Школьные звонки

Я часто болел и поэтому в школу пошёл очень поздно. В 10-м классе мне уже было 18 лет. Окончив школу, я не загремел в армию, а ушёл на год позже не со своим призывом, но это уже другая история...

Судьбе было угодно смихуёчиться надо мной, причём дважды! Вот злодейка! Отбывая действительную детскую повинность в качестве воспитанника детского садика, во время медицинского обследования всея детсада у меня было обнаружено что-то в печени, в почках или в желудке. Поэтому за несколько дней до первого школьного звонка я был с почестями препровождён в больницу на двух недельное дообследование.

Чувствуя себя узником замка Иф, всё же выискивал подобающие занятия, дабы скрасить своё 15-ти суточное заточение. Например, старшие мальчишки подучивали меня подойти к какой-нибудь тётеньке лет осьмнадцати или чуть поболе, сделать ей заявление, что она «блядь». Я, конечно, знал значение этого слова, но делал лицо, будто уличное просвещение меня не коснулось, выполнял сию просьбу с подобающей миной неразумного несмышлёныша. К чести оскорбленных невинностей, битый я не был ни разу! Они сразу догадывались, что кто-то меня подговорил и ласково выспрашивали, кто же то мерзопакостное существо, обучившее такого маловатого нехорошим словам.

Конечно, я не выдавал злоумышленников, даже не поддавался на подкуп сладчайшими шоколадными конфетами, печенюшками или зефиром. Съев дары, свалившиеся мне чуть ли не с неба, я благодарил одариваемую, но выдать проказников отказывался даже под пытками.

Следует отметить, что лыком я тоже не был шит и, понимая преемственность поколений, подучивал отбывающих там за разные провинности малышей раза в два меня младше, кидаться резиновыми игрушками во всех подряд, невзирая на зависимость от социального статуса, сексуальной принадлежности и возраста.

Один мальчик был настолько ловок, что зафинтифлил резинного клоуна точнёхонько в тарелку одному дяденьке, несущего свой ужин в палату. К счастью суп был достаточно холодным, но облил несчастного с ног до головы. Вероятно, кому-то это покажется жестоко, но все присутствующие от мала до велика дико смеялись, когда он невольно облизывался остатками былого ужина.

Одна тётенька изъявила желание взять надо мной шефство. Теперь я не мог обжираться шоколадом, оппиваться томатным соком, которые мои сердобольные родители приносили в качестве передач, дабы как-то скрасить моё заточение. Теперь мне всё выдавалось и отпускалось по факту поедания, в обязательном порядке после препротивной трапезы. Если раньше вместо омерзительной закомкованной манной каши, я мог слупить пол шоколадки, запив её стаканом сока, то теперь — это являлось достойным вознаграждением после выполнения возложенной на меня повинности, и составляло от двух до четырёх долек. Там вашему покорному слуге удостоилось познать значение слов: «Горький, как хина». Этой самой хиной меня потчевали каждый день.

Но всё плохое, как и хорошее, когда-нибудь кончается. Свобода улыбнулась мне у входа материнской и отеческой улыбкой. И на следующий день я был препровожден в школу. Безо всякой помпы, цветов, музыки и прекрасных речей. К тому же я опоздал на первый урок.

Там мне тихонько определили место и, сунув прописи под нос, заставили вырисовать что-то типа: «Мила мыла раму, мама Милу мыла». Следует учесть, что я был криворукий от рождения, а точнее леворукий. В то время все мечтали построить счастливое коммунистическое будущее и леворуким в нём места не находилось. Поэтому Зинаида Андреевна (так звали мою первую учительницу) заставила меня взять деревянную палочку с пером в правую руку, и каллиграфировать, периодически обмакивая её в чернильницу. Первую букву, кою я создал, была клякса, заполонившая чуть ли не пол страницы. Моя сердобольная соседка подробнейшим образом объяснила мне, что я делаю не так: нужно было обмакивать кончик, а не всё перо...

Читать я научился ещё в четыре года и, мне было непонятно, почему имея семь лет за плечами прожитой жизни, великовозрастные отроки и отроковицы не могли этого делать. И мне было непонятно, зачем прибавлять к двум два, когда я уже тогда знал, что если поделить три яблока на двоих получится по полтора.

