Милашка и красавчик

— Вы не спите? — раздался женский шепот.

Я с облегчением выдохнул и ответил:

— Нет.

— Я ваша сиделка, мне нужно сменить повязки.

— Входите, — позволил я.

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить в комнату тонкую полоску света из коридора, и снова закрылась.

А потом прямо надо мной вспыхнула яркая лампа. Я невольно зажмурился.

— Извините, но в темноте я не смогу вас перевязать, — сказала сиделка и заботливо подоткнула уголок моего одеяла.

— Ничего, сейчас пройдет, — улыбнулся я, моргая.

И когда глаза привыкли к свету, я смог ее рассмотреть. Она стояла в дальнем углу комнаты рядом со стулом и переодевалась спиной ко мне. Темные вьющиеся волосы до плеч, фигурка гитарного типа, полные ножки, затянутые в плотные черные колготки. И лямки бежевого лифчика слишком сильно врезаются в кожу. Не мой тип, но сразу вспоминается молодость. Когда я еще встречался со своей бывшей, была у меня знакомая, дочка маминой соседки — рыжая, рыхлая, с большой грудью и толстой попой, покрытая веснушками, казалось, от макушки до самых пяток. У нее даже на половых губах были эти темные пятнышки. Но она же здоровенная была, как хорошая свиноматка. А эта такая маленькая, как обожравшаяся зерном дюймовочка.

Тем временем она надела белый халатик, собрала волосы под голубую нетканую шапочку и развернулась ко мне лицом. И тут же наткнулась на мой взгляд. И залилась краской.

Я усмехнулся и поднял глаза к потолку.

Она подошла к тумбочке слева от моей кровати, достала из нее бинты и какие-то баночки и тюбики, потом бережно сдвинула одеяло с моей груди и задрала рубаху.

— В твои обязанности входит только перевязывать меня?

— Нет, еще мыть, переодевать, кормить, помогать вставать и ходить, когда доктор разрешит, убирать в комнате и выполнять другие ваши мелкие поручения, — она не смотрела мне в лицо.

Симпатичная — личико круглое, щечки пухлые, губки мягкие и нежно-розовые, ресницы длинные, глаза светлые. И такая она вся родная и простая, прямо пахнет от нее влажной землей и весенним лугом, что я не сдержался и протянул руку к ее щеке.

— Ты очень хорошенькая...

Она бросила на меня смущенный взгляд, разрезая бинты.

— Вы тоже... ничего... — она снова залилась краской, когда моя рука спустилась к ее плечу и скользнула на грудь. — Извините, я должна... вас обмыть...

Я убрал руку и кивнул.

И пока она наливала воду в небольшой таз в умывальнике, который находился за полупрозрачной ширмой, я размышлял. В ее взгляде не было негодования, возмущения, злости. Она как будто и сама была не против того, чтобы я трогал ее грудь. Может, она готова и дальше пойти?

Сиделка вернулась к кровати, сдвинула в сторону одеяло и, обняв меня за шею, развязала завязки рубахи.

— У тебя очень нежные пальцы, — заметил я, когда она наклонилась к тазу.

— Работа такая, — улыбнулась она и стала бережно протирать мои плечи и грудь.

Я развел руки в стороны, якобы для того, чтобы она смогла помыть еще и мои подмышки, а на самом деле для того, чтобы проверить. Когда мои пальцы сжали ее попку, она чуть вздрогнула, залилась румянцем, но не отстранилась, не закричала, не стала брыкаться или иначе пытаться остановить меня.

Я потянул ее юбку вверх. Она судорожно вздохнула, но продолжила свое занятие.

— А ты всегда на работу без трусиков ходишь? — спросил я, поглаживая ее обнаженные прелести.

Она задышала чаще и не ответила.

Тогда я обнял ее под попой и попытался закинуть на себя. Резкая боль тут же пронзила мою грудь.

— Что вы делаете? У вас же швы разойдутся! — тихо воскликнула она. — Я... сама... Дайте только перевязку закончу...

Как любопытно, размышлял я, пока она бережно обвязывала меня бинтом, она сюда ради этого и пришла? Хм...

Закончив перевязку, вылив воду из таза и выключив свет, она залезла на меня верхом.

