Туман

Я же кивнул доверительно, да жестом в избу проводил, досадуя на бардак холостяцкий, да обстановку спартанскую. Так что ж, пошел первый, дверь раскрыл, оглянулся, незнакомка моя идет навстречу, ветерком овеваемая. Глядь, а на улице и туман совсем развеялся и солнышко сквозь кроны поляну яркими пятнами раскрасило.

Прошла она мимо меня и приятным ароматом от нее пахнуло, травами свежими да цветами полевыми, да таежной душистой земляникой, да молоком парным, и медом липовым.

В избе-то свет только от оконца, а она словно и светится изнутри вся. Одежд на ней только туника из грубой ткани домотканой, вроде и свободная, а все нежные изгибы девичьей фигуры облегает, и ясно становится, что одежд больше на ней никаких и нет. Туника, аккурат повыше коленок будет, я по белым гладким ножкам взором скользнул, а обуток-то на ней не надето, как есть босиком. А ножки чистые, аккуратные, словно и не апрель на дворе, словно и не шла она по тропкам замшелым, да веткам ломаным, словно и не сбивала ножки о пни да коряги крученые. Чистые да белые ноженьки, словно в баньке распарены, да росой утренней омыты.

Вроде и одним только взглядом девушку окинул, а глядь и вечность прошла, спохватился я, да так и стою посреди избы с раскрытым ртом, деву разглядываю. Да вот не только глазам моим та дева приглянулась, и сердечко мое бешено зашлось, и естество мужское погорячело, да напряглось от мыслей срамных.

Но и меня ведь винить нельзя. Я не монах, не ради веры в затворники ушел, и желания и тоска по женскому телу у меня есть. Я бы может и привел в дом свой бабу какую, да только какая согласится душа в душу с отшельником на краю мира жить, в тайге глухой, без ванны, да шампуня, без телевизора, да плиты газовой. Вот потому и привык сам. Да и мысли плотские со временем утратил, увлекая себя трудом домашним, да прочими заботами. Но организм не обманешь, как бабу увидал, так и возжелал ее. Да почему и нет, с виду косматый, да бородища по лицу стелется, а по годам то мне едва в марте сорок стукнуло!

Я же наваждение стряхнул, да мысли пошлые подальше загнал, развернулся на каблуках, да и выпорхнул в сени, возвратясь с большим ковшом воды родниковой. Благо, заминки моей, да мыслей срамных не заметила лесная незнакомка, любознательная она, непугливая, едва порог переступила, как сразу украшениями стен заинтересовалась. Ну а там у меня и картины мои развешаны, не бог весть что, но мне нравится, несколько фото, друзья армейские, да люди близкие. Илья-то с Феофаном даже иконку мне сладили. Без Бога, говорят, в тайге никак нельзя! А мне что бог? Я не верующий, привык на себя да на свой карабин полагаться. Ежели хворь какая, то на травы лечебные, а если грусть-печаль, то и тут средств немало! Но подарок я принял да в красном углу приладил.

Я когда с водой заходил, незнакомка моя как раз до иконы добралась. Верующий люд обычно крестится на нее, она же глядела с интересом, слегка голову набок склонив, а потом словно медленным кивком бога поприветствовала и дальше двинулась. Ну, у ей может вера своя, свои и обычаи.

— Я вот... воды испить... принес, — пересохшими губами проговорил я, и дева на мой голос обернулась.

Солнца лучики через окошко в ее медовые волосы вплелись, от чего заблестели они да засияли. А незнакомка улыбнулась, беленькие зубки обнажив, плавно подошла, и так же беззвучно отблагодарив, взяла из рук моих ковш.

Я ненароком (а может и нарочно) пальцев ее коснулся, когда ковш передавал. Проверить хотел, не видение ли это ко мне пришло. Но нет, пальцы были вполне осязаемые, теплые (не призрак значит — вывел я). А гостья моя тем временем водицу маленькими глотками пила, капельки с ковша ей на шейку капали и солнышком искрясь, стекали вниз, под платье, между грудок горячих, на плоский животик.

Напилась она, ковш возвратила. Губки влажные в улыбке поблескивают. Глаза янтарные на меня поглядывают, что у меня от взгляда такого и мураши, и тепло по всему телу разливается, и кончики пальцев словно током пощипывает.

