Херманн Лонге

ей время освоиться. Пока она осторожно садилась на кол, то и дело теряя равновесие (головка уже кружится), я любовался её прелестными грудками, не большими и не маленькими, белыми, нежными, удивительно изящными. Наконец она уселась, морщась от боли. Я заполнил её всю, до отказа. Кажется никогда у меня не было такой эрекции! Обеими руками я притянул её к себе за ягодицы и стал натягивать, костью, волосами жестко врезаясь в чувствительный клитор. Она стонала и дрожала крупной дрожью. Вскоре наслаждение пересилило боль. Лицо её стало самозабвенным, она стала двигаться сама, крепко сжав меня ножками. Чтобы тереться об меня клитором, ей приходилось, садясь всем своим весом, давать особенно глубоко и больно. Она двигалась все быстрее и, наконец, закричала. Боль и наслаждение слились воедино! Она кричала очень долго, корчась, извиваясь на моем копье в судорогах оргазма. Волна наслаждения захлестнула и меня. Я кончал как на войне, умирая с каждым выстрелом. Затем наступила пустота.

Затихли её последние судороги, она без сил поникла мне на грудь, и кажется, уже спала. Сделав над собой усилие — не хотелось разъединяться — я вышел и перевернул её на спину. Окинул долгим взглядом... Что может быть прекраснее лица хорошо выебанной женщины! Оно становится совершенным. Женская красота вообще двулика. Сначала она тревожит нас, влечет и манит. Нас возбуждает её незаконченность, возникает желание совершить акт — сделать её совершенной. Поэтому мы любим её нежной и хрупкой, слабой и страдающей, униженной и оскорбленной. Но все наши усилия в конечном итоге направлены к единой цели: закончить её, сделать довольной и самодостаточной; и тогда мы глядим на неё словно с высоты покоренной вершины: она прекрасна как зеленая долина, а вокруг нас только снега и скалы, и пустота. Но ради этого мига мы живем.

Имя прекрасной претендентки было Helen, но я стал звать её по-русски — Lena. Lena оказалась девушкой почти невинной. Было очевидно, что до меня её никто толком не еб. «Я сплю. Таких как ты не бывает» — говорила она мне после второго оргазма. Она была счастлива, как щенок, которого наконец-то отдали в хорошие руки. Я тоже в каком-то смысле лишился с ней невинности. Раньше я и не предполагал, что возможна такая близость, когда тело партнера действительно, буквально принадлежит тебе: его боль и наслаждение, судороги и оргазмы становится твоими — не своими — а именно твоими, они не переживаются, но ощущаются во всей полноте.

Её тело создано для меня: я понял это сразу! Я сожалел только о том, что не могу жениться на ней в первый же вечер. Чтобы не потерять лицо, я оттянул свое предложение почти до её предполагаемого отъезда. Конечно, я никуда её не отпустил. Наша жизнь в последующие несколько месяцев была захватывающе однообразна. Я старался сдерживаться и редко позволял себе безумства. Гораздо сложнее было обуздать её. Она любила кончать через боль, когда я превышал лимит и жестоко бил по матке. Ей это просто так не сходило, и на следующий день, страдая, гордясь и млея, она прижимала мою ладонь к своему животу, вздувшемуся от внутреннего воспаления.

Через несколько месяцев я почувствовал себя насытившимся. Это вовсе не означает, что она мне приелась — голодная страсть вспыхивала с новой силой после малейшего воздержания (я понял это тогда, когда на несколько дней пришлось по работе уехать в Гамбург). Но я утолил первый зверский голод и теперь был расположен немного погурманствовать. «Ты бы хотела поиграть в ролевую игру?» — спросил я однажды, во время затянувшегося акта. Мы оба не могли кончить. «В какую?» — выдохнула она, прижимаясь. «Господин и его служанка». Ответом мне был оргазм.

В то пасмурное осеннее утро мы перешли черту, которая отделяла обыденность от мира грез. Перед уходом, вручая ей объемный пакет, я прошептал: «Иметь русскую горничную — заветная мечта каждого немецкого солдата».