***

До последнего звонка оставалось меньше недели. Я брёл по улице, размышляя о превратностях судьбы и как мне жить дальше. Внезапная острая боль пронзила мой организм. Боль брала своё начало внизу живота и распространялась по всей его поверхности, а так же вглубь и вширь и наискосок. Я остановился и стал глубоко дышать, как учили. Вскоре она прошла, и я продолжил своё путешествие в столовую. Я любил обедать в столовой, хотя сейчас понимаю, что мама и папа отлично готовили.

Но многие меня поймут почему: ведь их дети тоже предпочитают жевать всякую дрянь в гламурных пакетиках и запивать это шило бурдой, светящейся ночью в желудке их чадушек, взамен неземных вкуснот, коими их потчуют горячо любящие родители. Сей феномен объясняется просто, но я отвлёкся по обыкновению и продолжаю.

Зайдя в столовую, я за каких-то 70 копеек набил свой пустющий желудок половинкой борща, двумя свиными котлетами с мою ладонь, картофельным пюре, политым каким-то соусом. Пирожок с капустой или яблоками вкупе с не-помню-каким-напитком, дали в достатке энергию растущему, молодому организму.

Улыбаясь словно кот, нажравшийся, украденной сметаны у нерадивой хозяйки, кот направил свои лапы домой. Путь мой был долог, хотя и не изобиловал опасностями. Всепоглощающая боль вцепилась спрутом в мои внутренности. Болело всё от горла до мужского естества. Еле передвигая ноги я всё же доплёлся до родных пенатов, и составил устную жалобу на столовскую пищу родимой мамочке. Она не стала лукавить и мудро предложила полакомиться Но-шпой, коей в её запасах было неограниченное количество. Она считала сиё лекарство чуть ли не панацеей от всех ЖКТ болезней.

Надо отдать должное её мудрости боль прошла. Но ночью вспыхнула с новой силой. На сей раз адский огонь решил пожрать мои внутренности. Встать я не мог и постучал в стенку родительской спальни. Папа со сна попутал стрелы и бросился открывать входную дверь, совершенно забыв о том, что электричество у нас есть и звонок работает исправно. Возвращаясь под тёплые покровы одеяла, он был остановлен подле моей двери стенаниями и охаахами умирающего. Вскоре все были на ногах и соседи тоже — у нас не было телефона. Вызвав скорою все приготовились ждать. Накормленный вновь но-шпой, умирающий вскоре уснул.

Скорая приехала по не обыкновению быстро — в 8 утра (примерно через 6 часов). Надо отдать должное, пункт, откуда они отправлялись, находился всего в квартале от нас. Дома я был один и загрузившись в авто через минуту был в приёмном пункте. А до последнего звонка оставалось на день меньше...

Рассмотрев мою кровь и так и эдак, женщина в белом халате сделала заявление, что мои лейкоциты превысили мысленные и не мысленные пределы. Последние её слова были: «На стол! И немедленно». Ваш покорный слуга, почувствовав себя овощем или шматком мяса, годным лишь для приготовления какого-нибудь блюда поплёлся в сопровождении двух сочувствующих «на стол».

Помыв и почистив овощ от ненужных волос, болезный был водружен на стол. Где его стали пластать на предмет удаления аппендикса. Пока меня резали, я им рассказывал анеки и побасёнки из своей жизни. Хирургица и её ассистентки укатывались от смеха. Наконец ей это надоело и, она сказала, что усыпит меня, если я не замолчу: «Юра ты мешаешь мне работать. Если я тебе ненароком отпластаю что-нибудь важное для твоей мужской сущности, ты же не будешь рад этому?». Тут же заткнувшись, отрок стал ожидать завершения операции. Внезапно мне стало плохо и захотелось вырвать из своих недр все остатки ещё не переваренной пищи.

— Куда! — взвизгнула хирург, — перестань создавать позывы к рвоте, он убегает от меня. Дыши глубже и поверни голову.

Мне было вдомёк, что он — это аппендикс и куда он убегает. Поэтому я стал дышать глубже. Почувствовав внезапную боль, понял, что ...