Уникальная коллекция. Часть 5: Заступник

в семье с тех пор у них был! Никто слова старшим поперёк сказать более не смел. А когда тятя из стран заморских возвращался, уж завсегда подарки каждой дочери-то привозил, любил он их, потому что очень. Да!... А они-то уж как его ждали!... У-у!..

— Любил и всё равно порол... странно...

— Ничего странного! Любил, да потому и порол. Вот так вот! Зато девки все, как одна, хорошие получились! Я со всеми потом до самого их замужества знался!

— А расскажи! Расскажи... как ты с ними это, ну... того... «знался»? Как вот со мной сейчас?..

Домовой продолжил рассказ. А твёрдое упругое и длинное мужское жало вновь и вновь до упора мягко вонзалось в податливую влажную плоть распалённой от страсти похотливой пиздёнки. Его проворный красноголовый дятел монотонно скользил взад-вперёд в тёпленьком уютном дупле промеж ног у девчонки. Кровать стала мерно поскрипывать, а задранные высоко вверх босые девичьи ножки ритмично раскачивались в воздухе...

— Двух старших сестёр скоро замуж отдали. Ага... А младшая-то тоже уж давно была на выданье. Да всё никак подходящий жених для неё не выискивался. Я, почитай, каждую ночь стал к ней приходить... Бывалоча, появлюсь, а она уж и ждёт: головушку свою на подушке одеялом накроет, а ножки при том до самых коленей у неё оголятся. Ляжечки белые раздвинет широко-широко... как ты вот сейчас, да... а край одеяла меж них тихонько так вот шевелится — это она пальчиками своими хорошку себе теребит, гнёздышко своё тёпленькое под птенца моего подставить готовится. А я край одеялка-то на живот ей приподыму, ручонки шаловливые её в стороны отодвину, да как нырну языком своим прямо ей в межножное пирожное!... У-у-х! То-то она под одеялком своим млела да стонала!..

— Да!... Язык у тебя — просто сказка... И ей, наверное, уж нравилось, как ты им сиповку её бесстыжую вылизывал?

— Нра-а-авилось!... Уж как она нежилась да голубилась, пока я ей сикочку нежную полизывал да посасывал! Ммм!... Похотничок её бесстыжий розовый страстью девичьей нальётся, словно ягодка-кизилинка станется, кверху вздыбится да сам в рот так и просится. Пососу я ей его, значит, всласть почмокаю, да пыпыньку-щелочку изнутри языком как следует обихожу... а она уж огнём вся горит, так и вьётся — всё ждёт, когда же уж я, наконец, на кукан на свой её насажу...

— Гм... На кукан... Уфф!!! Мне тоже так этого хочется...

— Ну, придвину я её к себе, значит, головушка с подушки-то у неё сползёт, да глубже под одеялом окажется. А я ноженки её стройные за плечи себе закину, а сам птенца-молодца своего твёрдого да горячего в гнёздышко её девичье да уютное враз и затолкаю. Скачу да порхаю я на ней сверху, песца своего в норке её тесной да мокренькой туда-сюда всласть гоняю. А она всё лежит подо мной, сопит да стонет тихохонько где-то там у себя под одеялком. «До горлышка — говорит — до самого всунь мне его прямо в куньку! Не жалей — пронзи меня всю, словно копьём, чтоб пихалочка моя узенькая под тобой аж трещала!... « А я знай себе — стараюсь, пашу плугом своим твёрдым её тугую бороздку... Долго-долго — по полночи так вот на волнах мы с ней и качались...

— Ухх!... И я хочу, чтоб через писю и до самого горлышка... Ммм!... И что потом?

— А что потом?... Так вот леденцом своим я сосочку тугую её и мармеладил... Дровишек в баньку её горячую да влажную всё подкидывал... Рукавичку тёпленькую на огольца своего натягивал... В кисоньку-писоньку мягонькую я её всё сношал да голубил, пока она подо мной дрожью крупной трястись не начнёт!..

— А... да-а-а!... Расскажи!... расскажи, как она кончала!..

— А не так-то сразу я кончить-то ей и давал! Порой сорву с неё, сладенькой да тёпленькой, одеяло. На пол его сброшу, а её саму рачком на кровати перед собою поставлю, и давай драть-ебать теперь по-собачьи!... Дыньки её задние, тёпленькие такие, к животу моему прижимаются, трутся да шлёпаются, а бубенцы мои налитые по мохнаточке по её мокренькой знай себе стукают... А рак-то отшельник мой внутри ракушечки-ватрушечки её всё резвится... И очко-то розовое в попоньке так и поигрывает... А я раз за разом воротца её мармеладные петушком на палочке своим всё отворяю, да пельмешку тёпленькую всё натягиваю да фарширую...

