Тридцать три. Часть 12

её на крыльце, а сам сбегал за шапкой. Вернувшись, нашарил в кармане ключ. Дальше — проще. Затащил её в дом и положил на диван. Занёс сумки. Судя по одиноким домашним тапочкам, она жила одна, да и еды в сумках маловато на двоих. Телефона в доме не оказалось. И по дороге телефонных будок я не заметил. Может к соседям сходить. Ладно, попробую привести её в сознание сам. Так, трясти нельзя, вдруг сотрясение мозга или сломано чего. Я принёс стакан воды, набрал в рот и пыхнул на неё. Фу! Помогло.

— Я дома. — Покрутив головой, констатировала она. — Очень закружилась голова. Как ты меня донёс?

— Глупый вопрос. Волоком, за шкирку.

Глаза её округлились. — За шкирку?! — Она смешно обиженно запыхтела.

Я присел и зачем-то поцеловал в сжатые губы.

— Шучу я, шучу. На руках, как маленькую нёс. Уронить боялся. — Я погладил её по голове. — Лежи пока. Слушай, а тебе на работу, наверное, сообщить надо?

— Не надо. Я с ночной смены и завтра у меня выходной. Вот, зашла в магазин, хотела обед приготовить.

— Это не беда, я мигом, что-нибудь состряпаю. Можно похозяйничать на кухне?

— А удобно? Мало того, что домой на руках принёс, так ещё и еду готовить?

— Будем считать, что это плата за причинённые мне неудобства. Я ведь тоже есть хочу.

Иду на кухню, открываю холодильник, а там, как в песне «зима, пустынная зима», есть только яйца. Заглянул в морозилку. Картина чуть веселей, но размораживать долго. А это что? Печень? Пойдёт на крайний случай.

— Что ты там гремишь? Я же всё купила. Посмотри в сумках.

Я вывалил на стол содержимое пакетов. Тат действительно было из чего готовить. Мой выбор остановился на кусочке свинины. Всё остальное я убрал в холодильник. Дальше уже не было никаких проблем. Почисти, нарезал, пожарил, засыпал, перемешал, посолил, поперчил. И вот, через двадцать с небольшим минут, на больших тарелках красовались эскалопы с жареной картошкой и солёными помидорчиками, которые я обнаружил в кладовке.

— Вот. — торжественно поставил я тарелки перед Настей на столик. — Для полного набора только красного вина не хватает.

— А кедровочка подойдёт? В трюмо, в баре.

— Подойдёт, конечно!

— А тебе можно? — Спохватился я уже наполнив рюмки прозрачной красновато-коричневой жидкостью.

— Давление не повысится, а значит и кровоизлияния бояться нечего. Давай за тебя, спаситель ты мой.

— За твоё выздоровление. — звонко и мелодично прозвенели рюмки, и неожиданно крепкая настойка обожгла горло.

— На спирту? — закусывая вкуснейшими солёными помидорами, вопрошал я.

— Крепка чертовка! Понравилось?

— Не понял. Давай ещё по одной?

— Наливай. Пить так, пить.

После третьей рюмки стало жарко. Сняли свитера.

После четвёртой, мы снова поцеловались.

Я сел к ней на диван, а она положила мне голову на колени. Долго болтали, как обычно, вспоминая забавные эпизоды из жизни. Моя рука гладила ей лицо, губы, шею, сползла по ключице за пазуху, нехотя лаская ей груди, теребила соски. Она не препятствовала, но и не отвечала на ласки. Я даже не заметил, как стемнело. А взглянув на часы, стал собираться восвояси.

— Уходишь? Может быть, останешься переночевать. Поздно уже. Или тебя ждёт кто?

— Товарищ будет волноваться. Надо бы сообщить. Телефон где-нибудь есть?

— Далеко, на соседней улице, и тот вряд ли работает. Пацаны всё время трубку обрывают.

— Может у соседей?

— Не знаю, я. Как-то не сложилось у меня с соседями. Злые они.

— Ладно. Перебьётся мой товарищ. Завтра всё объясню. Ну, что на посошок и спать?

— Если хочешь — налей себе, у меня ещё осталось.

Выпили стоя. Я подошел к ней и поцеловал в губы, крепко, с проникновением языка к ней в рот. И вдруг такая страсть обуяла её, что она начала меня раздевать, отрывая не послушные пуговицы на рубашке. Непослушными трясущимися пальцами, ломая ногти, расстегнула ширинку. Я не хотел огорошить её видом синюшного члена, и, отвлекая её внимание, сам стал поспешно её раздевать. Тут она метнулась в сторону и выключила свет.

— Соседи. — Пояснила она.

Грохнул диван, раскидывая свои тяжелые крылья, взметнулась простыня, и мы спрятались в уютной темноте под пуховым одеялом.

— Прямо, как у Есенина — «Я полупьян, а ты полураздета» — нарушил молчание.

— Ты имеешь в виду: «Не вычеркнуть из нашей жизни прочь, ту ночь, что стала многому причиной. « — Так это и не Есенин вовсе, а Асадов.

— Я о таком и не слыхивал вовсе. Какая разница, кто автор. Написано душевно.

— С той разницей, что ты не мальчик и я не девочка.

— Это верно. Вот только встреча у нас первая, и постель первая, и ласкаю я тебя впервые, и, надеюсь, ты моей женщиной, а я твоим мужчиной, станем тоже впервые.

— Ты этого хочешь?

— Я да. А ты?

Вместо ответа она прижалась ко мне всем телом. Так мы полежали ещё немного, оглаживая друг дружку, по, неуместному в данной ситуации, нижнему белью. Не было во мне той страсти, которая заставила бы меня немедленно сорвать с неё одежды, да и её это, кажется, вполне устраивало. Даже странно, что всего пару минут назад она лишила мою рубашку половины пуговиц.

— Расскажи, как ты лишилась девственности?

— Да ну тебя, выдумал тоже!

— А что? Интересно. Или тебе больно об этом вспоминать?

— Нет, не больно. Скорее противно.

— Вот и облегчи душу, а я послушаю.

— И тебе не станет, после этого, противно быть со мной?

— Я многое повидал и меня трудно, чем смутить.

— Хорошо. Слушай. И она начала свой рассказ.

Мы жили в далёком таёжном селе лесозаготовителей. Местный народ был крутого нрава, в большинстве своём, староверы. Но приходил в село на заработки, и не только, разный люд. Молодёжи, да и детей почти не было, все в городе, в интернате. Стерегли меня от них, хоть и было мне в ту пору всего десять лет. Стращали лютым народом, а что в них страшного не говорили. Однажды летом пошли мы с матерью за малиной, много её тогда уродилось. Набрали полные корзины и по дороге домой решили искупаться, уж больно жарко было. Разделись, я догола, а мать только в исподней рубашке осталась. Вода тёплая, прозрачная, видно, как рыбины плавают, да много так. Решили мы изловить хоть одну. Мать рубаху долой, завязала мешком и ну гоняться за рыбой. Визгу, писку, смеху на весь лес. Поймали-таки мы рыбину, загнав её на отмель, в заводь. Идём к одежде, а нет её. Туда, сюда. Пропала. И кому понадобилось старьё. И до посёлка всего — ничего, но голой не пойдёшь. Ладно, я — дитя, а матушка? Женщина видная, в теле, даже видя её в одежде, мужики голову теряли. И тут выходят из кустов четверо пришлых, гогочут, рожи масляные, и одёжу нашу в руках держат. Мать попыталась было отнять, но куда там. Начали они её лапать. Двое держат, а третий штаны спускает. Я думала он ремень достаёт, и бросилась на него с кулаками. Отшвырнул он меня небрежно, и сказал, тому, что помладше, чтоб держал меня или занялся мной, если хочет. Снял штаны главарь их, и вижу, торчит у него палка, чуть меньше моей детской ручки, и суёт он её матери между ног. Я даже кричать от удивления перестала и пока глазела, как мать насилуют, насадил меня сзади себе член, этот, молодой. Думала, разорвал он меня, так больно было. Завизжала я. Обернулась мать, увидела, что и меня снасильничали, вырвалась, схватила дубину и одним ударом снесла молодому пол головы. Упал он, кровь хлещет, я на него и сижу у него на члене. Он бьётся в агонии, а ещё возбуждённый член ходит во мне. Страшно сказать, но приятно мне стало, и от того, что наказала его мать, и от того, что чувствовала я его в себе. Мать потом посадили, за убийство. Умерла она там, в тюрьме. Отец долго страдал, пил сильно. От стыда подальше уехали мы с ним сюда. Всё хорошо было. Но однажды, кто-то у него на работе разнёс сплетни, о том, что случилось. И не виновата я, что меня насиловали, а смотреть стали, как на гулящую. Пришел как-то отец в подпитии и изнасиловал меня, мол, всё равно порченная. Он пьёт и меня ебёт. Плакала я, молила его. А он — кормлю, значит и имею. Так и жили. Хорошо хоть не забрюхатела, кончал он в меня, и ни о чём не думал. Закончила я школу и уехала от него в Иркутск. Поступила в институт. А он спился и помер, замёрз где-то. Совсем его не жалко. Видимо получила я тогда, в первый раз, какую-то травму, может физическую, а может психологическую, но рост у меня нарушился. Видел наверно. Кому я нужна с такими коротенькими ножками, когда вокруг ноги «от ушей»?

Закончила она свой рассказ и всхлипнула.

— Да, не весёлая история. Мне что-то не по себе стало. Давай выпьем?

— Я же говорила, что противна тебе стану. Давай, наливай.

— Многострадальная ты моя, и совсем не противная.

Я поставил её перед собой, и мы выпили. Вместо закуски стали её задрожавшие губы. Я стянул с неё комбинацию, уже давно таких не видел, расстегнул лифчик, снял трусы. Она, молча, бесстрастно наблюдала за мной. Я тоже разделся догола и встал перед ней, в свете фонаря, пробивающегося сквозь занавески.

— Иди ко мне. Я хочу тебя. — И прижал к себе, не обращая внимания на упёршийся ей в живот член.

— Раньше, меня никто не хотел, вернее не говорил мне об этом. Просто использовали как вещь, как резиновую куклу. А я и этим была довольна, мне ведь тоже секс нужен. Ты меня осуждаешь?

— Боже! Помолчи немного. — И я заткнул ей рот поцелуем.

Несмотря на некоторую несуразность фигуры, держать её в объятиях было приятно. Кожа бархатистая, тёплая, тонкая. Проводя рукой по спине, ладонь ощущала игру и трепет мышц. Ягодицы упругие и высокие, как у бегуньи, сладостно тешили мои ладони. Груди, не тронутые материнством, не высокими холмиками тёрлись о мою грудь набухшими сосками.

— Ты долго ещё будешь меня мучить?

— Постараюсь подольше.

Я сильно оттолкнул её от себя и, когда она рухнула спиной на диван, накрыл её своим телом. Она мелко дрожала, выказывая нетерпение, но я не стал входить в неё, а лишь потёрся разгорячённой головкой члена по вульве, выдавив из неё стон. Я стал спускаться вниз, покрывая поцелуями шею, грудь, покусывал соски. Распахнул согнутые в коленях ноги. Запах самки ударил мне в голову и не рассуждая я прильнул к её вульве. Протяжный стон вырвался из её груди, когда я всосал, удивительно большой клитор. Её ноги были разведены так, что коленки касались простыни, вся её вульва раскрылась передо мной как на блюдце, и я целовал и облизывал это блюдце, пока она не издала, в порыве, сотрясающего её тело оргазма, протяжный вой.

Я подтянул её зад к краю дивана, только теперь позволил себе ввести головку члена в пульсирующее влагалище. Придавив клитор большим пальцем, я быстро дрочил его, а сам медленно погружал фаллос во влажное влагалище. Она вся отдалась моим ласкам, комкая простыню и запихивая её в рот в приступе очередной волны оргазма. Её влагалище уже не пульсировало, а мелко дрожало, плотно обхватив член. Долго я терпеть такое не смог и вонзив член на всю его длину, бурно кончил. Я обессиленный, уронил голову ей на живот, и ещё долго ощущал щекой пробегающие внутри волны затухающего фейерверка.

— Иди ко мне. — Она выбралась из-под меня и легла на диване у стенки. Я с удовольствием улёгся на пуховые подушки. Она положила голову мне на плечо, положила на меня руку и ногу, прижалась.

— Спасибо.

— На здоровье.

Мы лежали молча, и вскоре я уснул.