Три карты (фантасмагория)
Страница: 4 из 5
И вот, кажется, впервые...
Неужели?
— Ты продрогла, бедняжка, — говорил ей Он. — Здесь неподалеку есть одно местечко... Мы могли бы укрыться от непогоды. Побежали?
Не дожидаясь ответа, Он вдруг вскочил, увлекая за собой Лизу.
Они бежали сквозь тьму и дождь, держась за руки, которые становились все теплей и теплей, пока не стали горячими — две маленькие грелки, сложенные воедино. Капли били Лизе в лицо, она задыхалась и смеялась, и Он кричал ей сквозь бег и ветер — «ничего! зато согреемся!»
Как-то незаметно из тьмы соткалось апельсиновое пятно фонаря, и под ним — домик.
— Вот! Это... мой укромный уголок... — задыхаясь, говорил Он, открывая перед ней дверь. — Входи... Добро пожаловать. Сейчас ты обсохнешь у камина, выпьешь горячего грога, и все-все будет хорошо...
Все было не просто хорошо, а удивительно, неописуемо, как в сказке. Грог разливался по жилам вместе с теплом камина, и Лизино тело обмякало, таяло, расточалось в блаженной слабости... Он сидел рядом, близко-близко, играл ее волосами, которые дождь завил в мелкие спиральки, как у пуделя, и говорил ей:
— Твоя красота лучиста и в печали, и в радости. Когда я встретил тебя, она звучала нежно, как далекий напев, а сейчас сияет так ярко, что я могу ослепнуть.
Он говорил ей, говорил, говорил так, как никто никогда с ней не говорил, и каждое слово откладывалось в Лизе сладкой капелькой, холодящей сердце, и таких капелек становилось все больше, они стекались там, внутри в пряные лужицы, ручейки, озера...
Вдруг она осознала, что Он целует ее.
Влажные губы шептали ей — «нежная, прекрасная, удивительная... « — щекотали мочку уха, чувствительную, как обнаженное сердце, и Лиза таяла, превращаясь в пар.
— Я схожу с ума от твоей кожи, — бормотали губы, спускаясь с шеи на ключицу, добытую из-под расстегнутой блузки. — Она пахнет слаще прекраснейших цветов в моем саду...
Лиза застонала: губы обволокли ей сосок, и влажное жало ужалило прямо в сердце, вогнав туда иглу сладкого яда. Истома захлестнула Лизу, и она обвила руками голову, прильнувшую к ее груди.
В какой-то момент она вдруг оказалась у Него на руках. Затем в — постели, мягкой, как облако. Бедра снова холодил знакомый озноб наготы.
Ей казалось, что она откуда-то помнит эти руки, эти прикосновения, окутавшие ее коконом скользящих ласк... «Боже, какое блаженство», думала она, впуская в себя член. Он входил в нее, как в растопленное масло — все глубже, глубже, и ей хотелось, чтобы он вошел в нее до самых глубоких глубин, где щекоталась лужица ее истомы. Лизе было невозможно, неописуемо хорошо, и она кричала от удовольствия, выгибая спину, и превратилась вся в одно большое влагалище, в котором скользил самый сладкий, самый ласковый и влажный член в мире. Еще, и еще, и еще немножко...
— Ааа! Ааа! Аааааааааа... — заголосил вдруг ее любовник. — Ааа... Уффффф! — сдулся он, обмякнув на ней, как надувной мяч.
Лиза извивалась под ним, недоумевая — «как, уже все?»
— О... о... благодарю тебя! — прохрипел Он, когда отдышался. — Благодарю за невиданное, несказанное... О небо! Нет! Нет! Нет!..
Скрипнула дверь. В глаза ударил резкий, как крик, свет фонаря.
— Ваше Высочество! Что это значит?
— О нет, нет, нет, нет!... — причитал Он, съехав на край кровати.
Лизе даже не было чем прикрыться, и она вжалась в постель. Фонарь безжалостно освещал ее до последнего волоска на лобке.
— Вы снова поддались чарам какой-то потаскухи? Как вам не совестно, принц Герман! Взять ее! — чьи-то грубые руки вдруг схватили Лизу и стащили с кровати. Лиза закричала.
— Почему, о почему небо так немилосердно? — ныл принц Герман, раскачиваясь, как китайский болванчик.
