Легенда об одном минете

— Вот дуры. — Парень стушевался. — Зачем же самому такое видеть? Так говорят... — Он отвернулся в сторону, стараясь скрыть смущение.

— А вдруг... это правда? — неожиданно даже для самой себя спросила девушка. Её слова из вязкой жидкости волшебным образом превратились в разноцветных птичек, весело щебечущих и готовых разлететься по всему залу новогодним конфетти. — Ну, правда то, что... не стоит? Даже на таких... красивых, как мы? — последнюю фразу снова сопроводил смешок.

— Да брось ты, — отозвалась Патти. — На нас у него точно встанет. Мы-ж то тут, рядом. Дотронуться можно.

— Н-да? — Салли внимательно глянула на подругу. Волны жара вдруг перестали на неё накатывать, исчезли дурнота и духота, а где-то в самых её потаённых глубинах начали пробуждаться странная лёгкость и свобода. Казалось, что всё, что только она ни сделает или не скажет, сразу же найдёт одобрение и понимание. — Надо... проверить будет... Как-нибудь...

— Ты ненормальная, да? — Патти дёрнула её за руку. Салли в ответ только засмеялась.

***

— Так, ребята, у нас всего пятнадцать минут, помните? Все разборки потом, хорошо, Джон?... Начинаем с «Backdoor man», потом «Take it as it come» и «My eyes can seen you», заканчиваем «Light my fire». Должны уложиться. — Рэй скороговоркой, словно боясь, что его перебьют, называл хорошо известные всем песни, не раз с успехом исполнявшиеся группой на концертах и отточенные до исполнительского блеска. Перехватив недоумённый взгляд Кригера, пояснил: — Да, Робби, играем то же, что и в первом отделении, только с другим вокалом. Если будут какие вопросы, скажем...

— Нет, парни, — вдруг прохрипел тяжёлый голос Моррисона. Все обернулись к нему. Рэй внутренне похолодел: что, опять? Что ж это за чёрт?... Джим обвёл всех невидящим взглядом, затем добавил: — Играем «The end». Этого хватит. Они увидят Моррисона, если им не хватило «Дорз». Пойдёмте, нас ждут.

Рэй впился взглядом в лицо вокалиста, но Джим оставался бесстрастен, словно опять впал в наркотическую прострацию. Не почувствовав никакого подвоха, клавишник развернулся и быстрыми шагами вышел на сцену. За ним потянулись остальные, поэтому никто не увидел, как к Моррисону подошёл один из работников клуба и что-то тихо ему сказал. Лицо Джима пошло гневными пятнами, но он ничего не произнёс в ответ и направился к выходу на сцену. Публика ждала...

***

Четыре молчаливые фигуры так быстро появились на сцене, что ещё секунду-две в зале раздавалась ритмичная музыка и кружились танцующие. Когда же их заметили, музыканты уже заняли места за своими инструментами и проверяли настройку. Как по мановению волшебной палочки, стихла музыка пластинки, из подвешенных клеток исчезли танцовщицы, а публика рванулась к сцене. Салли и её подруг внезапно придавили к самому краю так, что у девушки в глазах слегка потемнело. Тем временем, без всякого объявления песни, зазвучала гитара...

Ре-минор, переходящий в звонкую россыпь дроби по тарелкам... словно лаская её, по залу пронеслись нежные переливы органа, звуча, как колокольчики перед началом первого акта ещё неизвестной зрителю драмы... ещё ре-минор на нижних струнах, переходящий в одинокий задумчивый перебор струн... пальцы Кригера мягко, почти незаметно, но так ловко и нежно скользят по грифу, словно делают массаж бесконечно любимой юной девушке, отдаваясь приятным томлением в теле... Салли вдруг увидела эти звуки: они пульсировали серебристо-фиолетовыми маленькими точками и разлетались по сцене, как искры от костра — от гитариста к барабанщику, затем — к клавишнику, не отрывавшему взгляд от органа, от него — к неподвижно стоявшему прямо над ней, в шаге от неё вокалисту (тому самому...), вцепившемуся в микрофон обеими руками... Цепь замыкается, круг замыкается, превращаясь в поток, соединяя музыкантов в неразрывное целое, очерчивая Вселенную, где нет места чужакам и непрошенным, которую можно только наблюдать со стороны восхищёнными глазами... Вот в гитарный перебор вступает хет (это — уверенный, чёткий, ритмично вспыхивающий в равных промежутках времени синий цвет, так органично вписывающийся в гармонию остальных цветов и звуков), поддержанный густым клавишным басом (а это — тревожный бордовый; он пульсирует где-то на периферии сознания, как сигнал тревоги, как надпись «Danger!» на пустынном техасском — или невадском, или оклахомском — шоссе под лучами непредсказуемого солнца)...

