Одиссея Китти

Я скрипел зубами; затем, не выдержав, притянул Китти к себе и залепил ей рот поцелуем. Она умолкла на полуслове...

Отдышавшись, Китти восхищенно спросила меня:
— Вот это да!... Офигеть просто! Где ты научился так здоровски целоваться?

«Рассказать? Или не надо?», думал я. После таких оргазмов не могло быть никаких тайн, и поэтому я рассказал про свою сестру Кайли, родную мою сестричку — как мы спали в одной комнате и перед сном играли в Нашу Игру: ложились рядышком, слеплялись ртами и дышали друг другу в лица.

Очень скоро приходило удивительное чувство умиления; оно росло, накалялось, и мы начинали нежно щупаться губами, выплескивая нежность, которая закипала и захлестывала, заливала нас горячей лавиной... Тогда в ход шли языки. Они проникали в пещерки ртов и вылизывали их до самых недр, сплетаясь в пульсирующий узелок...

Очень скоро мы поняли, что умиление будет жарче и ослепительней, если раздеться догола и прижаться друг к другу. Мы знали, что это нельзя, — но три раза не выдержали, и три раза я почти трахнул Кайли, сестричку Кайли, горящую от моих ласк... Я заливал спермой самый краешек ее пизды, входя на полдюйма и замирая, как только она шептала, что ей больно. Невыносимое блаженство, в котором я тонул, когда хуй мой расцветал фейерверком в липкой раковинке, а губы слеплялись с горячими губками Кайли, невозможно описать. Я помню его до сих пор...

Потом детство кончилось, Кайли влюбилась, вышла замуж — девственницей, как и полагается; и до сих пор мы с ней — лучшие друзья, и до сих пор я вспоминаю мою маленькую Кайли...

... По мере моего рассказа Китти маялась, распалялась, припадала ко мне с облизываниями — и, наконец, не выдержав, прильнула к моим губам. Бедра ее сами собой оседлали меня, и хуй в третий раз вплыл в ее распахнутую пизденку, так и не выкончанную до конца...

— ... Ааааа!... Ааааооуу!... — взвыл я, потому что мой хуище вдруг вздыбился, напрягся — и лопнул в спящей Китти. — Оооу! Уууу!... — хрипел я от блаженства, исторгнутого вскипевшими воспоминаниями.

Китти вздохнула, сжала пизду, удваивая мою муку, и подняла кудрявую головку:

— А?... Мэйсон?
— Аоооооуууу... — стонал я, — и вдруг расхохотался.
— Ты чего? — Китти поднялась, щупая своей мякотью моего бойца.

Но я продолжал хохотать: кудрявая мордашка Китти была и так зверски умилительна, а оттого, что я в поцелуе слизал ей кошачьи усики, она превратилась в забавного мурзилку — ни дать ни взять котенок, который ткнулся носом в сажу.

***

Новый день казался невозможным сном. Мне мерещилось, что я вернулся в детство, и моя маленькая Кайли снова со мной — такая, какой была ТОГДА,... надцать лет назад. Несколько раз я, забывшись, едва не назвал Китти «Кайли», но вовремя прикусывал язык.

Китти носилась по лугам, кувыркалась, визжала солнцу, ходила на руках, плела венки, украшалась травяными и цветочными гирляндами до ушей, и я делал все то же самое, с каждой минутой высвобождаясь из скорлупы своих тридцати с гаком. Мы бегали босиком друг за дружкой, и это было непривычно, колко и здорово; я догонял ее, валил и целовал, почти не запыхавшись, хоть в городе от такой пробежки свалился бы замертво. Я ловил ее за ноги и облизывал нежные пальчики ступней, горькие от травяного сока, а она визжала и ныла от щекотки. Она потеряла всякий стыд: сбросила пропотевший топик и ходила гологрудая, мочилась у меня на глазах и требовала, чтобы я показал ей то же самое, — и я показывал, обмочив ей ноги, а она визжала и дралась, и потом требовала, чтобы я мыл ей с мылом ноги в речке, — и я мыл, намылив ей каждую складочку между пальчиков и розовые пятки. Китти визжала и плюхала ладошками по воде. Разумеется, мы купались голышом.

