Предсказание

Страница: 1 из 2

«Дааа. Цветник еще тот» — думал Петр Петрович, пробираясь к классу сквозь заслон полуобнаженных девичьих тел.

Формально все было прилично (ну, или почти): голые ноги, руки, верхушки сисек и ничего больше, тем более со скидкой на жарищу, стоявшую весь август и не желавшую спадать в сентябре.

Но, как известно, чем формальнее приличия, тем трудней их соблюдать. «Ну нет. Обжегся уже не раз. Меня теперь на этой девичьей мякине не прове... Господи! А это еще что такое?!»

У дверей его класса стояла брюнетка.

Не то что бы самая голая или самая ногастая. Нет. Не голая и не ногастая, а просто неописуемо красивая. Черноглазая, умело и броско накрашенная принцесса «Тысячи и одной ночи», ухоженная, знающая цену своей бесценной красоте и полная ею доверху, до самых масляных с чертинкой глаз.

Судя по всему, она училась именно в его 11-м «А».

Это уже было слишком.

Петр Петрович входил на свой первый урок не строгим, уверенным в себе учителем, а нафиг деморализованным мальчишкой, готовым на любую глупость.

***

— Покрасовались, посверкали декольте, и хватит, — рычал он, расхаживая вдоль доски, как тигр по клетке. — Не знаю, как у вас было с Зинаидой Осиповной, а у меня все просто, как в букваре. За каждые голые ноги — к доске, плюс дополнительное задание. Закон вступает в силу со следующего урока. Вопросы есть? Вопросов нет.

Притихший класс слушал его, переглядываясь и закатывая глаза.

— У меня вопрос. Можно? — раздался хриплый голос. — А голые ноги попарно считаются, или за каждую ногу отдельно к доске?

По классу прокатилась волна хрюканья.

— Так. Ты у нас кто?

— Джим Кэрри! Джонни Депп! Лёня ди Каприо! — посыпалось отовсюду. — Фродо Бэггинс! Не, пацаны, он сам Лорд Саурон!..

— Тихо! — рявкнул Петр Петрович. Когда хотел, он мог делать это очень эффектно. Класс снова притих. — Тихо...

Через пять минут Петр Петрович понял, что у него болит голова. Через десять — что ему смертельно хочется сбежать куда-нибудь подальше. Он все время чувствовал на себе взгляд черных с чертинкой глаз, и от этого нес всякую хрень. Красавица-принцесса, вне всяких сомнений, насмехалась над ним, и Петр Петрович готов был растерзать ее за наглость и красоту.

Чтобы хоть как-то сбить этот дурной стих, он решил вызвать кого-нибудь к доске.

— Проверим, что вы помните с прошлого года. Ээээ... Хоменко!

Он специально выбрал самую невзрачную фамилию, надеясь, что на нее откликнется какая-нибудь серая мышка без бюста и голых ног.

Каков же был его ужас, когда к нему вышла сама Принцесса, сверкая своей неописуемой улыбкой.

— Чего лы... улыбаешься? — почти грубо спросил он ее.

— А что, нельзя? — нараспев спросила Принцесса, качнув бедрами.

Они у нее были крепкие, матерые, как у индийских шакти.

— Можно, если осторожно. Расскажи-ка нам, Хоменко... как тебя зовут?

— Маша, — все так же нараспев сказала Принцесса.

— Расскажи-ка нам, Маша Хоменко, о... о творчестве Блока.

— Блок — великий поэт-символист, представитель младшего поколения русских символистов, или, как они себя называли, младосимволистов, — немедленно начала Маша, не меняя интонации. — К ним принадлежали также Андрей Белый, Иннокентий Анненский и другие замечательные поэты-новаторы...

Она говорила абсолютно правильные вещи абсолютно правильным языком, все так же улыбаясь и растягивая слова, будто издевалась над ним. Петр Петрович слушал ее, раскрыв рот.

Кто-то явственно прошептал:

— Йессс! Она сделала его!

«Он прав», тоскливо думал Петр Петрович, глядя на улыбающуюся Принцессу-Машу.

— ... В зрелый период своего творчества Блок все чаще обращается к национальной теме...

— Спасибо, достаточно.

— Мне пять? — нагло спросила Маша.

Ее глаза пронизывали Петра Петровича снопами радужных искр, и ему хотелось кричать.

— Пять, пять. Садись.

Класс засвистел и заулюлюкал. Маша элегантно поклонилась и пошла к своей парте.

