Обнаженная с нимбом
Страница: 2 из 4
После этой ëбли Карина была красная, как помидор, но никто не отпускал ее. Один из мачо улегся на кровать. Карина оседлала его, надевшись ему на хуй, другой мачо пристроился к ней сзади, въебавшись в попку, — и они ебли ее сразу в две дыры, а Карина раскачивалась, как дервиш, с полуприкрытыми глазами, мяла себе грудь и улыбалась блаженной улыбкой наркомана. Ее стоны, переходящие в рыдания, так измучили Виктора Евгеньича, что он вдруг все выключил, нервно вскочил с кресла и выбежал в другую комнату, сам не зная зачем. Через две минуты, однако, он снова сидел в кресле и смотрел, как Карина кончает, насаженная на два хуя, и слезы текут по ее малиновым щекам, затекая в уголки рта...
Финальная сцена пробрала его до печенок. Рыжая девица повязала себе на пизду большой хуй на ремешках — и, прежде чем Виктор Евгеньич понял, что сейчас будет, завалила Карину на постель, распяла ей ножки и взялась ебать не хуже заправского мужика.
Их лица были крупным планом в кадре, и Виктор Евгеньич снова плакал, глядя на лицо девицы, искаженное звериной похотью, и на малиновое личико Карины, на ее влажные глаза и жалобную улыбку. «Как же я мог так ошибаться в тебе», думал он, — «моя маленькая порочная притворяшка...»
Кончив в четвертый раз, Виктор Евгеньич вскочил и стал лихорадочно одеваться. «Спасать, спасать девочку», бормотал он, не попадая в штанину, — «это все общага, чертова общага... Скорей, скорей», — и выскочил вон из квартиры.
Доехав до станции, где нужно было выйти к общаге, Виктор Евгеньич почему-то не вышел, а поехал дальше. На конечной он вывалился, как чумной, на перрон, сел на скамейку, пропустил три поезда, затем вполз в четвертый и потащился домой, снова проехав ту самую станцию.
Дома он подбежал к кровати, рухнул на нее, не раздеваясь, и сразу же уснул.
***
Карина пришла на занятия через два дня.
Виктор Евгеньич ничего не смог сказать ей. Она видела в нем перемену, тревожилась, заглядывала ему в глаза, спрашивала — «что-то случилось, Виктор Евгеньич?» — но тот качал головой.
Так прошло три урока. Карина вела себя заискивающе, как ребенок, который не знает, за что на него сердятся. В конце концов она решила, что он недоволен ее усердием, и стала перевыполнять все учебные нормы. В ее повадке появилась эдакая мстительность — «ну что, теперь-то вы мной довольны?» — и пристыженный Виктор Евгеньич неуклюже хвалил ее, пряча глаза.
Его хуй покрылся ссадинами, а заезженный диск перестал читаться, и он с трудом сграбил его на винт. Яростная дрочка под вопли кончающей Карины стала ежедневным ритуалом Виктора Евгеньича — до тех пор, пока он не понял, что так больше нельзя.
«Я не смогу сказать ей», думал он, «но я смогу сказать холсту». Выбрав наиболее эффектный кадр — Карина одна, без ебырей, на фоне алой драпировки, с бэклайтом, подсвечивающим шевелюру золотым нимбом, — он с головой окунулся в работу. Сделав несколько этюдов, он почувствовал, что НАШЕЛ (необъяснимое чувство, знакомое всем художникам) — и принялся доводить очередной набросок «до кондиции».
Работа шла быстро, но он все никак не решался поставить точку, и только спустя две недели сказал себе — «хватит, а то испортишь». Спрятав холст в шкаф, он добыл его через три дня, сделал на свежий глаз несколько мазков (не столько для искусства, сколько для самоуспокоения) и нервно закусил губу.
«Хватит, остановись» — снова говорил он себе и холодел, понимая, что создал нечто необыкновенное. «Но я нигде не смогу это выставить», думал он с торжественной горечью, — «все узнают ее, и тогда...»
Мучаясь желанием показать свой шедевр миру, он выложил его репродукцию на нескольких англоязычных сайтах, надеясь, что туда не захаживает ни Карина, ни ее знакомые. Максимум, на что он надеялся — на длинную ленту комментов, состоящую, как обычно, из восторгов с руганью напополам.
