Три карты (фантасмагория)
Страница: 3 из 5
Лизе было весело и жутко. Ведущий сам выбирал следующего игрока, и Лиза обмирала всякий раз, когда тот тянул — «а тепеееерррррь...»
— А тепееееррррь... мы прррриглашаааем... — он вдруг подошел к Лизе, — приглашаем очаровательную леди...
Сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди.
— ... Приглашаем очаровательную... Как ваше имя, крошка?
— Лиза...
— ... очаровательную Лизу бросить вызов Фортуне! Встречаем!
Зал грянул послушной овацией, и Лиза раскланялась, как дурочка.
— Итак, прекраснейшая Лиза ставит себя на кон, и это — поступок величайшей смелости, — кричал ведущий, повторяя эту фразу в четвертый раз. — Поддержим юную, прекрасную Лизу!... Итак... внимааааание... Гейм!
Лиза приложила карту, куда ей показали, та мигнула красным, и колеса завертелись. И в Лизе тоже вертелись холодные цветные колеса, или волчки, или черт знает что еще.
Что с ней сделают? Выкрасят ей волосы в фиолетовый? Отшлепают? Обмажут краской, как забор? Защекочут? Дадут чемодан с миллионами?
Колеса постепенно останавливались, и с ними останавливалось сердце Лизы. Еще, еще... и еще...
Стоп.
Не веря своим глазам, Лиза читала:
CHAINED
NAKED
FUCKED
Ум отказывался принимать это.
— Оооо! — причитал ведущий. — Аааа! Какой проигрыш! Прекраснейшая Лиза проиграла! Проиграла! ПРОИГРАЛА!..
Не успела она опомниться, как на руках и ногах у нее защелкнулись наручники, привязанные к длинным канатам. Они тут же натянулись, и Лиза, взвизгнув, повисла в воздухе, как живой гамак.
Это не было больно: наручники были широкие, с мягкими прокладками, и не впивались в кожу. Просто это было невыносимо страшно, потому что Лиза оказалась совсем-совсем беспомощной.
— Фортуна отвернулась от нее, дамы и господа! Это юное тело сейчас обнажится перед нами, и мы воочию увидим все его прелести — нежные соски, матовые бедра, розовый бутончик, подернутый влагой возбуждения... То, что было скрыто под бельем, откроется для вас, господа и дамы!... Бедная Лиза будет изнывать от стыда, будет корчиться под нашими взглядами, ибо она ПРОИГРАЛА!..
К Лизе подошел мужчина с большим ножом.
Горло само собой разодралось в крике... Ей тут же залепили рот липучкой, и Лиза мычала, глядя, как палач (так она думала про него) хватает ее за край платья и заносит над ней нож.
Тот, однако, не стал резать Лизу, а с треском распорол ей платье, а затем и лифчик, и трусы, и чулки, и украшения, вскрыв ее, как орех. Через секунду на ней остались только туфли и ошметки чулок под ними.
Зал неистовствовал так, что, казалось, обвалится потолок.
— Итак, мы видим это нежное, юное, чувственное, беспомощное тело... Для чего оно, дамы и господа? Для чего такое тело, как не для ЛЮБВИ?..
К Лизе подошли трое в масках. Они были одеты в трико особого фасона: из декольте между ног торчали, как пушки, розовые члены с яйцами.
— Смотрите, дамы и господа! — кричал один из них в микрофон. Это был ведущий. Непонятно, где и как он успел переодеться. — Смотрите! — орал он, тыкаясь членом в Лизу. — Я вхожу в это нежное тело! Оно абсолютно беспомощно! Оно лишено своей воли! И эта сладкая, манящая раковинка зияет прямо передо мной! Ооо, какая мягкая! Влажная и мягкая, как манго! — стонал он, насаживая Лизины бедра на свой член, горячий, как раскаленное железо. — Какая восхитительная плоть! Я пронзаю ее насквозь, я проникаю в ее тайные недра... Еще, и еще, и еще...
На глазах у всего зала он беспрепятственно ебал Лизу, обезумевшую от стыда, а его помощники припали к ее грудям и лизали ей соски, набухшие, как миндаль.
Тысячи взглядов жгли ей тело, и оно плавилось от наготы — голое, распяленное тело, которое уже было не телом, а плотью для чужих членов и языков.
Ведущий обкончал ее, не переставая описывать свои ощущения, его сменил другой член, потом третий... Члены скользили в Лизе, как поршни, соски полыхали от лижущих языков, и все нервы опаленного тела искрили, как провода. Невыносимая похоть жгла ее сразу со всех сторон, и Лиза чувствовала, что вот-вот, вот-вот члены, языки и взгляды вскипят в ней, и что-то лопнет, сгорит, взорвется, и будет замыкание и гибель, и тогда...
***
— ... следующая остановка — мясокомбинат!
Лиза пялилась в трясущийся полумрак — долго, до боли в глазах, пока не поняла, что она снова в своей камере.
Перед ней расплывался знакомый черно-красный силуэт.
— Ничего. Бывает. Зато у тебя еще целых два гейма, — говорил ей Джокер.
— А... а...
— Забудь ту игру. Тебя ждет новая. Выбирай карту.
Джокер наклонил трехрогую голову.
Лиза крикнула ему:
— Не хочу! Не хочу этих твоих игр!
— Не хочешь — не надо, — ухмыльнулся Джокер. — Но карта все равно твоя. Бери! Зачем мне то, что принадлежит тебе?
Лиза нерешительно сняла карту со среднего рога.
— Семерка. Великолепно...
Вдруг Лиза вскочила.
— Выпусти! Не хочу! Выпусти!..
— Как скажете, Пиковая Дама, — ухмыльнулся Джокер.
Двери со вздохом раскрылись, и Лиза выскочила наружу, в мокрый мрак без верха и низа.
Двери с Джокером тут же канули в никуда. Она была одна.
Лиза осознала это вместе с мокрым холодом, облепившим тело. В темноте горел тусклый фонарь. Под ним была скамейка, бурая, полусгнившая, вся в каплях ледяной испарины. Рядом — заплеванная урна.
Вспомнив, что ее рука до сих пор сжимает карту, Лиза швырнула ее в урну. Карта полыхнула красным огоньком.
Со всех сторон давила глухая тишина. Лизе вдруг стало внутри так же мокро и холодно, как снаружи, и она разревелась, упав на скамейку.
Она была одна в пустом, зябком мире. Не было дорог, не было людей, вещей, тепла, надежды, смысла — не было ничего, во всем огромном космосе не было совсем-совсем ничего и никого, и Лизе хотелось, чтобы ее тоже не было, но у нее все никак не получалось не быть, как она ни тужилась реветь...
— Чего ты плачешь?
Чья-то рука нерешительно трогала ее за плечо.
Лиза подняла голову.
— О небо! Как ты красива! Или мне только кажется в темноте? Прости, прости меня, небесное создание... Прости, что я нарушил твой покой. Прошу тебя: выйди к свету.
Она удивленно встала и прошла к фонарю, глядя на своего гостя.
Это был парень, молодой, болезненно красивый, как девушка.
— ... Да! Ты прекрасна. Как тебе к лицу печаль! Эти слезы, эти капли дождя — потаенная грусть мира, и она прекрасней любого смеха. Но все же я не хотел бы, чтобы ты плакала.
Лиза смотрела на него, раскрыв рот. Так с ней еще никто не говорил.
— Кто ты? — наконец спросила она.
— Ты не узнаешь меня?
— Джокер?..
— Джокер? Какое странное имя. Нет, кто бы им ни был — я не он. Я... Мое имя ты узнаешь после. Если...
— Если что?
— Сейчас рано загадывать. Никто из нас не знает своей судьбы, верно?
— Верно. — Лизины глаза раскрывались все шире и шире.
— А пока позволь мне просто быть с тобой.
— П... позволяю, — улыбнулась Лиза.
— Благодарю тебя. Не говори мне свое имя, я не хочу знать его. К чему знать имя цветка — этот штамп, эту бирку на неуловимом аромате? Посмотри на меня.
Лиза и так смотрела на него во все глаза.
— Какие прекрасные глаза! Позволь мне... позволь мне взять тебя за руку, прекрасная незнакомка.
— Забавно, — сказала Лиза, отдавая свою руку его холодной и мокрой руке. — Ты так говоришь, будто играешь Гамлета. Это такой стёб?
— Стёб? Гамлет? Эти игры мне неизвестны. И что все игры мира в сравнении с твоей красотой? Я счастлив, что встретил тебя.
У Лизы давно были пунцовые щеки, а сейчас она почувствовала, как краснота подбирается к кончику носа.
Он был у нее безнадежно курнос, фигура вполне могла сойти за мальчишечью («дистрофик», говорила мама), а пепельные волосы никак не желали расти ниже плеч. Лизины отношения ... Читать дальше →
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →