Не плачь, Дурында

мотоцикла. Боровой не отвечает, но он слышит, поэтому поддал газу. А мне и не надо слов, я и так знаю, что Лешка меня очень-очень сильно любит. Это каждодневно в его глазах, это каждодневно выводят его губы и пальцы на моём теле. А ещё я вчера подслушала их разговор с наконец-то вернувшимся из Германии братом. Андрей был как никогда серьёзен.

— Лёш, ты мне друг... но знай, за Дурынду любого прибью, даже тебя.

— Я тоже, Андрей, — тихо ответил тогда Боровой.

Они даже обнялись. А я стояла под дверью и плакала в три ручья, безмолвно ревела белугой, рёвой-коревой, принцессой Несмеяной. А грудь (Дмитриева Марина для Sexytales. org) теснило щемящее чувство благодарности к этим двоим самым дорогим мужчинам в моей жизни.

— Лёшка, ты самый лучшииииииииииииииииииииииииииииииииииииий!! — снова ору я, соревнуясь с мотором — кто кого перекричит.

А ветер подхватывает мое «иииииииииий», несёт куда-то вдаль по дороге, которой мы едем. Пусть все знают, пусть всё знает, люди, дорога, лесок, небо, как я счастлива! Какое же это счастье, обнимать любимого за талию, прислоняясь к его спине, ехать в наше уединённое место, чтобы там ещё и ещё раз поцелуями, стонами, действиями показать друг другу свою страсть.

Дорога немного запетляла, подстраиваясь под речку, Лёшка стремительно ведёт мотоцикл. Я взвизгиваю от радости, адреналина, чувства свободы! Мотор рычит, ветер свищет в ушах, и мне кажется: мы с ним не просто люди — мы боги. Только мы умеем так любить, и что Лёшка в самом деле, научил меня летать!

— Лешка, я лечуууууууууууууууууууууууууууууууууу!!

Следующий крутой поворот, мой счастливый крик меняется на визг страха. Боже! Машина! Откуда она тут? Лёшка выкручивает руль, стремясь избежать столкновения. Мотоцикл не слушается и на полном ходу несётся прямо в дерево. Истошный визг заполняет барабанные перепонки. Удар! Борового перебрасывает через руль мотоцикла. Земля стремительно приближается. Падаю. Боль простреливает руку и ногу. Как же, как же нестерпимо больно! Завываю. Невольно открываю рот, делая короткие жадные глотки воздуха. Боль, кажется, становится только сильней. Лёшка лежит в какой-то неестественной позе, не двигаясь, не воя так, как я. Ужас. Да, это точно ужас холодной волной прокатывается по телу. Ползу к нему, рука висит плетью. Ноги все в крови, но вроде бы слушаются.

— Лёша! — разворачиваю его к себе. Он без сознания, у него закрыты глаза, а тело обмякшее, безвольное.

— Лёша, — зачем-то трясу, бью его по щекам я. Потому, что очень страшно видеть Борового таким... сломанным, не живым...

— Лёша, Лёша, Лёшечка, Лёшкааааааааааааааааааааа!!

...

— Не бойся, Дурында, — холодные пальчики здоровой руки сдавливает Андрей, мой брат.

Мы идём с ним в больницу навестить Борового. Я не помню, когда в день аварии приехала скорая. Наверное, быстро. Помню, что не позволяла врачам мне помочь. Требовала, кричала, умоляла, чтобы они оживили Лёшку. Странно, но почему-то своя боль тогда совсем не ощущалась. Даже на кровь, пропитавшую полностью штанину джинсов на моей правой ноге, не обращала внимания. Борового увезли, сначала к нам в местную больницу, потом перевели в областной центр. Диагноз неутешительный — перелом позвоночника в нескольких местах.

Я не могла приехать раньше. Мне тоже хорошо досталось: сотрясение мозга, сломана рука, ободрана, чуть ли не до кости, нога. Хотя просила каждодневно — врачей, маму, папу, Андрея — отпустить меня к нему.

Вчера нечаянно услышала разговор родителей.

Мама сказала:

— Володь, хоть и нельзя так говорить, но, наверно, будет лучше, если Лёшка умрёт. Сосед признался, что у него парализованы и ноги, и руки. Остаться калекой парню в 19 лет, что может быть ужасней.

Со мной случилась истерика. Я кричала не своим голосом, рыдала, обзывала маму разными злыми словами.

— Лёшка будет жив, слышите, будет жить, Лешка будет здоровый! Он встанет на ноги, будет ходить, бегать, любить!!

Не знаю, кого я больше хотела убедить: родителей или себя. Возможно, развеять свои внутренние страхи. Уж слишком ужасна постоянно всплывающая перед глазами картина поломанного, неживого Лёшки. Родители ничего не ответили на мои беснования. Но мамин взгляд, в котором были жалость и понимание, только усилил сидящее внутри отчаяние.

Как и её слова, сегодня обращённые к Андрею:

— Сынок, следи за Маринкой. Как бы она не натворила глупостей.

К Боровому не пускают посетителей, он лежит в реанимационном отделении. Но тетя Валя, в ответ на мои постоянные просьбы, уговорила врачей и медсестёр пустить нас ненадолго. Ноги не слушаются, подгибаются. Андрей тоже переживает, вон какой у него хмурый, сосредоточенный вид.

У входа в отделение нас встретила тётя Валя. Она выглядит изможденной и постаревшей. Из неё ушла обычная веселость и добродушность, которая всегда восхищали меня в этой женщине. Тётя Валя, тетя Валечка. Хочется бросится к ней на шею, утешить и, может, самой получить утешение. Но сейчас на её лице отчуждённость. Словно она не хочет пускать нас в своё горе, словно мы чужие, словно я не смогу понять её. А ведь последние несколько недель до аварии тетя Валя называла меня не иначе как невестушкой... Рёва-корова. Слёзы опять выводят бороздки на моих щеках.

— Марина, прошу тебя, только без слёз. Улыбайся и говори как обычно... как до аварии.

Киваю головой в знак согласия и вытираю глаза рукавами тонкой кофточки. Лешка изменился. Похудел, черты лица заострились. Наверное, поэтому он кажется сейчас старше лет на пять, а может, на целый десяток. В нём тоже чувствуется некоторая отчужденность, будто ему даже неприятно видеть нас с Андреем. Он накрыт до пояса одеялом, руки по швам, на шее жесткий корсет.

— Привет, дружище. А ты не плохо устроился, я посмотрю, олигарх прямо. Палата отдельная.

Боровой криво улыбается на шутку брата. В улыбке нет прежнего задора, свойственного Лёшке. А я растерялась, пролепетав что-то типа «Здравствуй», стою истуканом, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы. А руки сжимают и сжимают пакет с вкуснейшими яблоками из нашего сада, который я позабыла отдать тёте Вале. Какой же он красивый, мой Лёшка. Даже сейчас с печатью травмы на теле, такой серьёзный и сильно повзрослевший, он для меня самый привлекательный мужчина на планете. Андрей рассказывает какие-то наши поселковые новости, которые звучат в этой палате, пропитанной лекарствами и напичканной всякой медицинской техникой, такими мелкими и незначительными. Боровой улыбается, точнее кривится. И почему-то не смотрит на меня. Подхожу, сажусь на стул возле его кровати. Каким глупым кажется этот разговор, когда все боятся касаться вещей, действительно важных. Поэтому я молчу или, может, боюсь открыть рот и в своей горячности наговорить много ненужных лишних слов. Притворщица из меня сейчас никудышная.

Лёшка наконец взглянул. Ласково, задорно, по-прежнему.

— Мариш, одни глазищи остались. Кушай больше.

И эта фраза вмиг разрушила те шаткие остатки спокойствия, за которыми я скрывала свои эмоции. Схватила его безжизненную руку, целую, а долго сдерживаемые слёзы текут по щекам. Тётя Валя смотрит неодобрительно. Андрей всё так же пытается делать вид, что ничего ни с кем из нас не произошло.

— Лёшенька, я так тебя люблю! — совершенно не к месту брякаю я.

Смотрю в его глаза, в них нежность, целое море нежности. Указывает взглядом на дверь, тётя Валя с Андреем без слов понимают его и выходят. Дальше было всё сумбурно... Целую его руки, губы, лоб, волосы.

— Лёш, ты обязательно выздоровеешь, встанешь на ноги... вот и футбольная команда тебя ждёт. Мы поедем вместе с тобой на мотоцикле к морю и в горы. Помнишь, ты мечтал?

— Я тебя люблю, очень-очень сильно люблю!

Говорю, говорю, говорю и боюсь, что мои слова покажутся ему фальшивыми, пустыми, сказанными в порыве жалости. Вон он какой отстраненный, чужой. Замолкла, слезы льются из глаз. Пытаюсь взять себя в руки, раздраженно вытираю их уже влажными рукавами кофточки. Но они всё равно текут.

— Не плачь Дурында, слышишь, не плачь, — говорит ласково Боровой. — Я всегда буду с тобой, когда тебе плохо... Не плачь...

...

— Лёшенька, Лёшечка, Лёшка... Стены коридора всё продолжают свой диковатый языческий танец вокруг меня. Боль немного отступила.

В ту ночь Боровому стало плохо, он опять впал в кому. На следующее утро нас к нему не пустили. Тогда была последняя моя встреча с ним. Когда мы с Андреем пришли в больницу через день, то увидели тётю Валю с повязанным на голове чёрным платком. Всё было понятно без слов. Помню, как я резко развернулась и побежала. Я бежала, бежала, бежала, бежала. Пытаясь убежать от страшной правды. Я наскакивала на людей, даже падала и тут же поднималась, и снова бежала, стремясь опять продолжить своё сумасшедшее движение.

Быстрее, быстрее, и может, я смогу так взлететь, раствориться в этом воздухе, небе, перестать существовать, перестать чувствовать боль.

— Марина, стой, постой, тебе говорю!

Конечно, Андрей бежит следом. Но я не могу остановиться, не хочу осознавать, что больше никогда не обниму Лёшку, не увижу его задорной улыбки, не почувствую его губы и руки на своём теле, не услышу ласковое «дурындочка моя». Бросилась через дорогу. Может быть, какая-нибудь машина завершит начатое. Нет, Андрей догнал, увёл с проезжей части, мне повезло, поток автомобилей был небольшой.

Прошло уже больше десяти лет, а я всё помню, словно это было только вчера... Колючая проволока опять начала закручиваться в животе. Предметы расплываются, теряют свой контур. Что-то пошло не так, что-то не так с моим организмом...

— Лёшенька, Лёшечка, — зачем-то шепчу я.

Как будто он меня может услышать...

Нужно позвонить! Позвонить, бьется в голове мысль. Телефон. Пытаюсь ползти по направлению к входной двери. Там на тумбочке в сумочке лежит мой телефон. Я, кажется, ползу... только почему-то расстояние не убавляется... Нужно ещё попробовать, пока есть немного сил, пока я в сознании... ползу... Тяну руки... нет, далеко... ещё чуть-чуть, ещё немного... нет, не получается... Слёзы отчаяния застилают глаза...

— Не плачь, Дурында, не плачь...

Лёшка, Лёшенька, Лёшка!... Протягивает руку, в ней телефон, до которого я не могла дотянуться. Он пришёл, он не бросил меня... как и обещал!

...

— Доктор, она будет жить? — спрашивает интеллигентного вида мужчина в ординаторской гинекологического отделения.

— А вы кем доводитесь пациентке?

— Брат... муж скоро подойдёт... он был в командировке.

— Что я могу вам сказать... операция прошла хорошо. Внематочная беременность, разрыв фаллопиевой трубы, сама по себе эта операция не очень сложная... но у неё было обильное внутреннее кровотечение, что очень сильно усложняет дело. Поэтому прогнозы пока давать рано. Состояние стабильно тяжелое... Если переживёт сегодняшнюю ночь, всё должно быть в порядке.

Врача вызвали к следующей пациентке, а мужчина ещё долго ходил по коридорам больницы, иногда повторяя шёпотом — «Дурында, живи!»