Тридцать три. Часть 22

Она вышла.

— Я бы ещё выпил. У нас есть что-нибудь?

— А ты покупал? Ладно. Схожу к Ксюше, у неё всегда в заначке есть.

Я накинул майку и спустился к дежурной.

— Это кто же из вас ей ребёночка заделал? — встретила меня вопросом Ксюша, ехидно улыбаясь.

— Ксюша! Это наша коллега и она замужем. А приехала она в составе комиссии по приёмке. Так что не ревнуй, а выдели ещё бутылочку коньяка.

— Ну-ну. Коллега. Осторожно там! Ребёночка не покалечьте!

— Ксюша! Фу! какая пошлость!

Я взял пакет с коньяком. Поднимаясь в номер, я думал, а беременным можно трахаться? и если можно, то до какого времени? Вот только беременных я ещё и не трахал. Пришло же такое Ксении в голову.

— Что? Ещё не пришла? Наверное, наряд выбирает. Давай пока по одной без неё. Да и вообще её, наверное, хватит.

— Что ты за неё решаешь. Она взрослая женщина, должна сама отдавать отчёт своим поступкам. Ну, поехали.

Коньяк приятно прокатился по горлу и разлился теплом в желудке. Я снял джинсы и переоделся в трико. Макс это уже сделал пока я ходил за выпивкой.

В дверь постучали. Марья вошла и, поразив нас своим нарядом, присела к столу.

— Я подумала, что мы все свои люди, а тут очень жарко. — Оправдывалась она, запахивая шелковый халатик. Под халатиком угадывалось присутствие только трусиков.

— Правильно. Чего тут стесняться. Что мы, голых женщин, не видели, что ли?

— Я не голая!

— Вот я и говорю, чего тут стесняться. Всё правильно. Должно быть комфортно. Верно?

— Давайте и выпьем, чтоб не было стыдно.

— За бесстыдство, что ли? — усмехнулась Марья.

— Если тебе нравится такая формулировка.

— Ты ещё скажи — за свободу нравов.

— Нет, это совсем другое. Я говорю о некотором расслаблении, что ли.

— То есть ты хочешь распоясаться? — издевалась, острая на язык, Марья. — Или ты этого ждёшь от меня?

— Я что? Я ничего. Я хотел, чтобы тебе было просто и уютно. А ты — бесстыдство, распоясался!

— Ладно! Шучу я, шучу! Давайте.

Выпили.

— Мне с вами и так легко и спокойно, а то бы я пришла к вам полуголая.

— Ну, коль ты такая смелая, дай потрогать твой животик. Ребятёнок стучится?

— Стучится. Ещё и как. И ворочается. Вот — вот! Опять полез.

Она обтянула живот тканью халата, и стало видно, как по натянутой поверхности перемещается бугорок.

— Это она ручкой упирается.

— Откуда ты знаешь, что это именно она, а не он?

— УЗИ показало. Но я и без этого знала, что будет девочка. — Она как-то сникла. Глаза заблестели накатившей слезой.

— Ты чего?

— Да ни чего. Просто муж, как узнал, что будет девочка, перестал со мной говорить, как будто это я виновата, что понесла от него не сына. Дурак! Ой! как сильно стучится. Можно я прилягу?

Она неуклюже легла на кровать и успокоено растянулась. Шелк халата соскользнул ног, открыв стройные ноги до трусиков. Налитые груди будущей матери развалились по бокам и оттопырили ткань сосками. Она снова поморщилась, и бугорок пробежался по животу. Рука сама потянулась к её животу и накрыла беспокойную выпуклость. Мне в ладонь, сквозь тело матери и тонкую ткань стучался ребятёнок. Сердце как-то странно сжалось, а горло перехватил спазм, выдавивший из моих бесстыжих глаз слезу умиления. Я чувствовал её движение, как будто маленькая ручка или ножка упиралась в мою ладонь. Я сместил руку к выпирающему пупку женщины. Ручонка, я почему-то был в этом уверен, пошарила по сторонам, нашла мою ладонь и успокоилась.

— Ты ей понравился. Чувствуешь, как она успокаивается под твоей рукой.

— Дай я тоже попробую. Может со мной ей будет еще лучше. — Обиженно возмутился Макс, и его широченная ладонь накрыла почти весь живот.

— Слушай, она натурально дерётся! Во, наколачивает!

— Ты своей лапищей, наверное, придавил её, вот она и возмущается. — Я столкнул его руку и положил свою.

— Странно, но ребёнок затих.

Я приложил к животу ухо, но разобраться в какофонии звуков не смог. Тут что-то урчало, что-то билось, что-то ворочалось, да еще мешал и шелест шелка. Я бесцеремонно стянул шелк с живота и снова припал к нему, приставляя ухо то к одному, то к другому месту. Марья лежала, не шевелясь и ничему не сопротивлялась. Я отодвинул ухо от живота и поцеловал её в пупок, выдавленный наружу, зреющим плодом.

— Дурашка! — как-то нежно произнесла она и запустила пальцы мне в волосы. Я, восприняв это как одобрение, и продолжил пощипывать губами натянутую кожу её живота. Добрался до верхней кромки живота и отодвинул полу халата, прикрывающую сосок.

— Это вы за такое распоясывание поднимали тост? — она как-то лениво попыталась прикрыть грудь, но мои губы уже накрыли его вместе с ареалом. — Ох! У-у-У! Не надо! Что ты со мной делаешь? Хоть бы Макса постеснялся.

— Меня стесняться не надо. Я сам кого угодно могу смутить. Лучше дайка милая твою вторую грудь.

С этими словами он припал к её груди. Марья только охнула и прикрыла лицо руками. Она толь вздрагивала от наших ласк, толи беззвучно плакала.

— Что я творю! Что я творю! Что я творю! — как молитву шептала она.

— У тебя, что, уже молоко есть? Сладенькое! — оторвался Макс.

— Нет. Ещё нету. Это, наверное, молозиво, но ему ещё, вроде, рано появляться. Отпустите меня мальчики, а то я не выдержу. Я и так вся мокрая от вашего бесстыдства.

— Вот тут уточнить. Во-первых, в моём понимании бесстыдство — это когда тебе гадят, и в прямом и в переносном смысле, остальное — естественное оправление надобностей. Во-вторых, я не понял, что произойдет, если ты не выдержишь? Родишь что ли, раньше времени? Колись! А то замучаем ласками.

Она села, затрясла руками вверх-вниз, как капризный ребёнок, халатик соскользнул с её округлых плеч.

— У — у! Отстаньте от пьяной беременной женщины. Ребёнка пожалейте. Как она себя чувствует, когда у меня там всё сжимается, А?! А я... Да! Я хочу ласки, хочу мужика, хочу кончить, в конце концов.

— А давай у ребенка, и узнаем, плохо ей или хорошо, когда маму ласкают?

— Как это? — опешила Марья.

— Очень просто. Если она будет сильно брыкаться, то ей это явно, не нравится, а если нет, то...

— Да ну вас! Придумали, вдвоём беременную тётку тискать! Ха!

— Зато — двойной контроль и всё при свидетеле.

Наши руки гладили ей плечи, голову, спину, коленки, округлый животик. Она успокоилась. Положила ладони нам на колени.

— Ох! Как я боюсь! Да и перед мужем стыдно. Ведь я ему верной была. А он...

— Что изменил? Поэтому ты сюда приехала? Да?

— Откуда ты узнал? Нашептали уже?

— Окстись, милая, и так догадаться не сложно.

Она шлёпнула ладошками нам по ляжкам и встала. Халат упал к её ногам.

— Я сейчас приду. Налейте пока. — Марья скрылась в ванной.

Макс посмотрел на меня.

— Я не знаю. Как пойдет.

— Я точно не буду. С моей-то елдой. Может, я совсем пойду? Ксюша вон внизу дежурит.

— Нет уж! Нечего увиливать. Давай сдвинем кровати.

Дверь в ванную открылась. Марья, прикрывая низ животика, подошла к столу и села между нами.

— С Богом! — Она подняла рюмку. Выпили.

— Мальчики, только, если я почувствую, что что-нибудь не так, вы сразу, безоговорочно прекращаете. Не хватает мне только преждевременно родить. Ох! и боюсь же я!

— Бояться уже поздно. Расслабься и получай удовольствие.

Я бережно положил её на спину и поцеловал в губы. Макс целовал ей грудь. Моя рука гладила животик, и я не чувствовал в нем никакого беспокойства. Просунул руку между ног и раздвинул, ещё влажные после душа ляжки. Лобок и промежность когда-то были выбриты, но сейчас их покрывала короткая густая мягкая поросль. К моим исследованиям присоединилась рука Макса, и мы проникли в её щель, каждый со своей стороны ощупывая половые губы. Маруся застонала, и я оставил в покое её рот, уступая его товарищу, а сам занялся грудями....