«Это конец» — думал Петр Петрович...

***

Класс быстро привык к новому учителю, и уроки проходили обычной школьной текучкой.

Но Маша изводила его красотой и нахальством. Она стала подкрашивать пряди волос, ниспадавших до пояса, зеленым и голубым. Вокруг глаз у нее тоже засверкали цветные тени, и вся она бесстыдно сверкала и мерцала на уроках, как восточная мозаика. Петр Петрович был уверен, что все это в пику ему.

Когда она нахальничала на уроке, он чувствовал себя лохом из лохов. В коридоре и на улице Маша держалась с ним, как со всеми, но Петр Петрович не замечал этого и был уверен, что она третирует его, как сопливого пацана.

За месяц он извелся, как за год каторги. В нерабочее время он не мог ничем себя занять и маялся, пока снова не шел на работу и не видел Машу, и не злился, что все без толку, и не шел потом домой, чтобы снова маяться и снова ждать встречи, мучительной, как и все остальные.

Из этого порочного круга не было выхода. Петр Петрович представлял себе, как признается в своих чувствах Маше, насмешнице и богине, и выл с досады, пугая прохожих.

Однажды в воскресенье он шел по рынку.

— Подходи, сынок, подходи, дорогой! Узнай судьбу свою, узнай, что тебе звезды готовят...

Это была «гадалка Зульфия», хиромантка, астролог и медиум, обжившая тепленькое местечко у главного входа.

Он всегда проходил мимо, игнорируя призывы подойти и узнать судьбу. Но на этот раз не выдержал.

«Хоть посмеюсь», думал Петр Петрович, зная, что ему не до смеха.

— Счастье будет, богатство будет, — бормотала Зульфия, щупая его ладонь шершавыми пальцами. — Богатый будешь, детей красивых заведешь...

— Каких детей? Какое счастье? — вдруг прорвало его. — Смеешься, да?

Зульфия смотрела на него черными молодыми глазами, странно блестевшими в складках морщин.

— Как можно, дорогой? Линии не врут. Что у тебя стряслось? Расскажи Зульфие, она поможет...

— Что стряслось? Влюбился, как идиот, — шептал Петр Петрович, и вправду чувствуя себя идиотом. — В школьницу. Даже сказать ей не могу...

Зульфия сверкнула молодыми глазами.

— Тааак. А ну-ка дай руку, дорогой, — сказала она, хоть рука Петра Петровича и так была в ее руке. — Неееет... Линии не врут, не врут... Будут тебе счастье, будет удача, все будет, дорогой! Но только надо уметь пользоваться!..

— Как? Как пользоваться? — чуть не крикнул Петр Петрович.

Пол вдруг поплыл перед глазами, и он ухватился за ограду.

— Что с тобой?

— Ооох. Голова закружилась... Совсем негодный стал... Говори быстрей, как пользоваться!

— Сейчас, дорогой, сейчас. Линии непростые, плетение хитрое, тройное... Ага! Тааак, тааак... Слушай меня внимательно. Вот что линии сказали Зульфие: иди сейчас — слышишь, прямо сейчас! — иди во двор дома на высокой горе. Там твое счастье тебя ждет. Проворонишь — твоя беда. Поймаешь — твоя удача. Все понял?

— На какой еще горе?

Петр Петрович хотел было скривить губы в усмешке, но не смог.

Рядом был только один дом на высокой горе: пятиэтажка, стоящая у обрыва. Ее так и называли: «дом на горе».

В дикой надежде невесть на что он вырвал руку у Зульфии, сунул ей мятую купюру (явно меньше, чем та рассчитывала) и побежал к обрыву.

«Совсем спятил», — глумился он над собой, взлетая по ступенькам. — «С того обрыва и убиться толком не выйдет...»

Двести раз сказав себе, что он не верит во все эти штучки, а пришел просто так, Петр Петрович влетел, запыхавшись, во двор того самого дома и стал мерить его шагами из конца в конец. В голове гудел странный ватный гул.

«Подожду часик... нет, два», — думал он. — Все равно погода хорошая, солнышко...»

***

Не успел он отмерить двор из конца в конец, как наткнулся на Машу, выходящую из-за угла.

В руке у нее висела тяжелая авоська.

— Ээээ, — замычали они хором, застыв, как вкопанные. — Ээээ... ...

 Читать дальше →

Последние рассказы автора

наверх