Когда я вернулся вечером, воплотившаяся мечта с желанием в глазах открыла мне дверь. Она выглядела как киногероиня 40-х: белый кружевной воротничок, глухое черное платье ниже колен, чулки со швом, завитые, тщательно уложенные волосы, ярко красные, четко очерченные губы. Несмотря на то, что многие детали её образа мною же были и продуманы, я был потрясен до немоты. К счастью, мне не нужно было ничего говорить — я просто отдал ей шляпу.

Вскоре мне был принесен горячий ужин. Еще раньше я заметил, что приготовление пищи и даже грязную уборку она искренне считает своей обязанностью и нисколько не ценит свой труд. Мне всегда было неловко от этого, я не знал как благодарить и просил поберечь себя, заказать в кафе, нанять уборщиков... Теперь же все встало на свои места.

После обеда я растянулся на диване и велел принести выпить. Я заливал киршвассер крепким темным пивом, а моя горничная Lena держала наготове поднос с нарезанными фруктами и сыром. Счастье и покой переполняли мою душу. Какое наслаждение, друзья мои, жирно насрать на толерантность, политкорректность, расовую и религиозную терпимость, идею о равноправии женщин и прочую гейлиберальную хуйню! Только так, только после этого мы сможем вернуться к своей подлинности, возродить в первозданной свежести животворные инстинкты и ощутить биение бытия.

Когда я почувствовал себя в достаточно скотском состоянии, мне захотелось действия. Лениво расстегнув ширинку, я приказал:

— Lena, соси хуй!

В первый раз она коснулась губами моей плоти. Раньше до орального секса у нас просто не доходили руки (конечно, не руки, а иные части тела, которые все время оказывались плотно задействованы); необходимости же просто не возникало — у меня не было проблем с эрекцией. Но сейчас это не моя проблема! Это проблема моей служанки — пусть как хочет, так и поднимает! Сначала Lena ласкала языком головку, нежно обхватив её губами, затем всосала мягкую плоть как можно глубже, продолжая ластиться языком. Девчонка была горяча. В возбужденных движениях её рта стала проскальзывать какая-то хищная жадность. Я оттолкнул её от себя:

— Сперва разденься!

Это был самый лучший стриптиз, который я видел в своей жизни: стриптиз, исполненный желания и приправленный краской неподдельного стыда, самый целомудренный, самый развратный и, пожалуй, самый короткий. Lena завела руки назад, расстегивая пуговичку на спине, затем стянула через голову свое черное платье. Белья на ней не было — только чулки и трогательные лодочки-туфли. Собственно говоря, белья на ней быть и не могло. На мой взгляд, нет ничего нелепее, бессмысленнее и негигиеничнее, чем женские трусы: они визуально расчленяют сладостную целостность тела, все время путаются под руками и буквально удушают женскую сущность, пререкрывая доступ кислорода к детородным местам. Но хотя я сам строго-настрого запретил ей когда бы то ни было одевать это на себя, её изысканная нагота стала для меня по-новому желанна и неожиданна: чтоб насладиться ей в волной мере, я тоже избавился от одежды.

Я уложил её у себя в ногах и снова вставил в старательный ротик. Опять начались ласковые игры маленького язычка. В этом была какая-то двусмысленность, какая-то дерзость. Признаться, я не люблю, когда мне делают минет — я предпочитаю ебать в рот! Сунув колено ей между ног, сминая пальцами изысканную укладку, я плотно прижал к себе её голову: лоб к животу, подбородок к яйцам. Несколько глубоких толчков — небольшая оттяжка. В таком режиме я стал быстро набираться сил. Lena, истекая, терлась о колено. Вскоре я входил в маленький ротик только на треть. Lena попыталась включить в игру свои руки, но я завел их ей за спину. Её ноги были скованы моими, её пизда трепетала на моем колене. Вот так! Никакой инициативы! Никакого самоуправства! Никаких либеральных поблажек! Дышите — не дышите, дышите — не дышите, не дышите, не дышите, не дышите!

Конечно, все это очень мило, но пора переходить к более жестким мерам. Я поставил истекающую девушку на колени — она с готовностью прогнулась. Я раздвинул упругие половинки. Крошечное и совершенно девственное отверстие открылось ...  Читать дальше →