Самое важное

тогда биосканеры работали через пень-колоду... Она подавала апелляцию раз сто. Она пропихнула твою кандидатуру. Она тебя курировала. Это всё она.

Горыныч молчал.

— А теперь вали, — сказала Таша, взяв из рук Михая заново наполненный бокал. — Иди и разбирайся с ней, что там и как, потому что ты своим нытьем уже всех достал...

* * *

Первые минут семь, впустую запрашивая код гостевого доступа, Горыныч думал, что Валера ему не откроет. А потом входная дверь разблокировалась, и дверная ручка сама скользнула к нему в ладонь.

Валера сидела напротив экрана, заменяющего ей окно, и курила тонкую электронную сигарету. Пахло яблоком. Никаких возбуждающих составов, которыми пичкали своих служащих в департаменте развлечений — просто сигарета.

Экран мягко светился — на нем бушевала снежная буря.

— Давай, стервин сын, — сказала Валера, затягиваясь. Ее светлые волосы были заплетены в мягкую растрепанную косу. — Либо скажи мне что-нибудь приятное, либо проваливай.

— Я все знаю, — ответил Горыныч.

Валера опустила ресницы, выдыхая яблочный пар.

— Спорим, что не все?

— Это ты со мной спала.

— Так и знала, что Таша проболтается, — невозмутимо сказала Валера. Встала и прошлась по комнате, провела ладонью над туалетным столиком, выбирая помаду. — Ты был полуразобранный и без передней части черепа. Уверен, что это считается за секс?

— Зачем? — спросил Горыныч. — Зачем нужно было врать?

— Трудно быть женщиной и командовать департаментом, в котором у тебя не так уж много официальных полномочий, — сказала Валера. — Особенно если кто-то подрывает твой авторитет воплями «О, а мы с тобой спали, мы с тобой спали!»

— Это ты-то у нас женщина? — усмехнулся Горыныч. — Даже когда ты грустишь, глядя на снегопад, заплетаешь волосы в косичку и куришь яблочные сигареты, ты все равно остаешься вдвое большим мужиком, чем половина моих знакомых.

— Это потому что у меня херовое настроение, — пояснила Валера. — Женщина в херовом настроении может убить тебя шестью способами, используя вот эту сигарету и резинку для волос.

Горыныч засмеялся, сунув руки в карманы штанов, а потом сказал:

— Парни говорят, ты помнишь... — он помедлил. — Помнишь пять лет. До сканирования.

Валера молча открыла тюбик с помадой.

— Это правда?

Она выдвинула поблескивающий лиловый стержень, сглаженный на кончике. А потом сказала:

— Я много что помню. Мог бы и сам догадаться, какие воспоминания сканируются биопринтером лучше всего.

Валера развернулась к заснеженному экрану и размашисто написала на нем помадой первое слово.

— Те, что вызывают злость. Таша ненавидела долбаную виолончель с пяти лет, а её всё равно заставляли заниматься. Родителей не помнит, а виолончель — помнит.

Второе слово.

— Страх. Толик помнит больше, чем говорит вам. Кому охота рассказывать, что ты был накачанной медикаментами подопытной крысой?

Третье слово.

— Любовь. Михаю не повезло — плохой скан, у него в голове мало что уцелело... Но я-то везучая.

Горыныч смотрел на надписи, сделанные помадой, и чувствовал, как внутри все немеет. У буквы «Л» в слове «Любовь» была очень правильная завитушка.

Очень знакомая.

— Ты мне снилась, — сказал он. И замолчал.

Валера уже распускала волосы и выдергивала из гардероба одежду. Переодеваться при Горыныче она не стеснялась.

— Это с тобой я тогда познакомился.

Это была не «Лана» и не «Лена».

«Лера».

Вот что было написано на его ладони — «Лера».

— Я — твоя большая и светлая любовь из другой жизни, — сказала Валера. — Той, которую ты не прожил. Ты рад?

Горыныч молчал. Валера застегнула молнию штанов, неприлично облегающих её задницу, и набросила блузку. Наклонилась к зеркалу, быстрым уверенным движением накладывая бежевую помаду.

Закончив, она обернулась к Горынычу. Колко взглянула снизу вверх.

— Пойдем, пройдемся.

