Ангел и дьявол Паши Малютина

Их засекли, и они рванули, как нашкодившие дети, и долго бежали, хихикая от стыда, а потом Паша прижал Козлика к сырой кирпичной стене, снова оголил ее и вылизал до визга и до слез.

Она стала выходить без белья, и Паша ласкал ей бутончик, сунув пальцы под мини. Козлик так возбуждалась, что готова была кричать на глазах у прохожих, и Паша быстренько уводил ее в укромный уголок, где она жестоко кончала под его язычком, хныкая от похоти. Там он впервые овладел ею прямо в осенней листве, и она качалась на четвереньках, свесив рыжую гриву на золотой ковер, и голые ее ягодицы выглядывали из мини, как персиковые дольки из блюдца. Паша приноровился делать это с ней в самых невообразимых позах и местах — в подъезде, на лестничной клетке, на перилах, на крыше, в подворотнях и на скамейках. Их все время палили, и им было стыдно и жутко, как во сне.

— Будешь моим ангелом? — шептал ей Паша, играя медальоном, привезенным ею из Лондона. Позеленевший ангелочек вызывал у него что-то вроде дежа вю — будто какое-то смутное воспоминание дергалось на задворках памяти и тут же пряталось обратно...

Лиловый туман с чертом постепенно отходил туда же, на задворки, и через месяц Паша думал — «а может, этого не было?» Полгода спустя не осталось ничего, кроме отчаянного, пронзительного обожания, всосавшего Пашу с головой. «Я влюблен», думал он, «впервые в жизни влюблен. Неужели это все ее волосы?...»

Незаметно подошла дата, которую Паша решил отметить с размахом: тринадцатилетие их первого секса. (Эдику она была подана как «юбилей первого свидания)

Было решено оторваться всей семьей в парке аттракционов. Козлик визжала и радовалась едва ли не больше Эдика. Ее привлекали самые жуткие и опасные горки, смахивавшие скорее на орудия пыток, чем на игру.

В одной люльке они не уместились, и Паше пришлось сесть сзади.

— На, держи. У тебя больше места, — счастливая Козлик отдала ему сумку, и Паша надел ее на плечо. Внутри зудел какой-то скверный сквознячок, но Паша глушил его — «что я, не мужик, что ли" — и заставлял себя улыбаться, как все.

Прогудел сигнал, и разноцветный поезд, похожий на длинную вязанку сарделек, тронулся, быстро разгоняясь под горку. Рыжая грива Козлика взвилась по ветру, как вымпел.

То, что было дальше, Паша помнил фрагментарно, отрывками, как отдельные кадры из фильма.

Вот он видит, что передняя люлька вдруг становится на дыбы, — и кричит, и не слышит своего голоса, и не знает, почему так — то ли ветер глушит, то ли он, Паша, оцепенел и оглох...

Вот люлька с рыжим вымпелом откидывается куда-то в сторону, и сам он летит неведомо куда, и влетает в оглушительный звон, вытряхнувший из него все кости, и думает — «Я упал. Странно, почему не больно...»

Вот чернота, ползущая ватными клочками, и сквозь нее — лица, голоса, движение, тряска и наконец-то — боль, липкая боль непонятно где.

Вот снова чернота, и снова, и снова, снова, и голоса, и шепот где-то рядом:

— В сорочке родился. Подлатаем — будет как новенький. Но как же ему сказать-то, а? Про жену и сына?

***

Временами он проваливался в сон, и там, в лиловой черноте, гудело невидимое пламя, и знакомый голос говорил ему:

— Вот и все. Накушался, Павел Ильич. Все, как я говорил. Ну, покеда! Скоро свидимся.

Когда его выписали, мама отвела его на кладбище, и Паша смотрел на две аккуратные могилки, не понимая, какое отношение они имеют к Козлику и Эдику. Он бросил работу, питался через пень-колоду, ничего не убирал и зарос страшной рыжей щетиной, которую наотрез отказывался брить.

— Это знак от нее. Я черный, а она была рыжая, — говорил он маме, носившей ему еду.

Недели напролет он занимался тем, что ходил по дому, перебирал вещи и вспоминал. Пустота, окружившая его, была как дурной сон, и он никак не мог в нее поверить, и почему-то все время казалось, что можно что-то сделать, вот только непонятно, что именно.

Ночами он пристрастился висеть в сети и глотать фильмы — чем тупее, тем лучше. Однажды он набрел на очередную «сагу» и кривился, глядя на мечи, белые одеяния и прочий хлам, знакомый до тошноты.

Он даже не сразу вспомнил, что когда-то видел этот фильм, а вспомнив — не мог понять, где он тогда выключил, и возил ползунок туда-обратно, пока не плюнул и не стал смотреть с середины — как раз с того места, когда у ангела забрали вечную жизнь в обмен на любовь к рыцарю. И память об ангельском прошлом у нее тоже забрали. (Эротические рассказы) И ангельскую нежность забрали: мол, она вернется к тебе только, если твой рыцарь сам будет нежным с тобой, как облако в штанах. Потом у нее даже получилось женить на себе этого рыцаря, порядочного тупаря, кстати, — но того быстро потянуло на девочек, а потом и на всякие делишки с темной силой. Очередной плагиат «Русалочки», в общем.

Отмотав вперед, Паша выяснил, что этот ангел принесет себя в жертву, которой хватит искупить все грехи горе-рыцаря и начать все сначала, — и что чуть ли не все земные девушки на самом деле вот такие вот бывшие ангелы. Бред сивой кобылы...

Вместо того, чтобы развеять тоску, фильм почему-то усилил ее, да так, что она стала невыносимой, как зубная боль. Вырубив кино, Паша какое-то время сидел без движения, а потом вдруг бухнулся на колени:

— Господи, — выл он, — ну не может этого быть. Ну дай мне хоть как-то понять. Дай мне хоть какой-то знак. Дай мне знак!..

Откуда-то зазвонила мобилка. «Бородавка-бородавка-бородавочка...»

Это была мобилка Козлика.

Секунду Паша продолжал сидеть, а потом подскочил и заметался по комнате.

Оббегав весь дом, он схватил наконец сумку, которую держал перед аварией, и вывернул на диван. Оттуда выпали серебристая Нокия и ангелочек.

Нокия потухла у него в руках, и Паша завертелся в поисках зарядки. Почему-то ему казалось очень важным узнать, кто звонил.

Воткнув, наконец, мобилку в сеть и прокляв все на свете, пока она грузилась, он открыл список вызовов...

Звонила мама.

Всего лишь мама...

— ... Пашунь? Вот умничка, что перезвонил. Трубку не берешь, так я это... сюда... Смотрю, свет горит у тебя... Ты это... ложись, ладно? Хорошо, Пашунь?

Сбросив ее, он стал бездумно клацать кнопками.

Меню, Календарь, Заметки, снова Меню, Менеджер файлов, Мои документы... Bancing. doc, Market_Researches_2014. doc, Бред сивой кобылы. doc...

Хм.

Палец сам собой нажал «enter», и Паша закусил губу.

«Вторая в жизни попытка вести дневник» — читал он монолог человека, которого уже не было. — «Ну что ж. Две недели назад встретила ее. Старая негритянка. Бомжиха, по-нашему. Больная.

Отвезла в больницу. Заплатила, конечно. А потом она умерла. Сердце.

Перед смертью вызвала меня.

«Вот, говорит, дамочка, у меня для тебя есть кое-что. Пусть это будет у тебя. Доброе сердце, красивое лицо. Пусть будет у тебя».

И дает мне эту штуку.

«Ей много веков. Так говорила бабуля. Но не этим ценна. Видишь крылья? На рассвете нужно дождаться первого луча и встать лицом к солнцу, и взять это в руки, и закрыть глаза, и сказать: Господи, выполни мое самое важное желание. И после того лечь и уснуть. Господь услышит, и все сбудется, как проснешься. Так говорила бабуля, а ей говорила ее бабуля. Пусть будет у тебя».

— Но почему ты не воспользуешься?

«У меня нет желаний, дамочка. Давно уже нет. Я хочу обратно. Я устала».

А потом она умерла. А мне было жутко.

Потому что ведь есть у меня такое желание.

В ту же ночь я сделала Это. Господи, сказала я. Сделай так, чтобы я больше не была этой стеснительной дурой. Чтобы я была такой, какие ему нравятся. Дай мне, Господи, такую красоту, какая ему по душе.

Когда я проснулась, у меня на полдюйма отросли волосы. Сейчас почти до плеч. Никогда так не росли.

И — я смогла. Я написала ему в скайпе, все-все написала, почти все. И это было совсем не так трудно, как я думала. Это было...»

Не дочитав, Паша кинулся к ноуту — смотреть, когда рассвет.

Через две минуты он стоял у окна, сжимая ангелочка, и говорил про себя:

— Господи. Господи. Верни мне ее...

Потом лег на диван — и сразу уснул.

***

Там снова был черт. Он что-то говорил, скалился, махал руками, но Паша уплывал вверх, и тот кричал внизу, и снова возникал напротив, и Паша снова уплывал, оставляя его под ногами, и снова, и снова...

— На сына насрать, — будто бы слышал он. — Только о своей бабе думает. Нельзя ему на верхний уровень. Не заслужил...

Но Паша поднимался, как лифт, пока лиловый сумрак не окутал его, не сгустился до твердости и не зазвенел его именем — «Пашутка, Пашутка...»

— ... Пашутка! Пашутка! Ну кончай дрыхнуть уже, блин! Ты сурок или ты человек? Паш! Ну Пааааааш!..

Паша открыл глаза.

Перед ним была стриженая голова, до боли знакомая и забытая одновременно.

Ничего не понимая, Паша смотрел на нее.

— Не узнал, да? Ну, Пашутка, теперь тебе придется повеситься.

Паша молча смотрел на нее.

— Э! Ты чë смурной какой-то... Ты...

Вдруг он обхватил ее и повалил в кровать.

— Эээ! Ты чë?... Дай хоть сказать, в чем дел... — пыхтела Козлик, уворачиваясь от поцелуев.

Но Паша видел, как она улыбается.

— У Нас Будет Ребенок? — спросил он.

— Ты... как ты узнал?!

— Узнал. — Паша раздел ее и влип губами в теплое тело, пытаясь прочувствовать его до последней клетки.

Сон, давивший его, отходил в никуда, улетучивался из памяти, и вновь занимали свои места забытые вещи, мысли и ощущения, такие странные для Паши из кошмара, но обыкновенные и родные для человека семнадцати лет от роду.