— Может, отобедать с дороги? — наконец вымолвил я, пересилив завораживающий взгляд.

Тут и зазвучал в моей голове голос незнакомки.

«Не голодна я, голодом утробным, но голод плоти хочу с тобой утолить, милый мой! Чую и ты того же желаешь! Так к чему желаниям своим противиться, плотским да естественным».

Подошла она и губами горячими в краешек рта меня поцеловала. А потом снова на пару шагов отступила, в то самое пятно солнечное, что от единственного окна образовалось, завела руки за шею, от чего грудки маленькие да упругие под тканью грубой подернулись и сосочки твердеющие на серой ткани отчетливо проступили. Незнакомка моя завязки распустила, плечами подернула и одежа ее к ногам спала.

Во всей красе, наготе срамной, во плоти обнаженной и желанной передо мной предстала. И снова руки кверху подняла, да принялась тугую косу расплетать. А сама с меня взора не сводит, взглядом манит. Солнце тело ее освещает, каждую линию подчеркивает. Кожа белоснежная, да едва-едва золотистая, будто в молоко горячее, ложку меда добавили. Грудки небольшие подрагивают, манят аленькими сосочками, словно две ягодки на снег оброненные. Сама худенькая, стройная, животик плоский, островком пушистых волосков оканчивается, цвета медного. Ножки да ручки, до того изящные, словно статуя античная ожила. Но что-то не так в ней было. Что-то нарушало общую гармонию, пригляделся я и понял чтó. Тело ее идеальное да безупречное, украшено было шрамом, видать давним, по краям побледневшим, а ближе к центру немного ярче алеющим. Шрам этот шел с боку живота наискосок, несколько сантиметров не доходя до края пушисто холмика. Но ничуть не портил этот шрам девичьей красоты, хоть и притягивал к себе взор. А незнакомка тем временем косу расплела, спустились медовые волосы ниже плеч, почти скрывая округлые грудки и пряча под собой соски стыдливые.

Протянула она руку, да позвала к себе. А у меня ноги словно свинцом налились, оторвать не могу, прилип будто, да и в промежности отяжелел, набух от желания похотливого. Но пересилило желание, уж больно велик был соблазн кожи гладкой коснуться, да губ горячих, да плоть женскую ощутить, трепет ее, погрузиться в нее, пылающую, зовущую, изнывающую.

Взял я ладонь протянутую, пальцы чуть влажные, да подрагивающие.

Провел я девушку лесную к ложу своему. Постель моя чистая, баней да можжевельником пахнет. Уложил ее, скинул быстро одежды свои, срама своего не стесняясь, и лег рядом. Положил было ладонь ей на живот, тяжелую, мозолистую, да так и отпрянул, побоялся нежную кожу ее покарябать, да попортить. Вернула ладонь мою на место, глаза в блаженном удовольствии прикрыла. Провел я рукой вдоль живота (улыбнулась, глаз не размыкая), пока шрам ее под пальцами не ощутил, тугой, будто веревку сыромятную кто-то в ее нежную плоть вплел (поморщилась, но стерпела). Склонился я и поцеловал вокруг шрама, задышала страстно, заурчала, а у меня сердце из груди рвется. Навалился я сверху, локти на ложе подставив, чтоб не раздавить хрупкую, соприкоснулся, слился, ощутил под собой нежное, трепетное, желанное тело женское. Склонился над грудками, поочередно в рот погрузил почти целиком, пососал, вкус почувствовал сладкий, словно нектар, да и выпустил. Затвердели сосочки, упругими грудки стали, налились желанием и страстью юной.

Склонился я над лицом девичьим, раскрыла глазки она, на меня глядит, да и будто сквозь меня тоже, и во мне будто поселилась. Ни слова вслух не вымолвила, а в голове словно целую речь ведет! Глаза ее, солнечком, словно два топаза сверкают, губки аленькие улыбаются, так и манят к поцелую! А ручки нежные, плечи да спину поглаживают, в волосках моих на груди кублятся. Раскинула она ножки в стороны, да коленки к себе подтянула. Ощутил я стволом горячим ...  Читать дальше →