Горыныч смотрел на нее, запоминая — вспоминая! — каждую черточку. Аккуратное лицо с маленьким упрямым подбородком. Слегка курносый нос. Фантастически очерченные губы. Серые, почти прозрачные глаза — как лед, намерзший на стекле.

Его великолепная самка с командорскими замашками и матовой помадой. Его «большая и светлая» из той версии прошлого, которая с ним не случилась.

— Можно я тебя поцелую? — спросил Горыныч.

— Во дурак, — протянула Валера. — Хочешь — целуй.

Губы у нее были и правда как розы — мягкие, не оторваться...

* * *

Они познакомились в две тысячи двадцать шестом. Трахались с огоньком, делили три работы и пять хобби на двоих... Черт знает, сколько они пробыли вместе. «Черт знает» — потому что Горыныча отсканировали в тот день, когда Валера оставила ему номер мобильника. Он видел её всего один раз — недостаточно, чтобы влюбиться. И уж тем более недостаточно, чтобы удержать её лицо в памяти, кое-как восстановленной биопринтером.

Для Горыныча еще не было их первого свидания, первого секса и других первых штук, из которых формируется любовь. Он и правда не мог вспомнить о своей жизни самого важного. Не мог, потому что самое важное с ним еще не случилось.

— Меня отсканировали пять лет спустя, — говорила Валера, шагая по закрученной дорожке парка. — Эти пять лет я помню. Остальное — нет. Как думаешь, у нас были дети?

Её поколению, первопроходцам-"распечаткам», было не так уж легко. Но в Валере обнаружился стержень, который не могли сломать никакие постлюди. Валера вошла в этот бизнес, как раскаленная игла в кусок масла. Валера поставила его на поток. Валера была куратором куда более чутким, чем Ларичкин, и только при ней доля истерик и срывов у «распечаток» — несчастных, оторванных от своего мира людей, — упала с шестидесяти процентов до пятнадцати.

А еще она хотела вернуть своего мужика. Валера двигалась к этой цели давно и сосредоточенно, подавая множество запросов на его распечатку — не десятки, как думала Таша.

Тысячи.

— Знаешь, сколько лет мне потребовалось, чтобы тебя вернуть?

— Сколько?

— Семьдесят два.

Они шли между светящимися рождественскими гирляндами, а сверху падал снег. Почти настоящий, только химически подправленный, чтобы снежинки не таяли при комфортной для посетителей плюсовой температуре.

— Семьдесят дв... ох, блядь.

Она опекала людей-"распечаток», она клепала бизнес в сфере секс-услуг, она обновлялась биопринтерами так же, как обновляются местные, и сама уже давно считалась местной.

— Знаешь, куда деваются те, кто отработал контракт? — Валера запрокинула голову, глядя в небо. Снежинки медленно опускались на ее лицо, а она равнодушно убирала их пальцами. — Вот и я не знаю. Кто-то накладывает на себя руки, кто-то спивается, кто-то сбегает из города... У них нет цели, понимаешь? Им незачем тут жить, это не их мир. А у меня цель была... И я осталась.

Валера обладала целеустремленностью стрелы и упорством невесты на распродаже свадебных платьев. Вижу цель — не вижу препятствий. Захотела вернуть себе своего мужчину — вернула. Пусть и понадобилось на это семьдесят лет. Пусть он ее и не помнит вовсе...

— Помню, — Горыныч улыбнулся и поймал Валеру за тонкое запястье. Потянул, уверенно разворачивая её к себе. Под каблуками скрипнул химически-модифицированный снег. — Я тебя помню.

Он медленно провел пальцами по щеке Валеры. Прикоснулся к губам, как мечтал уже давно — провел по ним подушечкой большого пальца, сминая нижнюю.

— Зачем этот цирк? — спросил он. — Нельзя было сказать — «эй, мы встречались в прошлой жизни, хочешь снова попробовать»?

Валера поджала уголок рта.

— А ты бы поверил? — спросила она, и лицо у нее было непроницаемое. Лицо человека, который нагородил вокруг себя кучу рамок, и теперь пытается в них уместиться. — Ты должен был сам понять, чувствуешь ты что-то ко мне или нет. Хочешь меня вспомнить или нет...

Горыныч молчал....  Читать дальше →