— Вообще-то, вам пока нельзя, — заметила она, наощупь пытаясь попасть моим органом себе во влагалище.

— А если ты сама все делать будешь?

Она вздохнула:

— Тогда можн... о-о-о-о... — и тяжело осела мне на ноги.

— Ум-м-м-м, — простонал я и закусил губу.

Она начала двигаться — сначала медленно и осторожно, потом все быстрее, насаживаясь все глубже. Я с трудом сдерживал стоны, она же кусала палец правой руки. Но, как не старалась, двигалась она не ритмично, и все время норовила съехать куда-то в сторону. Я придерживал ее бедра руками, но этого было не достаточно.

После нескольких минут таких мучений она упала мне на грудь, судорожно всхлипывая. Тогда я подправил угол и начал двигать бедрами в том ритме, в каком было удобно мне. Она тихо скулила мне в плечо, и ее шелковистые губки нежно поглаживали мою ключицу.

Закончив, я просто сбросил ее с себя на пол. Еще несколько минут она сидела рядом с кроватью, тяжело дыша, а затем поднялась и ушла в дальний угол комнаты, где рядом со стулом, возле которого она переодевалась, стояла небольшая кушетка.

А ведь я даже имени ее не спросил, подумал я, засыпая...

Две недели пролетели незаметно.

Днем меня навещала Милана, по ночам развлекала сиделка. Иногда заходил Теодор Рудольфович, интересовался моим самочувствием. Я неизменно отвечал, что все отлично. О Романе Александровиче он больше не заговаривал.

Имя сиделки я узнать так и не удосужился...

А две недели спустя, когда мне разрешили вставать, я попросился в город, сославшись на необходимость навестить маму и друзей.

Сначала я зашел на почту. В моем абонентском ящике, куда мне присылали все письма из дому, лежала одинокая телеграмма. Соседка тетя Люся сообщала, что мама умерла и что похороны назначены на пятнадцатое число. Я опоздал.

Шкаф в моем сердце сдвинулся и из-за него сверкнул глазами подросший червячок. Я смахнул слезу и запер дверь на ключ.

Целый день я слонялся по городу, а когда начало смеркаться, зашел в магазин, купил самого дорогого вина и конфет, а на остановке в палатке — самый большой букет темно-красных роз.

Оля встретила меня холодно.

Я выставил вино и конфеты на стол на кухне. Попытался поцеловать ее в щеку, вручая цветы, но она отстранилась от меня.

— Тебя не было две недели, — проговорила она, глядя, как лилось вино в стакан.

— Я болел...

— Мог бы хотя бы позвонить...

— У меня не было возможности...

— Я беременна... срок восемь недель...

— Я дам тебе денег на аборт...

— Нет...

— Что значит, нет?

— Я не стану делать аборт...

— Почему?

Она не ответила.

Я встал и отошел к окну.

Какое-то время мы молчали.

— Я не хочу обременять тебя, — сказала она, наконец.

Я не ответил.

— Сеня, пожалуйста, скажи, ты любишь меня? — она вдруг обняла мои ноги. И когда она успела подползти ко мне?

— Встань, тебе же вредно... — в замешательстве я попытался поднять ее с пола.

— Ты любишь меня? — упиралась она.

Я покачал головой:

— Утром я уйду... навсегда...

Она поднялась с пола, медленно прошла к двери в коридор и, взявшись за косяк, обернулась ко мне. На ее лице играла жуткая улыбка:

— Сегодня Людмилу Разумовну и Лену вызывали в милицию... — я вздрогнул. — Их возили на опознание... В заброшенном карьере нашли тела троих человек... Это были Олег Степанович, Костя и Женя... У них пулевые ранения головы и прострелены колени...

С этими словами она вышла из кухни, а я тяжело опустился на табуретку и обхватил голову руками. Червячок — а точнее огромный червяк-мутант — выбил дверь, выполз на освещенное место и смотрел на меня сверху вниз укоризненно и печально. Этого не может быть... хотя Милана говорила что-то об этом... я все равно не верю... Боже, что же я натворил?

Я выпил все вино сам. Потом допил водку, что стояла в холодильнике у Оли. Потом нашел початую бутылку коньяка. Потом ...  Читать дальше →