Не потеряй веру в тумане

— Господи, Господи, Господи, — шепчет мать, быстро и мелко крестясь, — Господи, Сережа, что это?
Красивый пятнадцатилетний мальчик пожимает плечами.
— Я не знаю, мама.
За окнами дома в клочья воздух. Бендеровский июнь пахнет летом, дождями, выпускными вечерами, войной и кровью.
Мальчик пытается подойти к окну.

— Не подходи, — она хватает его за рубашку, — не надо

— Я только посмотрю, — он хочет отцепить ее пальцы, — нельзя же просто сидеть.
— Только осторожно, сынок.
Мальчик подходит к окну, открывает шторку, старается выглянуть на улицу. Что спасло его в последний момент, он не знал. Может быть детское везение, а может тот, кому сейчас неистово молится его неверующая мать, но выпущенная из окна дома напротив пуля проходит мимо и вонзается в стену, откуда брызжут острые деревянные иглы.
Мальчик и его мать смотрят друг на друга испуганными глазами.
— Господь — Вседержитель, — шепчет женщина бледными губами.
Мальчик падает на пол, тянет ее за собой. Она послушно опускается рядом. В их доме давно нет мужчины, она привыкла к тому, что хозяина заменил сын.
— В ванную, мама, быстро.
Молдавская полиция явилась в этот приднестровский город для установления мира и конституционного порядка, поэтому сейчас их квартиру на первом этаже стандартной хрущевки поливают раскаленные автоматные очереди. На улицах Бендер растут баррикады, за ними стоят бывшие друзья, соседи, одноклассники.
— В ванную, — он настойчиво тянет ее за собой.
В тесной, закрытой от внешнего мира, кафельной комнате они садятся на холодный пол, тесно прижимаются друг к другу.
— Что это? — спрашивает она сама у себя. Ведь ее сын — всего лишь маленький мальчик, что он может знать о жизни.
— Это война, мама.
Это то, чем давно пахнет в городе. То, о чем шепчутся на переменах. То, куда уходили отцы и сыновья, стреляющие сейчас друг в друга из-за наспех сделанных заграждений.
Дверь ванной вздрагивает и трещит. Уютная двухкомнатная квартира, которую мать получила от биохимического завода, от взрывных волн превращается в руины.

— Надо набрать воды, пока она еще есть, — говорит мальчик.

— Зачем? — женщина вскидывает на него взгляд. — Ты думаешь, что...

— Я ничего не думаю, — получилось резковато.

Он вспоминает урок по труду, который их хромой учитель Павел Степанович начал совершенно неожиданно:

— Запомните, ребята. Если вдруг что-то случится, позаботьтесь о запасе воды. Жажда хуже голода, поверьте. Она высасывает из человека все силы.

Сергей протягивает руку в темноте, касается ее волос.

— Извини, мама. Где ведро?

— Под раковиной, — она прижимается щекой к его руке.

Слабая и тихая женщина. Год назад от них ушел отец, закрыл за собой дверь в ее лето, сломал своим уходом ее и без того некрепкую ось.

В темноте слышится журчание воды, напор становится все слабее. Но ведро он набрать успел.

— Ой, — говорит женщина, — мне надо выйти.

И пытается открыть дверь.

— Куда? — он удерживает ее за плечо.

За призрачным укрытием, хлипкой деревянной панелью, горит воздух. Там обрываются жизни, там кипит котел необъявленной войны.

— Я хочу в туалет, — объясняет она, — пусти меня.

Мальчик убирает руку, чтобы выпустить мать, но очередная волна взрыва заставляет дверь прогнуться под врезавшимися в нее осколками.

— Нет, — запрещает Сергей, — я отвернусь.

Отодвигает ведро с водой в угол и отворачивается, хотя в кромешной тьме все равно ничего не видно.

— Мне неудобно, — слышит он ее жалобный голос, — придержи меня, сынок.

Он на ощупь хватает протянутую ему руку, обнимает за напряженные плечи. Слышит, как о чугун ванны разбиваются журчащие капли.

— Все-все, — мать оправляется, — спасибо. Как стыдно.
Они садятся на пол, и она прячет лицо у него на груди, вздрагивая при каждом новом взрыве.

— А помнишь, — неожиданно говорит он, — ты поймала меня с сигаретой?

