Самое важное

— Если бы ты не смог, — будничным тоном сказала Валера, — или влюбился в Ташу, или... мне было бы херово. Но это лучше, чем тебя принуждать.

Вместо ответа Горыныч сделал единственное, что должен был сделать — наклонился и прижался губами к её матовым, удивительной формы губам.

И никакого принуждения ему не потребовалось.

Валера была жесткой и упругой, как пружина. Ее трудно было удержать, и еще сложнее — подчинить, сжать в объятии, поцеловать её так, чтобы крышу снесло.

А потом пружина распрямилась, и Валера дернула его рубашку, чуть не содрав с нее пуговицы.

— Снимай.

— Тут снег, — усомнился Горыныч. Пальцами он тискал крепкие Валерины ягодицы, смяв их сквозь ткань. Умом понимал, что посреди парка сексом не займешься, но был не в силах убрать руки. — Ты чего вытворя...

— Тут тепло, — бросила Валера, торопливо расстегивая его штаны. — Яйца не отморозишь.

— Тут люди.

— Они знают, что такое секс, только из книжек по истории.

— Они покупают оргазмы...

— А ты покупаешь вино. Это не значит, что ты понимаешь, как работает винодельня.

Люди шли мимо. Спокойные и равнодушные, веселые и нет, они в одинаковой мере уделяли внимание снегу, завиткам рождественских гирлянд и парочке, зажимающейся на обочине. Валера толкнула Горыныча, швырнув его задом на ближайшую лавку. Твердая спинка — дерево, похожее на пластик, или пластик, похожий на дерево? — ударила его по лопаткам, но Горыныч не почувствовал боли. Он обхватил Валеру руками, целуя её с жадностью — так, словно сейчас чей-то голос скажет: «нейротрансляция возможна, отрубай его».

И всё пропадет.

—... как ты в этом ходишь?

— Слабак. Ты бы на шпильках попробовал ходить...

Чтобы стащить с Валеры её облегающие брюки, им понадобилось две минуты, четыре руки и моральная помощь такой-то матери. Валера вцепилась пальцами в спинку лавки, нагибаясь над ней, а Горыныч спустил её брюки до самых колен, открывая подтянутый, восхитительно ложащийся в ладони зад. Трусики он стянул следом за брюками — мягкие и хлопковые, они совершенно не подходили кричащему, вызывающе сексапильному облику Валеры. Впрочем, даже без шелка и кружавчиков Горыныч хотел её так, что члену в штанах было больно.

Стыд атрофировался.

Еще там, в прозрачных «аквариумах», Горыныч понял простое и незыблемое правило нового мира: всем плевать, с кем ты и как ебешься. Но теперь смущение обжигающим перышком скользнуло по его внутренностям: люди вокруг, люди смотрят... Люди видят, как ты нагибаешь Валеру над лавкой.

Даже не понимая, что и как, они все равно пялятся, и от этого Горыныча обсыпало морозом, волоски на руках поднялись дыбом, словно от страха, но стояк никуда не исчез.

Обжигающее перышко пощекотало Горыныча еще секунду, а затем пропало.

— Давай, — выдохнула Валера. — Давай, давай уже...

Горыныч ухватил её за бедра, дергая на себя и сразу же до упора натягивая на член, ничуть не жалея и не давая привыкать. Валера вскрикнула — порывистая и несдержанная, она уже торопилась, толкаясь на хуй, и делала это так правильно... так, как Горыныч и мечтать не мог. От ощущения её тела под ладонями хотелось стонать без передышки, и Горыныч дернул бедрами, вбиваясь в нежное, обжигающе-горячее нутро.

Валера в ответ простонала и двинулась резче, сбиваясь с дыхания — то ли от крепкого члена внутри, то ли от собственной тягучей, терпкой на вкус охуенности. Горыныч навалился на нее сзади и смазанно поцеловал в шею, пройдясь по коже языком. Он плыл, он умирал от удовольствия — так, как с ней, не было и не могло быть ни с Ташей, ни с Дианой, ни с любой другой женщиной в этом стерильном мирке.

Он сжал ладонью горло Валеры, вынуждая её запрокинуть голову, подрагивая и еще секунду — или две? или три? — удерживаясь на тонкой грани между ожиданием и удовлетворением. А затем сорвался с нее и вскрикнул, наконец-то кончая.