— Аххх... да... по-собачьи... ммм... как сучку ты её заёбывал... И сам тоже кончал прямо ей в дырочку, да?..

— Ан не-е-ет! Не положено домовым-то в писули девичьи семенем изливаться! А уж она-то да... тряслась да дёргалась на кукане моём, как рыба, в снасть угодившая!... И волчицей лесной она выла, и птицей диковиной во всё горло кричала, кобылицей необузданной ржала да на дыбы становилась, львицей свирепой дугой выгибалась, да когтями в постель всё впивалась!... Всё задком своим голым предо мною вертела, вверх его задирала, а из сики её бесстыжей по ляжкам нежным потоки горные да горячие всё струились.

— А потом... Потом что?!. — Захлёбываясь от страсти, спросила Маша.

— А потом падала в беспамятстве на подушку, а я уходил...

Так резко оборванный вдруг рассказ несколько охладил девушку. Но она была рада тому, что сама всё еще не разрядилась оргазмом, а значит, инкуб пока никуда не уйдёт, и у неё ещё есть возможность помлеть под ним, слушая новые необычные и исполненные самых постыдных подробностей истории.

— Инкуб... — Произнесла шёпотом Маша, переведя дыхание.

— Да, милыя?... Хорошо ль тебе в писоньке? Хорошо ли в мокренькой? — Отозвался тут же старик, всё это время продолжавший самозабвенно, умело и глубоко ебать в тёплую письку бесстыжую девчонку.

— Ещё как хорошо! Просто с ума сойти!... Мне с тобой вообще так здорово, и я не хочу, чтоб ты уходил!..

— Так, а я ведь и не тороплюсь никуда! Никуда и не уйду, пока из сикельдюшечки твоей похотливой весь пар не выпущу! И бороздку мне твою мокрую плодородную, я ведаю, ещё долго плугом своим возделывать придётся! Ты ведь, как я посмотрю, не из тех мокрощелок, которым сиськи чуток полапаешь, пельмешку разок-другой на кукан насадишь как следует, так они уж от сладострастия-то на нём текут да трепыхаются... а после мякнут да засыпают в беспамятстве. Не-е-е!... Ты не такая, ты любишь долго посмаковать елду пипирочкой своей сладенькой, да поговорить-послушать, о чём обычно и подумать-то стыдно бывает... Так ведь оно?

— Да-а-а!... Я хочу долго! Очень долго... И мне нравится слушать всё, что ты говоришь!

— То-то!... А ну-ка... что-то залежалась ты у меня на спине-то! Ну-ка встань-ка рачком, да подставься под меня теперь по-собачьи!..

Инкуб медленно вынул из Машиной писи член. Она послушно перевернулась на живот и встала на четвереньки, выпятив немного вверх и назад голую попочку. Старик тут же пристроился к ней сзади, обхватил девчонку за бока и привычным движением ввёл свой набухший член Маше прямо в её мякинку по самые яйца. Чуть подождал и начал размашисто ебать как похотливую сучку так, что в пиздёнке у неё аж забулькало. Она стояла раком, упершись локтями в подушку, и тихонько сопела, принимая писькой тугие палки, а её голова моталась взад-вперёд от сотрясающих всё девичье тело сильных толчком сзади.

— Ну, и чего притихла-то? Спрашивай, чего там ещё знать-то тебе надобно?

— Расскажи... откуда ты? Как в мире нашем впервые появился?

— У-у-у!... Давно это было! Почитай, уж почти полтыщи лет прошло с той поры... Молодой я тогда ещё был. Жил себе припеваючи, горя не знал... Токма жил я не тут, а в своём, стало быть, мире. О нём знать вам не следует, потому и называете вы его потусторонним... Так вот, приключается порою так, что образуется вроде как воронка аль водоворот какой, в него-то нас и затягивает, а когда выныриваем, то в вашем мире оказываемся...

— И с тобой так получилось, да?

— Ну, да... И с тех пор всяк, кто в водоворот такой раз угодил, живёт потом всю жизнь на два мира сразу — и в вашем, и в нашем. То здесь, то там проявляться может.

— Так значит, ты сквозь стену нашу в свой мир проходить можешь?

— Могу, а как же? А когда надобно,...  Читать дальше →