Но сетевой популярностью управляют законы, с трудом поддающиеся прогнозам. Нередко хорошая работа — непременно хорошая, но ничем не выдающаяся в ряду таких же хороших — попадает в струю интереса, растущего в геометрической прогрессии: одно то, что ее просмотрела сотня людей, привлекает тысячу, тысяча — сотни тысяч, сотни тысяч — миллионы... Бывает — увы, гораздо чаще, — что работа, по всем критериям замечательная, не вызывает интерес ни у кого, кроме двух-трех юзеров, и только потому, что ее автор не озаботился пиаром.
Неизвестно, почему и отчего, но Виктору Евгеньичу повезло: уже на следующее утро он читал сотни комментов, где и ругань, и восторги зашкаливали за красную черту. Через пару дней его картину обсуждал весь сетевой бомонд, через неделю — весь мир. «Обнаженная с нимбом» взорвала интернет. Гугл, Яху и Бинг предлагали ее на первой странице релевантных картинок, церковные авторитеты осудили ее, усмотрев в ней глумление над верой, она попала в новости, в блоги, в фотоподборки — «10 современных картин, которые стоит посмотреть», — и на мэйл Виктору Евгеньичу стали приходить предложения от коллекционеров и галерей. Виктор Евгеньич обалдело смотрел на пятизначные суммы, которые ему сулили за «Обнаженную с нимбом», и не знал, что делать — радоваться или ужасаться. Когда он публиковал ее, тщеславие взяло верх над осторожностью, и он назвался настоящим именем... «Карина, Карина», думал он, «не принесла ты мне счастья, а принесла деньги и славу. Карина превратилась в Картину. Хе!»
Через пару дней Карина, явившись на занятия, с порога сказала ему:
— Поздравляю вас, Виктор Евгеньич! Такой успех!
«Ну вот», похолодел он...
—... Она такая классная! Я так за вас рада!
Карина улыбалась, внимательно глядя на него.
— Спасибо, Карин. Я... я старался, — выдавил тот.
— Виктор Евгеньич...
— А?
— Можно спросить у вас одну вещь?
(«О неееет!»)
— Ссс... спрашивай, конечно, чего ты спраш...
— А кто нарисован на вашей картине?
Виктор Евгеньич чувствовал себя школьником, уличенным в краже сахара.
— Вам кто-то позировал? Или...
Эх, чего уж там, вдруг подумал он — и выпалил:
— Ты нарисована! Или ты себя не узнала?
У Карины порозовели уши.
— Меня узнали знакомые, — сказала она октавой ниже. — Говорили: как ты похожа на эту новую картину. Это не с тебя случайно рисовали? А почему вы...
— Что?
— Эээ... ладно, ничего.
— Ну, не мог же я просить тебя позировать... эээ... без всего, — сказал Виктор Евгеньич, поняв ее. — Вот и пришлось... голову взять твою, а все остальное — из... другого места.
От вранья и нескладухи его уши горели, как у Карины. Та смущенно смеялась:
— Понятно... А я думала...
— Что?
— Нет, нет, ничего. Но теперь, когда я знаю, вы ведь уже можете попросить?
— В смысле? Позировать?... Ты хочешь?..
— Нууу... В общем, я не против. Это ведь для искусства?
— Конечно. Только для искусства!
— Ну вот... В общем, можете рассчитывать на меня.
— Окей, Карин. Когда начнем?
— Когда скажете!
— Тогда давай завтра?
— Прям завтра? Ой...
— Что «ой»? Не можешь? Испугалась?
— Да нет, нет, ничего. Все нормально. Я приду. К вам домой?
«Небось съемочки у тебя», злорадно думал он, — «ничего, подождут».
— Да. Давай прямо с утра, перед занятиями. А сейчас...
Виктор Евгеньич глубоко вздохнул — и начал урок, изо всех сил стараясь не думать о том, что будет завтра утром.
***
Когда она позвонила в дверь, он чуть не подавился зубной пастой.
— Идуууу! — завопил он, сплевывая пену. Он чистил зубы уже третий раз за час. — Иду! Привет, Карин... Ого!
Впервые в жизни он видел ее в облегающем платье. Вишневом. Почти в тон его картине.... Читать дальше →
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →