Май-Сентябрь. Часть 1: Гроза
- Май-Сентябрь. Часть 1: Гроза
- Май-Сентябрь. Часть 2: Темная лошадка
Страница: 3 из 4
Этот ад длился то ли пять минут, то ли час, то ли три — никто не знал. Ни Неплюев, ни Надя, ни даже Бог.
Потом ветер стал стихать, и ливень бил уже не сплошной стеной, а просто сильными струями, и гром отъехал в сторону, за скалу. Дикое, сокрушительное тепло ударило в голову и во все тело, разгораясь под обожженной кожей, — а Неплюев все прыгал и орал, разгоняя тепло по жилам, и Надя прыгала и орала с ним, постепенно замедляя пляс...
— Ооооууух! — наконец ухнула она и, покачнувшись, повисла на нем. — Не могуууу...
— Ну... ну все, все... — выдыхал Неплюев, не умея сразу остановиться. — Все... уже и дождь... проходит... — хрипел он, бодая ее брюки голым хером, торчащим, как один из Столбов. — Давай вот сюда, под это самое... Согрелась?
— Мммммм... — промычала Надя, заваливаясь на него.
— Э! Эй, ты чего? Сейчас поесть надо, и... Давай, давай... — Неплюев добыл портфель, намокший только сверху, сунул ей бутерброды и термос, и Надя ела и пила, подвывая на каждом выдохе. — Ну, ну чего же... все хорошо. Все хорошо?
— Мне хоооолодно, — протянула она.
— Ну, так ты же... Так! Раздевайся! Давай! Слышишь? — и Неплюев потянул с нее мокрющую ткань. На этот раз Надя не сопротивлялась, но раздеть ее было еще труднее — ни хрена не было видно, и ткань, вымокшая, как губка, ни за что не хотела слезать с ледяных ног и рук. Неплюев проклял все на свете, и только через какое-то, никем не мерянное время перед ним забелела фигурка-привидение, и дальние молнии освещали матовую кожу и кнопочки сосков.
— Таааак... А ну давай-ка... — бормотал Неплюев, отжимая Надин свитер, и принялся с силой растирать ей спину, и бедра, и ножки, и ступни, липкие от глины. — Ну как? Теплее? Лучше? Хорошо? — спрашивал он.
— Хорошооо... Но холодно, — бормотала Надя. Он и сам чувствовал лягушачий холод ее кожи.
— Ничего. У нас еще моя одежда есть, сухая. Сейчас твою выкрутим, и...
Дождь прекратился. Вдалеке, за Каштаком, сверкало и грохотало, а здесь только дул ветер, уже ровный, послегрозовой. Обожженное тело почти не чувствовало его.
Тепло понемногу выветривалось в ночь, и Неплюев торопился:
— А ну привстань... Вот тааак... Давай-ка...
Он уложил ее на мокрые тряпки, укутал ей голову, натянул на нее свои брюки — чуть выше колен, — носки, ботинки, рубашку на плечи; затем залез сверху, лег на нее — голым на голое — и стал тереться, как кот:
— А ну иди сюда... Надя, Наденька, Русалка... Это я так тебя прозвал — Русалка. Про себя. Сейчас будет тепло...
— Вы меня... так прозвали?
— Да... Потому что я люблю тебя... Смешно, да? Чистоплюй втюрился в ученицу...
— Вы в меня втюрились?
— А ты в меня. Я знаю.
— Да...
— Иди сюда. Иди... — бормотал он, хоть Надя и так была здесь, и вжимал ее в себя еще ближе, до хруста в ребрах. Руки его бегали по лягушечьему телу и терли, терли его во всех местах сразу. Ножки, стреноженные брюками, сами раздвинулись, и кол сам собой уперся в шерстистый холмик. Неплюев ничего не делал специально, отпустив себя и Надю на самотек — пусть все будет, как будет, — и кол буравил податливое тело, мало-помалу просачиваясь вглубь.
— Давай... вот так... — бормотал Неплюев, подкладывая тряпки Наде под бока. Бедра его просились толкаться, и он не мешал им, накрывшись сверху Надиной курткой.
Их облепила кромешная тьма. Неплюев ничего не видел — зрение ему заменило тело, шкура, слепленная с Надиной шкурой, и руки, мнущие ее, как глину, и елда, понемногу влезавшая в Надю, и язык, слизывающий капельки с Надиного лица. Он не понял, когда это началось, но они уже давно целовались, и Надя урчала под его губами и елдой, подвывая от толчков. Он не знал, было ли ей больно, и даже не думал об этом; он давно был в ней, безнадежно в ней, до упора, лобок к лобку, и это было правдой, в которой он тонул, как в чернильной тьме, облепившей их; Надя впервые была для него не лицом, а солью на языке, тугим мясом, облепившим елду, и теплом под кожей — наконец-то теплом, вернувшимся от нее к нему, горевшим между их животами и языками...
Она крепко подмахивала, хоть ей и никто не подсказывал, как делать; она обвивала его руками во влажных рукавах и неуклюже обнимала, и попка ее юлила под ним, хлюпая мокрой тканью, и губы шептали:
— Мне тепло... мне тепло... тепло... жарко...
— Вот так... Надя... русалочка моя... любимая... — шептал Неплюев в темноту.
Елда взбухла камнем и, казалось, была готова толкаться целую вечность, пока Надя не прогреется и не изойдет жаром. Она уже была горячей, и Неплюеву казалось, что капли влаги шипят на ней, как на сковороде. В какой-то миг вдруг стало жарко и невыносимо во всем теле, и Неплюев почувствовал, как прорастает в Надю.
— Ыыы! Ыыы! Ыыы! — выли они, слепившись ртами и гениталиями. Неплюев выедал соленый рот, влизываясь в него до горла, и ревел туда, как в живой рупор, и рупор ревел в Неплюева, и между ног все натянулось, как в последний раз...
— Ыыыыыаааа! — надрывалась горячая темнота под ним. — Ы! Ы! Ы! — хрипел комок бешеных тел, пульсируя друг в друге и разметав все тряпки в грязь...
... Он проснулся от холода.
Тепло было только внутри, под ним. Он привстал, глядя на голую фигурку, покрытую полосами грязи, как зебра.
Надя была теплой, мокрой и улыбалась во сне.
Было чертовски холодно, и Неплюев знал, что простудится, — но думал о том, что Наде тепло, потому что он был для нее живым одеялом.
Он впервые видел ее голой. Надино тело было крепким, сильным, и при этом совсем детским, с утопленными в торсе маленькими яблоками грудей, и сосочки были совсем детские, как незрелые клюквинки. Девочка, которую он сделал женщиной, — он и гроза.
Внутри кольнуло острое, как боль, чувство, но это было не раскаяние. Неплюев ни полсекунды не жалел о том, что сделал. Так было надо, и не только ему, но и всем: грозе, горам и Столбам, а главное — самой Наде. Иначе она бы замерзла. Во всех смыслах. Иначе было нельзя. Нельзя...
Яблоки с клюквинками поднялись выше: Надя вздохнула. Открыла глаза, голубые-голубые со сна — такие, каких не бывает. Подняла голову...
Из грязи, прибитой дождем, натянулись бурые змеючки, не пуская хозяйку: Надина шевелюра вмазалась в глиняный соус. Неплюев смотрел, как голубой взгляд перемещается с гор, окутанных синюшным туманом, на него, голого и синего от холода, на его детородный орган, вымазанный в Надиной крови... Чвакнуло грязью, и тяжелые змеючки шлепнулись ей на кожу. Надя вздрогнула.
— А... А... — голубые глаза стали еще голубей и шире.
— Доброе утро, Русалка, — сказал ей Неплюев, не узнав своего голоса.
— А... Холодно, — пожаловалась Надя, обхватившись руками.
— Быстро одеваться! Давай снимай рубашку. Подденем тебе майку... и сверху куртку...
— Боже, какая я гряяяяязная, — недоверчиво смеялась Надя.
— Так надо. Зато ты теперь ближе к земле. И к горам, — серьезно отвечал Неплюев. Намотав на нее кокон одежды, он сел рядом.
— А вы?
— А я сделаю зарядку, и буду, как бог огня, — говорил Неплюев, стуча зубами. — Сказано — сделано! — вскочил он и стал отплясывать яростный танец: — Ыыы-раз! Ыыы-два! Ыыы-три! Ыыы-раз! Ыыы-два...
Надя смеялась, потом встала, подошла к нему и ткнулась личиком в плечо. Неплюев не ожидал этого.
— Наденька... Надюш... — бормотал он, размазывая по куртке глину с ее волос. Он стояли долго, и Неплюев не чувствовал холода. Потом вдруг отпрянул, посмотрел в голубые глаза, которые были все голубее, как рассветное небо над ними:
— Надь... — и расстегнул ей брюки.
Задубевшие пальцы не слушались, и он оторвал пуговицу. Надя быстро и жадно дышала. «Паровозик», думал он, стаскивая влажную ткань.
— Надя...
Оголив ее снизу, сказал ей: — Раздвинь ножки. — Надя неуклюже ... Читать дальше →
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →