Пигмалион

Она наловчилась делать ему минет так, что Дима не знал, где он — на земле или на небе. Она седлала его и обтягивала ему хуй влагалищем, выжимая из него сперму, как мед из сот. Она дрочила ему хозяйство, совала пальчик в анус и ласкала простату, и губки ее в это время прожигали Димин рот насквозь, и Дима корчился меж двух огней и забрызгивал спермой потолок. Она вылизывала его с ног до головы, скользя влажным язычком по его шее, бокам, подмышкам, бедрам, яйцам, и Дима млел, мокрый от ее слюны. Это была вожделенная с детства ласка, которую ему не дарил никто из его женщин, а он стеснялся просить. За каких-нибудь пару дней Галя стала самой зашибенной любовницей в его жизни и, как он подозревал, во всем подлунном мире.

«Неужели это я сделал с ней такое?», потрясенно думал он.

***

Невероятный успех его сексуального гипноза подсказал Диме новую, еще более странную мысль:

— Ты была самой талантливой в детдоме, — говорил он Гале. — С тобой носились, как с писаной торбой, хватались тобой, показывали мне... Собственно, мы так и познакомились.

— А что я делала? Какие у меня таланты?

— Оооо! — говорил Дима. — Во-первых, ты рисовала. Твои рисунки и сейчас мелькают в сети, стоит только поискать.

— А где они? Можно их посмотреть?

— Конечно. Сейчас принесу, — говорил он и нес ей свои школьные и студенческие шедевры (благо он никогда не подписывал их). — Вон их сколько!

— Неужели это я рисовала?... Но я даже не помню, как это делать... Вот кошмар! — смеялась Галя.

— Ничего, сейчас все вспомнишь. Вот тебе уголь, вот бумага... давай! Вспоминай!

Галя беспомощно смотрела на него, — а он показывал ей:

— Вот так ты держала уголь, вот так штриховала, вот так... вот так... Ты и меня немножко научила, так что я теперь могу напомнить тебе. Давай, давай, не стесняйся!

Первые два листа были замазаны невообразимыми каракулями, но Дима был полон энтузиазма — и случилось чудо: уже на третьем листе пробивалось что-то вразумительное, а на следующем — и того более. Три часа спустя Галя изобразила вазу с цветами, которая вполне годилась для выставки отличников худшколы. Она вошла в азарт, перемазалась красками и углем, всматривалась в «свои» (то бишь в Димины) работы, пыталась копировать их — и получалось ничуть не хуже, чем у призеров конкурса «Дети рисуют Россию».

Дима сам не верил в то, что происходило на его глазах: через три дня Галя рисовала, как он, и даже лучше, ибо он давно охладел, а она окунулась в творческий запой, которого тот ждал годами. В доме кончилась бумага, и Диме пришлось срочно бежать в худлавку.

— Я вспомнила! — говорила счастливая Галя, раскрашенная Димой во все цвета радуги. Пока она рисовала на бумаге, Дима рисовал на ней — на ее голой спине, боках, плечах и голове. К концу шестого дня весь дом был завален Галиными рисунками, а сама она была похожа на туземного божка. — Теперь я помню, что всегда рисовала. Как я могла это забыть? — говорила она, глядя сверкающими глазами на Диму.

— Я же говорил, что ты вспомнишь. И это, и все остальное, что ты знала и умела...

— А что я еще умела?

— Ооо! Ты так танцевала, что у всех челюсти отпадали. Сама придумывала себе образы, костюмы...

— Танцевала? А что я танцевала? В каком стиле? Балет, или что-то современное, или...

— Ну, я ведь не разбираюсь в этом, — врал Дима. — Я только чуть-чуть, и то, чтобы тебе соответствовать. Ты все больше импровизировала... Да ты сама все вспомнишь.

Он включил своих обожаемых Nightwish и повернулся к голой Гале. Та вопросительно смотрела на него.

— Не помнишь? Ну ничего. Ты же вспомнила, как рисовать... Хорошо, давай знаешь как? Давай вместе, и... и вот так:

Он выключил свет, оставив только голубой ночник, и поставил чувственную The Siren.

— Это тоже твоя любимая... Ты не пытайся вспомнить движения, ты просто двигайся, выражай себя, свои чувства... ни о чем не думай... и я вместе с тобой... Тело подскажет тебе...

Голубоватый свет дрожал и переливался, выхватывая из сумрака Галины соски, плечи и глаза, блестящие, как у кошки. Дима завлекательно гнулся перед ней, танцуя впервые за четыре года, и Галя начала двигаться, подстраиваясь под него.

Вначале ее движения были неуклюжими, но постепенно, понемногу в них будто вливалось тепло, переходящее в томление, в жар, и этот жар вдруг растопил острые углы, и Галя стала пластичной и гибкой, как гепард.

Дима изумленно смотрел на фигурку без костей, порхающую перед ним. Это длилось всего несколько минут, и когда Дима включил новую песню, Галя снова была угловатой стесняшкой, — но он говорил ей:

— Вот видишь! Ты вспомнила! Все вспомнила! Давай-ка еще, — и Галя за минуту снова потеряла вес, и Дима двигался вместе с ней, вовлекаясь в колдовской ритм, и в какой-то момент позабыл обо всем на свете, растворившись в музыке и в танце, который казался ему леденящим ночным полетом. Не прекращая движений, он сорвал с себя одежду, приблизился к невесомой Гале, коснулся ее, сплетаясь с ней руками, обнял, подхватил на руки, уложил на пол — и танец незаметно перешел в секс, такой же плавный и жаркий, как их полет в голубоватом сумраке комнаты.

— Я вспомнила! — говорила счастливая Галя. — Я все вспомнила!

От неуклюжести не осталось и следа: теперь Галя даже ходила так, что у Димы в груди щекотало сладкое перышко.

Галя стала для него фетишем его тайных желаний. Каждая клеточка ее тела, каждый оттенок ее взгляда и голоса кололи ему нервы, как наркотик. Ему хотелось, чтобы она вся целиком, с макушки до пяток, была его творением, и он игрался с ней, как с живой куклой.

Он лично брил ей подмышки, ноги и пизду, поглаживая их сквозь крем, и бритье превращалось в изощренную ласку. Он заставил ее сделать пирсинг, и теперь на левом крыле носа, на ушах и в пупке у нее красовались дымчато-серебристые стразы в тон глазам и волосам. Он умащивал ей тело маслами, как Клеопатре, делал ей маникюр и педикюр, расписал ей ногти на руках и ногах цветными узорами, покрыл ей руки-ноги орнаментом из хны, и казалось, что Галя в кружевных перчатках и носочках. Он делал ей замысловатый макияж в стиле fairy, наряжал ее в эпатажные цветные наряды, обвешивал украшениями, и на Галю оборачивались все, кто видел ее. На улице она была, как экзотическая птица на сером асфальте. Он разрисовывал ее гуашью, красил ей лицо и тело золотом, серебром и сажей, заставляя пищать от страха, и капал краской на выкрашенную кожу, и яркие струйки текли по Гале, щекоча ей тело, а Дима ебал ее, возбужденную, липкую от краски и соков, и потом мыл в ванной, взбивая бурую пену, и ласкал разгоряченное тело, облепленное мыльным гелем...

Так, в непрерывном дурмане наготы, чувственных игр, танцев, ласк, рисования, секса, фотосессий и сумасбродств прошло три недели. Дима добился своей цели: Галя стала человеком без «вчера», растворившись в «сегодня», — но и сам он стал Галиным рабом, привязанным к ней, как наркоман к игле.

***

Однажды она пропала.

Дима сходил с ума, выл волком, матюкался и готов был искать ее по всему городу, но вместо того вдруг взял и напился.

Вечером она позвонила.

— Ты где? — орал пьяный Дима в трубку. — Где тебя черти носят? Что, нельзя было ответить, да? На свободу вырвалась, да?

— Прости, — говорила ему трубка. — Я не могла раньше. Тут... небольшое ЧП. Дим, я звоню предупредить, что сегодня не вернусь домой.

— Чтооо? Как это «не вернусь»? Что это зна...

— Не волнуйся, Дим, ладно? Все нормально. Дело не во мне. Тут... в общем, одной женщине плохо. Мне надо с ней побыть. Я потом все расскажу.

— Женщине? Какой еще женщине? — ворчал Дима, сбавляя обороты. — Почему это ты должна с ней торчать ночью?

— Не будешь волноваться, да? Ладно? Все, Дим, пока, я больше могу. Я позвоню еще. Цем в губки!..

«Не вернется», растравлял он себя. «Все. Конец. Побаловался — и хватит ...  Читать дальше →