И вот — голос, идущий откуда-то сверху, скрежещущий грустный голос божества, открывающего истину своей слушающей, но не слышащей пастве...

This is the end, beautiful friend.

This is the end, my only friend, the end.

Of our elaborate plans — the end,

Of everything that stand — the end.

No safety or surprise — the end.

I never look into your eyes again...

О каком конце он вещает? О конце любви, отношений? О конце всего сущего? О конце совместной дороги, когда один из двоих вынужден остаться, а второй должен идти дальше?... Неважно, об этом можно подумать завтра (правда же, Вивьен О'Хара?)... сейчас же можно только слушать этот голос, медленно вырастающий огненным терновым кустом в центре очерченной для него Вселенной, как тот куст, в котором Бог явился Моисею...

***

Как ни был занят Рэй, одной рукой ведя партию органа, а второй поддерживая ритм-секцию плотным клавишным басом (в группе не было бас-гитариста), но он умудрялся время от времени бросать взгляды на стоявшего невдалеке от него и поющего с закрытыми глазами Джима. Пока всё шло нормально: непривычная — видимо, от чрезмерной передозировки — хрипота его выразительного голоса удачно добавила в песню фатальной и проникновенной усталой обречённости, проигрыши между куплетами знакомо взрывались изнутри мяукающими соло Кригера в околовосточном стиле и джазовыми сбивками Денсмора на фоне уверенных звуков манзарековского органа, так удачно оттенявшего собой гитару. Песня заполняла собою зал и действительно превращалась из обычной композиции в нечто волшебное, нарушить которое было бы подлинным святотатством. По всему выходило, что это — одно из самых удачных выступлений группы, несмотря ни на что.

Да, пока всё было нормально... за исключением самого выбора песни.

На первый взгляд, в ней не было ничего особенного — обычная двухкуплетная красивая песня о расставании, может, только чуть более грустная, чем другие баллады «Дорз». Подвох скрывался в другом: они играли её два или три раза, и каждый раз Джим добавлял в неё новые строфы, в которых был уже настолько насыщенный образный ряд, что даже Манзарек, тонко чувствовавший и понимавший поэзию Моррисона, порой терялся в догадках относительно их смысла. А сама композиция из песни-прощания превращалась в некий гипнотический микрокосмос, в котором мирно сплетались индейская мифология, английская поэзия и американская современность, и беспечные ездоки мчались за солнцем, оседлав вместо своих байков древних змеев — посредников между землёй и небом... Да, петь такое перед жаждущей танцев публикой было в высшей степени странно. Но — у каждого ведь свои странности.

Однако Рэя всё равно не оставляло предчувствие, что этим дело не кончится. И хорошо бы, если б дело кончилось добром...

О, вот что-то новенькое, раньше этого не было... «The West is a best. Get here and we"ll do all the rest». Запад... символ смерти? Остров Авалон, последнее прибежище короля Артура? Ну, в сочетании с королевской дорогой, звучавшей ранее... Или Запад — это наша Калифорния, тот самый край мира, на котором всё и закончится?..

«The blue bus is calling us... « Час от часу не легче. «Кислотный автобус» Кена Кизи? Но у него ж вроде другая расцветка...

Песня втягивала в себя, втягивалась в тело и переползала в сознание. Рэй почувствовал, как его начинает нести по течению...

Голос обволакивал сознание плотным тёплым одеялом, из-под которого не хотелось вылезать. Голос просочился внутрь и стал расти — Салли чувствовала, как какое-то ядрышко,...  Читать дальше →