Мой Крым

После пограничников мы отрубились... Дядька из своей палатки к ним тоже не вышел, так что я решил, что девушка осталась у него.

Тут, в первый раз, я заметил у своей Ассоль странное свойство: никакие служивые люди — от пограничников, до кондукторов в автобусах — ее нАпрочь не видели. То есть, смотрели на нее, как на пустое место. У всех проверяли документы, или билеты, там. У нее — никогда! Вот и тут — я протягиваю свою метрику сержанту, а она — уже сладко посапывает.

И еще... Я ни разу не видел ее обутой! Она всегда была — босиком. И это ей очень подходило, надо сказать...

Разбудил нас утром дядька: сначала пихнул меня ногой снаружи в ступню, как делал всегда, а потом залез в палатку, когда догадался, что ступней там, отнюдь, не две. Посмотрев на нас (мы лежали, прижавшись, вдвоем в спальнике), потом, на развешанные, на веревочке плавки-купальники. Сказал: «Понятно», а после: «Хотя это — совершенно не мое собачье дело!». Потом еще сказал: «Поднимайтесь, любовнички: мы все проспали!»

Но, встать, естественно, мы сразу не смогли: утренняя эрекция, там и все такое... , а когда выползли все-таки из палатки, завтрак был — готов. Дядька колдовал над котелком с пшеничной кашей (с манящим названием «Артек», почему-то), его подружки нигде не наблюдалось; и еще было — какао.

Вот, за какао, дядька и сказал моей Ассоль: «Слушай, дева! Ты можешь оставаться с нами, сколько твоей душеньке угодно, хоть пока не поссоришься с этим переростком. Но. Мне бы, например, не понравилось, если завтра-послезавтра, сюда явится орда твоих родственничков, да еще и с ментами, в придачу. И будут нас — вязать. Не мой это стиль, понимаешь?»

Ассоль только хмуро сказала: «Не явятся, не беспокойтесь... « На чем тема и была, собственно, исчерпана.

Впрочем, явились. Правда, совсем не те, на которых дядька указывал. Но, — другие. И гораздо более агрессивные: стайка местных парнишек, человек 7—8. От восемнадцати до двенадцати лет, по-моему. Самый старший считал себя парнем моей Ассоль. Мне так кажется.

... Вот, только она так — не считала.

Дело было в обед. Ассоль, как раз помыла и натирала крупной солью свежие огурцы. Парнишки встали на другом берегу высохшего ручья (метрах в 30-ти) и принялись нас задирать. Кричали, там, что-то обидное, бросались кизяками. Агрессивность их постепенно увеличивалась. Дядька, в конце концов, не выдержал, и уже взял в руку туристический топорик, а мне пальцем показал на острогу нашей нимфы. Я, потихонечку, незаметно, стал перемещаться в сторону этой остроги.

Ассоль заметила эти наши перемещения, сказала: «Не надо ничего. Я — сама», спрыгнула в русло, как была — босая и в купальнике, пошла к этим парням.

Что, уж она им говорила, я не знаю — мы не слышали: далеко было, только агрессивность их все уменьшалась и уменьшалась, а когда, она, самому мерзкому из них, самому прыгучему и кидающемуся какашками, среднего, приблизительно возраста, изловчилась и заехала ногой в промежность, от чего он согнулся и начал кататься по земле... Весь инцидент был замят, для ясности: парни ретировались, утаскивая своего раненного подельника.

Дядька сказал: «Однако!», и Ассоль окончательно влилась в нашу компанию.

День на третий-четвертый, я наконец решился с ней поговорить, о чем мне было — боязно, но необходимо. Лежа, как-то утром, под спальником (мы его перестали застегивать, так было — удобнее), после всех утренних утех, я сказал ей, что ТАМ ей, не мешало бы — постричь, поскольку мне — неудобно. Дело в том, что растительность у нее на лобке, в общем-то, очень даже аккуратная и не разросшаяся (темно-русого цвета, как я и предполагал) была сильно испорчена постоянными купаниям и трением о трусики купальника. Получались какие-то космы, торчащие в непредсказуемые стороны.

Я сказал, что мне все время что-то лезет в нос, и вместо того, чтобы ласкать ее, я вынужден держать и приглаживать эти космы. Она сказала: «Ну, и в чем дело? Стриги!» — и откинула спальник. Я взял ножницы и постриг все очень бережно. Она попросила зеркальце, за которым мне пришлось бегать в дядькину палатку (я же еще — не брился), она в него посмотрелась под разными углами, и поцеловала меня в губы: понравилось.