Потом она окончательно потеряла свои тряпки, и пришлось идти к фургону без всего. Нас тут же стопорнули рисоваться, и Китти подставила свои орешки и свою пизду, мохнатую и мокрую, как нутрия, и четыре человека, включая меня, исписали ее тотемами. В конце кто-то вылил ей на макушку банку голубой краски, растер по всей шевелюре, и Китти превратилась в василек. Тут же ее тело обрисовали побегами и цветами, на руки-ноги повязали венки и траву, на шею — ивовый прут, как ошейник, и Китти стала травяным чудом-юдом, водяной ведьмой, индейским живым деревом. (Эксклюзивно для sexytales.org— секситейлз.орг) Я поводил ее, как медведя, по лагерю, выкрашенную и дурашливую, — и потом мы снова побежали к реке и плюхнулись из солнечного рая в ледяной, сгорев и родившись заново.

Наплескавшись, мы забрались в укромный уголок, за излучину, поросшую ивняком, — и там я трахал Китти, мокрую, дрожащую от холода и ласк. Я поддевал ее хуем, как крюком, а она стояла, раскорячившись, на корнях, и цеплялась руками за ветки. Кончать она не захотела и, когда я излился в нее, лизнула меня и полезла в иловую отмель. Там была грязь, плотная, лиловая и жуткая, как ад. Влипнув в нее по пизду, Китти забарахталась, заплюхалась и вымазалась с ног до головы.

Я влез туда же, и за минуту мы превратились в лиловых чертей. Такого отчаянного поросячьего счастья я не знал никогда, даже в детстве. Это была последняя капля вседозволенности, кинувшая нас в первобытное зверство, когда не стесняешься никого и ничего. К дозволенности любить, ходить голышом и трахаться на людях добавилась дозволенность пачкаться, как свиньи, и мы вымокли в грязи до последнего волоска, пропитались ею до печенок и сами стали комьями грязи, хрюкающими от смеха. Грязь одуряюще пахла, скользила на нас, как чернильный гель, и мы были хрюшками, скользкими иловыми монстрами, грязными гадкими черными чертяками; мы ездили и елозили друг по другу, швырялись грязью, строили башни на голове, топили и закапывали друг друга по самые ноздри, и потом вдруг устали до радуг в глазах, и вытянулись в изнеможении, и заснули в липком месиве, взболтанном телами и ногами; а когда проснулись — грязь подсохла на нас, и оба мы были в панцырях, как настоящие бегемоты...

Китти предложила побродить в грязи по лагерю, и мы, уже изрядно обалдевшие, полезли пугать народ. После того, кое-как вымывшись, мы поползли наконец к нашим кемпингам — обжираться и упиваться в усмерть. Голод звенел в наших телах, как лихорадка. Мои тряпки каким-то чудом остались там, где я их бросил, а Киттины исчезли бесследно, и ей пришлось топать голопиздой, как Ева.

Нажравшись гамбургеров и тушенки, упившись пивом, мы расползлись, как улитки, по кемпингам, и я мгновенно утонул в сне, даже не заметив, как засыпаю.

Проснулся я под вечер. Темнело; звенели цикады, гитары и голоса — отовсюду, как в театре перед спектаклем. Помочившись, я прислушался к гулу, выделил в нем мяукающий голосок Китти и пошел на него, как зверь.

Китти сидела с большой компанией у костра. Рядом валялась забытая гитара: было не до нее — шла игра, и Китти вглядывалась в веер карт, как в волшебное зеркало. Едва кивнув мне, она бросила — «привет», — и тут же заорала: — Я в игре!

Это было явно не мне. Внутри царапнуло; «она так увлечена игрой», говорил я себе, «и всего-то делов... Не стоит обижаться... « Легче не стало, и я принялся разглядывать играющих. Мне предложили присоединиться, я отказался; Китти подобралась, обхватив ноги руками, набычилась и бросала острые взгляды на карты в руках противников.
— Как тебе наша котица? — вдруг подлезла Ви. — Она уже проиграла себя Джефферсону, Лесли и Битюгу, и хочет отыграться.
— Как это «проиграла себя»? — не понял я.
— Так. Будет у них секс-рабыней до конца феста. Ничего, ей только в кайф. Они классные ебыри, балдеж просто, особенно Битюг. У него дрючок еще длинней, чем у тебя.

То ли мне почудилось, то ли в голосе Ви действительно мелькнули мстительные нотки. Впрочем, мне было все равно, потому что я вдруг озяб, будто меня сунули в холодильник.

— А... а сейчас она тоже...
— Что «тоже»? Сейчас она поставила свои волосы. Проиграет — Лесли побреет ее налысо....  Читать дальше →