала одежда.

— Давай мы сейчас снимем все это — будет гораздо свободнее дышать! — я быстро расстегнул длинный ряд пуговичек на платье, отшвырнул подальше кружевной ворох белья, и, пока она снова не застыдилась, поскорее лег сверху, прикрывая ее собой.
— В прошлый раз было больно?
— Ах, ужасно, ужасно больно! Какой-то кошмар! Я думала, что умру!
— Это потому, что ты не хотела. Прости меня, я был так зол на тебя! Но не думай об этом! Сейчас все будет по-другому. Я тебя подготовлю.
— Как?
— Вот так, рукою... Сладко тебе, девочка?
— Сладко.
— Видишь, как хорошо. Сейчас войдет как в масло. Раздвинь ножки.
— Ох! Нет!
— Все, не буду, не буду! Обвыкни пока.
— А!
— Все еще больно? Ну хорошо, мы еще поласкаем. Где наш милый секелек?
— Ах! Да!
— Ну вот, уже и не больно совсем. Прижмись ко мне потеснее... Так надо! Иди ко мне навстречу! Давай! Самой же легче будет... Вот так, потихоньку. Только вперед — не назад! Ножки еще пошире раздвинь. И согни в коленочках. Молодец. Обхвати меня.
— Ах! Ах! Ах! Ах!
— Да! Кричи! Кричи — не бойся!
— Боже! Боже! Боже!

Ее крики перешли в рыдания. Она снова рыдала у меня на груди, и мне снова хотелось утешить, убаюкать, уберечь ее. Убить всех тех, кто ее обидел. В первую очередь убивать надо было себя.

В это же воскресенье кузина прислала за мной экипаж. Я осмотрел Никитку со всех сторон, надушил его своими духами, и мы поехали в Сашенькино имение. Веселая светлая усадьба стояла посреди березовой рощи. Дом выглядел свежим и ухоженным, вероятно, благодаря неусыпному дядиному надзору.

Кузина встретила нас в просторной гостиной. Я обратил внимание на модную обстановку, на множество дорогих безделушек. Все говорило о том, что денег здесь не жалеют.
— Как вам понравился ваш экипаж? — любезно осведомилась кузина.
— Да, очень мягкий ход.
— Я хочу подарить его вам, чтобы вы могли без труда навещать меня.
— О! Дорогая кузина! Я не могу принять от вас столь щедрый дар! К сожалению, у меня нет средств для того, чтобы иметь собственный выезд. Где я буду держать лошадей? К тому же их еще и кормить надо, не так ли? Но, ежели вы хотите меня облагодетельствовать, отдайте мне этот подарок деньгами.
— Деньгами? У меня не так много денег при себе...
— Вы можете отдать мне по частям.
— Рублей двести я, пожалуй, смогу заплатить вам сегодня.
— Пятьсот, Сашенька!
— Двести за визит.
— Хорошо, будь по вашему. С вами невозможно спорить, кузина.

Она вынесла мне конверт. Никитка смотрел на него как завороженный. Сашенька заметила это, улыбнулась, достала перламутровый ридикюль и вынула оттуда десять рублей.
— Ах, какой славный мальчик, — сказала она, протягивая ему деньги, — Ты будешь меня любить?
Глаза Никитки расширились от счастья, он упал на колени, схватил Сашенькину ручку с деньгами, покрыл все это горячими поцелуями.
— Матушка! Голубушка! Да я за вас — хоть в огонь, хоть в воду, хоть в говно! Прикажите! Что угодно сделаю!

Я посмотрел на часы.
— И правда, кузина, начнем-с. Нам с Никиткой еще домой засветло доехать надо.
— Торопитесь к votre petite camélia? Я бы на вашем месте все-таки узнала, кто она такая.

Мы прошли в роскошную Сашенькину спальню.
— Ну, покажите же мне вашего любимца!
— Никитка, раздевайся!
— Боже! Настоящий Амур! Словно сошел с картины Бугро! Какие руки! Ах! Какие плечи!
— А какая задница!
— Да! Она просто создана для порки! Давайте высечем его немедленно!
— За что?! — возмутился Никитка.
— Не беспокойся, Никита: ни за что — просто для удовольствия.
— В следующий раз — не поеду, — буркнул Никитка, укладываясь ничком на низкую оттоманку.

Сашенька достала плетку. Я потрогал ее: кожа мягкая, видно, сделана специально для развлечений в будуаре. Плеть звонко щелкнула по гладкой белоснежной ягодице. Никитка вздрогнул. Сашенька била умело, ловко, смачно. Вскоре все тело Никитки равномерно зарумянилось.
— Хотел бы я оказаться на его месте, — сказал я, подставив руку под удар.
Плеть захлестнула, обвилась вокруг запястья.
— За чем же дело стало, дорогой брат? — Сашенька обворожительно улыбнулась. — Прошу вас, раздевайтесь!
— Только после вас, кузина. Впрочем, что это я?! Вы — наша хозяйка, вы повелеваете — мы подчиняемся. — Я снял с себя сюртук и рубашку, — Сойдет?
— Вполне.
— А ты, Никита, не сиди без дела! Полезай вниз — ублаготворяй барыню!

Никитка занял свое место под юбкой. Я встал перед Сашенькой.
— А вы, братец, красивы! Все также красивы! Никитка, конечно, лучше, но зато вы дороже.
Сашенька сочно хлестнула меня по спине.
— Противный альфонсишка!
Плеть приятно обжигала, унижение служило хорошей приправой.
— Букетник! Monsieur aux camélias! Цветочки с лотка продает, и собой заодно приторговывает, залежалым товаром! Ни чести, ни совести. Ради денег на все готов...

Удары и оскорбления лились на меня потоком. Мне все это очень и очень нравилось. Я решил поддержать игру:
— Русскому человеку честь — одно только лишнее бремя. Мы с Никитушкой люди бедные — нам на честь смотреть нечего.
— Ах ты бедненький мой! Несчастненький! Денежки-то — фьють! Сквозь пальчики ушли. Два состояния промотал! Два! Матушкино и то, что от Петра Алексеевича досталось. Имение родовое продал! Все! Все спустил!
Мне стало больно не на шутку. Оказывается, в руках у Сашеньки была не игрушка.
— Ничего делать не умеет! Только мотать! Из университета отчислили — и курса не кончил! Из полка выгнали! За что? За связь с генеральшей? Или за то, что ты у нее деньги брал?
— Сашенька, ну по шее-то зачем? Мне завтра на службу идти!
— Ничего, мой друг, галстучек повыше повяжете. Кстати, как служба?...  Читать дальше →