— Именем великого короля...
— Нет! Замолчите! Я не в силах этого вынести!
— Принц, но я обязан огласить бесстыднице...
— Нет! Я этого не перенесу! — принц вскочил с кровати и метнулся в соседнюю комнату, махнув сдутым членом, как хвостиком. — Не перенесу! Не перенесу!... — слышалось из-за стены.
— Именем великого короля Трефа ты, порочная потаскуха, обвиняешься в совращении лица королевской крови. Согласно уложению о наказаниях великой Империи, за это преступление с тебя надлежит заживо содрать кожу. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Палач, приступайте к своим обязанностям. Ефрейтор, карету для принца!
Лиза не могла осознать то, что ей сказали. Ноги вдруг перестали слушаться ее, и она повисла на руках стражников, тащивших ее к двери.
— Прости, небесное создание... — пласкиво тянул вдогонку принц, высунувшись из комнаты. — Я буду вечно помнить тебя!
— Вы неисправимы, — говорил ему воспитатель. — Всякий раз вы говорите этим шлюхам одно и тоже...
Лизу вывели, вернее, выволокли наружу. В тело впились холодные иглы дождя...
Ее приковали к мокрому камню, и палач достал нож.
— А ты ничего, — сказал он знакомым голосом. — Жаль портить такую шкурку... Ну ладно. Начнем.
Лиза снова закричала.
Точнее, крик сам выметнулся из нее — откуда-то из глубин тела, почуявшего близость смертной боли.
Крик нарастал, отдаваясь синюшной пеленой в глазах. Лиза таяла в этом крике, как только что таяла в любовной гонке, надрывала криком горло и всю себя — и когда крик перешел в ужасающую, немыслимую, огненно-рвущую боль, расколовшую мозг, Лиза рухнула куда-то в темный колодец, в безымянную, безмысленную глубь, чтобы спастись там от боли; но боль не отпускала ее и рвала на клочки, разбрызгивала кровавыми каплями, загоняя под дно мыслей и чувств, где не было ничего, кроме боли, и можно было только кричать, кричать, кричать...
***
— ... кричать! Хватит кричать! Хватит! Слышишь? Да заткнись уже!..
Тьма вдруг набухла и лопнула.
Перед Лизой мелькало чье-то лицо, прыгая туда-сюда, как маятник.
— О. Очнулась. С добрым утром!..
Лицо перестало прыгать. Лиза вдруг поняла, что это не оно прыгало, а просто дядька тряс ее за плечи.
Минуту или больше она смотрела на него.
«Это палач?» — думала она. — «Где-то я его видела... И почему он здесь, в моей тюрьме? Хотя все логично — палач в тюрьме...»
— Ввввв... вы кто? — спросила она. У нее не сразу получилось выговорить букву «в».
— Дед Пихто! — рявкнул палач знакомым голосом.
Лиза сосредоточенно переваривала услышанное.
Это, наверно, длилось так долго, что дед Пихто не выдержал:
— Ты лучше скажи, кто ты! И где живешь.
— Я? Я Пиковая Дама, — вспомнила Лиза и осеклась, потому что из деда Пихто хлынул поток ругательств.
— Так, хватит! — наконец сказал он. — Ты уже второй круг тут ездишь, и я с тобой. Троллейбус ща в депо пойдет.
— Трол... лейбус?
— Нет, авиалайнер! Все, ночуй тут, ори себе, дери горло на здоровье, а я пошел. Следующая остановка моя. Все.
Вдруг все сложилось, как пазл, в картинку.
Ряды кресел, трясучка, вздыхающие двери... Клуб, парень у входа... Джокер...
— А где Джокер?
— Вот в депо тебя выгребут отсюда, к ментам доставят, потом к мамочке, и будет там тебе и Джокер, и Шмокер, и будет щастье вам обеим... Все, я пошел.
«К мамочке?»
Мама...
О Господи.
Тролейбус остановился, двери вздохнули, и дед Пихто спустился на одну ступеньку. Потом оглянулся на Лизу.
— Ну?
Лиза честно попыталась встать, но кто-то отобрал у нее ноги, и ничего не получалось.
— Иииэх! — дед Пихто вернулся к ней, сгреб ... Читать дальше →
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →