Вера и секс

За окном плыли пыльные поля. Потом пошли бараки и хрущобы — поезд въехал в какой-то город. Замелькали вывески: салон элитных унитазов, бюро недвижимости «Атлантида», стрип-бар «Веста», авиарейсы со скидкой, сексшоп онлайн, интим товары оптом и в розницу...

Поезд не тормозил — ехал мимо. Сексшоп... В таком городище...

Забавно все-таки: столько раз в жизни делаешь Это — а иной раз запомнится на всю жизнь. Да так, что кажется, будто ничего ценного в ней, кроме того раза, и не было.

Я откинулся и закрыл глаза.

***

Тогда я снимал комнату в N-ске, рядом с морем.

По соседству жила семейная пара с сыном и дочерью. Сына звали Степкой, и был он страшным гадом, от которого стонала вся улица Подгорная, а с ней и соседние улицы Оздоровительная и Челюскинцев. Белобрысый, конопатый, выгоревший и многократно облупленный, как штукатурка на вокзале, Степка был полноват и изнежен, и при этом коварен, как десять Вождей Краснокожих. Я прозвал его Нероном.

Его сестра, диковатая девушка по имени Вера, пугливая и очень красивая, пыталась опекать его и принимала близко к сердцу всего его выходки.

Первые дни я все время видел, как они ссорились, и Вера плакала, отворачивая от людей покрасневшее лицо. Однажды я подошел к ней:

— Не плачь. Он ведь шкет еще, авось поумнеет.
— Но он же... Да ничего вы не понимаете! — вдруг взвизгнула Вера и посмотрела на меня мокрыми глазами, набычив голову.
— Да, наверно, не понимаю, — согласился я.

Вера не ожидала и растерялась:

— А... ну...
— Ну? — весело спросил я. — Такой я: не понимаю — и везде ко всем вечно суюсь с советами.

Я улыбался, глядя на нее, и думал, что она сейчас разобидится и убежит. Но у нее вдруг поползли щеки, и она звучно прыснула, прикрыв рот рукой. В меня попали две капельки — то ли слюны, то ли слез.

— Какой вы!... Издевачий, — говорила Вера, по-прежнему глядя на меня, но уже улыбаясь до ушей.

С тех пор мы виделись каждый день. Она была отчаянно наивной и талантливой, как иногда бывает в глуши: писала стихи, в которых попадались сильные и горячие строки, пела, рисовала неуклюжие, но страшно похожие портреты. Говорила она дико, пересобачивая склонения и все на свете (слаживать вещи, а пошлите на море, атасный фильм, не бежите за мной, хочите пирожочков, и т. д. и т. ). Мы купались, и в воде она превращалась в дьяволенка — достойную сестру своего братца Нерона. Она брызгалась, брыкалась, фыркала, визжала, отдувалась и хрипела, как собака, и с ее грудей, прямо-таки огромных для школьницы (3-й или 4-й размер), вечно слетал купальник. Вера светила сосками, бледными от купания, а я делал вид, что ничего не замечаю.

На берегу она была совсем другой: то и дело краснела, запиналась, выпаливала что-то, хватала меня за руки и тянула бежать, или наоборот — надувалась и замолкала, полная тайных обид. Я все списывал на застенчивость. С ней бывало нелегко, но я оправдывал себя тем, что она умница и талантище.

В душе я знал, что все куда как проще. У Веры были длинные, до пояса каштановые волосы, чуть вьющиеся, выгоревшие отдельными бежевыми прядями. В воде они вечно разматывались и налипали змеями на кожу, матовую, ровно-бархатную, без единого изъяна. Груди ее всегда колыхались при ходьбе, а при беге подпрыгивали веселыми колобками до ключиц. Вера стеснялась их, и Нерон дразнил ее телкой и коровенью. Ходила она всегда босиком, и ее маленькие красивые ступни серебрились от пыли. Глаза у нее были в тон волосам — янтарно-карие, как у кошки, и большие, будто Вера удивлялась всему на свете. Без этих глаз, без густого взрослого голоса, с которым Вера еще не освоилась, без ее ловкой грудастой фигурки день казался пустым.

Я бродил с ней по берегу и любовался тонким ровным носом, всегда красными губами, которые она покусывала, как лошадка, и длинными черными ресницами, которые выглядели так, будто на них килограмм туши, хоть Вера не красилась. Берег был завален валунами, и Вера привыкла держать меня за руку, а я привык к ее горячей руке в своей руке.

***

Однажды погода испортилась. Молотил дождь, за домами ухали штормовые волны. Народ отсиживался по хатам, а я, довольный, замотался в куртку с капюшоном и отправился к берегу, надеясь, если что, и покататься на волнах, а как минимум — насладиться бурей и одиночеством.

У всего этого был только один минус: рядом не было Веры. Тащить ее на дождь не выглядело никак, телефона ее у меня не было, и я шел к морю, мысленно беседуя с ней.

Каково же было мое удивление, когда я увидел на берегу две фигуры. Одну из них я сразу узнал по бочкообразности и крикливому голосу: это был Степка Нерон. Вторая, застывшая и странно темная, озадачила меня.

Подойдя ближе, я увидел, что это статуя, бурая статуя обнаженной девушки в полный рост, похожая на античную. К статуе бегал Нерон, прилепляя к ней комья глины и вмазывая ее в бурые бедра.

— Чем это ты тут занят, сударь? — подошел я к нему.
— Блиииин! Ну наааафиг вот это приперлись, — застыл Нерон, пряча грязные руки за спину.

«Неужели сам слепил? Не может быть...» — всерьез думал я.

Статуя стояла, выпятив изобильный бюст, и какое-то время я ничего не понимал. Только через минуту я понял, что это живая девушка, обмазанная глиной.

А еще через минуту я понял, что это Вера.

Веки ее были слеплены жирным слоем, плотно облепившим тело и волосы. Она стояла неподвижно, заложив руки за голову, совершенно голая и в глине, и по ней стекали глянцевые потоки.

— Вы что это? Вы чего это? — наконец обрел я дар речи. — Эй, ты!..

Но Нерон отбежал от меня на полсотни метров, и оттуда орал:

— Она разрешила! Она разрешила, честно! Мы поспорили, и она обещала мне! Все по-честному...

— Вера! Ты... ты что? Что это значит? Ты чего молчишь? — допытывался я. Вера молчала, прицелившись в меня голыми сосками. Дождь окутал ее блестящим глянцем, и казалось, что она мерцает и течет в воздухе.

— ... Ты чего молчишь? Вера? Вера!!! — орал я, как дурак. — Быстро смывай с себя это все! А ты, Нерон...

Вера молчала и не двигалась. Веки ее были плотно прикрыты, и только живот подрагивал, и слегка закусилась нижняя губа.

Никогда еще я не чувствовал себя таким идиотищем. Я орал на Веру, на Нерона, отсылал его домой, но тот отбежал на почтительное расстояние и кривлялся, выгибая толстую талию, а голая Вера застыла статуей, глухой и немой, как ей и полагается быть.

Когда я ушел, Нерон вернулся к Вере и заелозил по ней руками. Я смотрел на них издалека, а затем брел домой, хлюпая по раскисшей дороге, и думал про Веру — о том, что она чувствовала, когда стояла с закрытыми глазами и знала, что я смотрю на ее голую пизду.

***

С того дня мы не общались. Непогода не утихала, дождь лил и лил, как из ведра, а я бродил по раскисшим холмам, собирая на кроссовках тонны глины.

Как назло, я постоянно встречал Веру, мокрую, унылую, и та делала вид, что не замечает меня, или криво, бочком здоровалась, стараясь проскочить мимо. Ее босые ноги всякий раз были по колено в глине, как в серых чулочках. На душе у меня было мутно, и я уже думал о том, чтобы заявиться к ней домой. Меня удерживало только одно: каждую ночь я повадился пачкать трусы.

Однажды я забрел в парк санатория им. 40-летия СССР, называемого в народе Эсесеровкой. Там всегда было безлюдно, а теперь и подавно.

В этот момент припустил бешеный ливень с градом. Даже для меня, бродяги без страха и упрека, это было чересчур, и я побежал сквозь секущую муть к беседке.

Вбежав под крышу, я перевел дух, матернулся — и увидел Веру.

Она сидела здесь же, на облупленной скамье, мокрая и розовая, с комьями глины на ногах.

— Привет, — сказал я.

Вера смотрела на меня.

— Здрасьте, — ответила она не сразу.

Мы помолчали. Я открыл рот, чтобы сказать что-то, но она заговорила первой:

— Ну... ну что? Вам, наверно, надо все рассказать, да?
— Да,...