Тут, обняв ее, и легонько проведя пальцем по ее такой еще влажной щелке, я серьезно спросил, глядя ей в глаза: «Его выпьет Грей, когда будет в Раю?» И она так же серьезно ответила, тоже глядя мне в глаза: «Да!».

Мы бесконечно, по-моему, занимались любовью (насколько она была нам доступна из-за ее странных комплексов), например, плавая в море, мы могли просто взглянуть друг на друга, и тут же поплыть к берегу — в палатку. Все было — ясно. Мы могли легко бросить поход по рынку, или в магазин, по тем же самым причинам.

Однажды, после какого-то особенно бурного, с моей стороны натиска на ее щелку, кончив, выпихнув меня вон, и придя в себя, она, неожиданно, стала покрывать мое лицо, шею и грудь, быстрыми-быстрыми, лихорадочными, какими-то, поцелуями. Сказала: «Мне очень нравится, когда ты берешь меня за подбородок». Потом лицо ее как-то особенно засветилось, и она продолжила свое странное целование. Я, в недоумении, спросил: «Что это значит?!», и она, глядя на меня абсолютно ясными и зажегшимися, какими-то глазами, ответила: «Я — люблю тебя!».

Я сказал ей: «Не надо говорить ЭТИХ слов!», она, недоуменно спросила: «Почему?!», и я ответил: «Потом — пожалеешь... «.

... Я уже тогда был Мудрым Японцем и Великим Гуманистом!..

Так мы прожили, где-то с месяц. В полной гармонии и счастье. Потом, дядька — засобирался. То ли, он уже обрюхатил всех достойных девок в Судаке: у него, кстати, везде были знакомые девушки, куда бы мы ни пошли; то ли, просто одолела, вечная его жажда странствий, только, однажды, вечером, он сказал за ужином, что пора бы нам выдвинуться в Новый Свет. И спросил Ассоль: «Ты пойдешь с нами?» Я — замер. Но она ответила, даже не задумавшись: «Конечно, пойду!». У меня отлегло от сердца. С этого момента она стала еще и нашим проводником и немного — гидом.

С утра начались сборы.

Это только в песнях поется: «... были сборы — недолги... « На самом деле, за месяц мы обросли приличным количеством всякого дерьма, которое жалко было бросать. Пока мы все упаковывали, Ассоль сбегала домой и надела какой-то сарафанчик, впрочем, не менее выцветший, чем ее купальник. Ботинок она так и не надела. Зато взяла с собой тряпочную, довольно вместительную сумку, в которую запихала все свое водолазное снаряжение. Дядька, до кучи, подкинул ей еще и нашего барахла (он был — не джентльмен), и мы — тронулись.

От Судака, до Нового Света, ходит обычный рейсовый автобус. Нечасто, конечно. Возит местных жителей с-работы-на-работу и по прочим хозяйственным надобностям.

Вот, только... Новый Свет, в советские времена, был закрытым городом: там был заповедник, и завод шампанских вин, построенный князем Голицыным в 18-Бог-помнит-каком-году (один из двух в Союзе: второй был в Абрау-Дюрсо); что из вышеназванного делало его закрытым, я не знаю — не торпедные, же, заводы, все-таки! Но. На выезде из Судака стоял шлагбаум и хмурые мужики в зеленых фуражках (лесная служба) фильтровали потоки пассажиров. Прорваться через них было — проблематично. К тому же, Новый Свет представляет собою абсолютный транспортный тупик: туда проехать можно, а обратно, в Судак — только той же дорогой.

Ассоль предложила нам военную хитрость: выйти из Судака задолго до автобуса, обойти шлагбаум и хмурых мужиков по горе, а потом, просто тормознуть автобус прямо на шоссе — уже за шлагбаумом.

Что и было исполнено в точности. Автобус остановился, как миленький, при виде голосующих туристов (все-таки тогда люди были душевнее!), и мы, прекрасным образом, приехали в Новый Свет.

В Новом Свете мне понравилось, даже больше, чем в Судаке: городишко был совсем крошечным, народу — немного (из-за закрытого статуса), на пляжах — настоящий песок, а не привозной, как в Судаке. Вот, только ...  Читать дальше →