— Конечно помню, — она издает нервный смешок, — видел бы ты свое лицо, когда я тебя застала.

— Знаешь, ма, спасибо, что отцу не рассказала.

— Да уж не за что, — отзывается она, — он бы тебя прибил.

Этот разговор, именно эту фразу он вспомнит потом. Когда будет прикуривать обледеневшими пальцами мятую «Приму».

— А помнишь тетю Галю из Краснодара? Как я у нее клубнику воровал? Она пришла к тебе на меня жаловаться, а ты тогда сказала...

— А я сказала: не пойман — не вор. Помню, сынок.

— А потом она меня все-таки поймала и...

— Отхлестала хворостиной. Два дня сидеть не мог. И поделом тебе. Я все помню, Сережа.

— А колыбельную? Ту, румынскую, которую пела бабка. Спой, пожалуйста.

Удивленная женщина затягивает слабым, но приятным голосом старинную румынскую колыбельную «Нани, Нани, мой маленький малыш». Через некоторое время язык заплетается, голос слабеет. Она засыпает, уткнувшись ему в колени. А вскоре засыпает он сам, опуская голову ей на спину. Просыпаются оба от очередного, особенно громкого взрыва. Мальчик больно ударяется затылком о чугунный край ванны, чертыхается. У него затекли мышцы, он не может шевелиться и тоже хочет в туалет. Мать тут же подскакивает, несмотря на неудобную позу, и помогает ему встать, когда он просит об этом.

— Аккуратно, сынок. Осторожно, не оступись.

«Осторожно, сынок». «Не оступись, сын». «Аккуратно, родной». Простые слова, которые мать всегда говорит своему непоседливому ребенку. Их он тоже вспомнит. Потом. Когда будет некому их говорить.

— Все хорошо, ма, — останавливает он ее руки, — я просто в туалет хочу.

— Конечно, конечно, — она излишне суетится, стараясь освободить ему место, — тебе помочь?

— Не надо, ма, — говорит он сквозь зубы.

Подростковый член рвет ширинку, мальчику надо срочно облегчиться. В чугунные края ударяет горячая жидкость.

— Ведро под раковиной, мама. Если хочешь пить...

— Я просто умоюсь.

— Умойся, ма.

— Сколько мы здесь?

— Я не знаю. Ты поспи.

— Я и вправду еще посплю.

Они провели в тесной каморке больше суток, хотя сами об этом не знали. Долгие часы в темноте, ощупывании друг друга, шепоте в одежду, фразах: «А помнишь... «. Он чувствовал, как ее рука неосознанно прикасается к нему. Она засыпала только тогда, когда его ладонь сжимала ее грудь.

— Вроде стихло, мама, — шепчет он, — просыпайся.
Сергей открывает дверь и хочет выйти. Сидеть в ванной равносильно самоубийству, из дома надо выбираться
— Не ходи, — мать опять хватает его за одежду, — не надо, сынок.
Мальчик сбрасывает ее руки.
— Где документы? — шепчет он.
— В шкафу, в черной шкатулке, — также шепотом отвечает она.
Мальчик ползком движется в комнату по крошеву из стекла, дерева и цементной пыли. Мелкие осколки врезаются в ладони, он морщится, окропляя свой путь кровавыми брызгами. Ползет и не знает, что через три дня журналисты российских и украинских телеканалов смонтируют фильм о военных действиях в городе Бендеры. (ST) Крупным планом покажут его квартиру, его путь, кровавые следы на полу. Он упрямо ползет в комнату, стиснув зубы. Молдавская полиция вела обстрел горисполкома, а им не повезло, что жили рядом. Им всем просто не повезло. Они родились не на той стороне Днестра и говорят не на том языке.

Шкаф разнесен вдребезги. Под обломками хрусталя — гордости ушедшей эпохи — и завалами собраний сочинений он находит черную шкатулку с документами и деньгами. Скромный запас на «черный день». День, который настал. Его опять спасает везение, удача, или милость того, кому сейчас, неверующий, бормотал про себя молитвы. Последний взрыв за стенами дома гремит тогда, когда мальчик уже открывает дверь ванной. Осколки падают то место, где он только что стоял.
— Пойдем, мама, — тянет ее за собой. ...