... еще с минуту Горыныч хрипло дышал, уткнувшись носом куда-то за аккуратное ушко. Он не спешил ни отлипнуть от Валеры, ни вытащить из неё обмякший член — только бездумно водил пальцами по её бледному бедру. А затем Валера потянулась, гибкая и совершенно расслабленная, снимаясь с члена и позволяя сперме потечь по ногам.

— Охуенно...

С неба падал нетающий снег.

На них пялились люди — люди внимательные и заинтересованные, люди пустые, как солонки без соли внутри.

Люди нового мира, не знающие, что такое секс.

— Ты долбанутая, — сказал Горыныч, быстро и неловко застегивая штаны. — Как бы я жил, если бы не встретил тебя в двадцать шестом?

* * *

Новый год в этом мире не праздновали.

Но какое им с Валерой было дело до «этого мира»?

— М-м-м.

— Давай никуда не пойдем?

— Работа...

— Новый год.

— Который не отменяет работу...

Валера засмеялась, злою кошкою прогибаясь под его телом, впиваясь ногтями в татуированные бока. Горыныч наклонился и поцеловал ее в живот, скользнув языком в аккуратную ямку пупка, провел влажную линию выше и поймал губами светло-розовый сосок. Валера подрагивала, послушно прогибаясь и раздвигая колени. Помедлив с минуту, она нетерпеливо заерзала, толкаясь бедрами и потираясь об его руки, хватая за плечи и вцепляясь пальцами так сильно, будто на них звериные когти, а не гладкие запиленные ноготки.

Горыныч привстал, с жадным вниманием рассматривая каждую черточку её тела. А затем наклонился, удерживая ладонями бедра Валеры, и жарко, неторопливо прошелся языком у неё между ног.

Валера стонала, томясь в горячем забытьи и не думая, кажется, совсем ни о чем. Уронила руки на простынь, но тут же не выдержала, смяла пальцами тонкую ткань, подрагивая от влажной, безумно откровенной ласки. Горыныч толкнулся языком вовнутрь, раздвигая нежные складочки, вылизывая её со звериным бесстыдством и человеческой настойчивостью. Может, постлюди и правы: секс — это грязно, но животное внутри Горыныча всё одобряло. Животному хотелось жаркую, доступную, сладко пахнущую спелыми яблоками и похотью сучку, хотелось её покрыть, пометить своим запахом и отодрать.

Они трахались, наконец-то никуда не спеша, и это был самый лучший и самый странный Новый год в жизни Горыныча.

* * *

— Блядь... от Михая восемнадцать сообщений, — он вышел из душа, одной рукой наспех вытирая волосы, а другой пролистывая новости в коммуникаторе. Помедлил, дочитывая сообщения, и поднял глаза на Валеру. — Серьезно?

Валера поняла, о чем он, но равнодушно повела плечом.

«Вы ааааагонь»

«Это она придумала?»

«Ссылка на файл...»

Их прилюдный секс разошелся в сети, как вирусный ролик Кока-Колы в начале двухтысячных.

«Мне тут рассказали...»

«Ребята в восторге»

«А-а-ахеренные продажи, у нас предзаказов на год вперед...»

«Интересно, Ларичкин одобрил такую рекламу своего продукта, или...»

— Ах ты пидараска, — осуждающе сказал Горыныч. — Ты сделала из нашего романтичного рождественского траха пиар-кампанию!
— Признайся, ты восхищен, — усмехнулась Валера, усаживаясь на кровати. Совершенно голая, с волнистыми светлыми волосами, кое-как собранными в косу, она выглядела, как самое сексуальное исчадие ада.

— Боженька, — сказал Горыныч, посмотрев в потолок. — А можно мне нормальную бабу? Чтоб стирала трусы и готовить умела...
— Ну, я умею включать плиту... это считается?

Ну и черт с ней, с готовкой — зато целовалась Валера лучше всех на свете.

— Я люблю тебя, женщина, — сообщил Горыныч, ведя подушечкой пальца по её лицу. — Хоть ты и ненормальная.

Валера засмеялась и потянулась губами к губам.

— Охереть какая романтика.

— Бля, можешь хотя бы раз дать МНЕ побыть циничным мужиком?
— Если для того, чтобы побыть мужиком, тебе нужно разрешение...

— Стерва!
Умопомрачительная стерва. Его персональная.
Самое важное, что существует на этой Земле.